— Ты похож на водолаза, — сказал ему маленький корнокеец Палле Лукателли.
— Ты похож на гонщика Брилли Пери, — добавил Джиджи, брат Палле.
Из дома вышла Маргарита и уселась в коляску. Мачисте сел в седло и, с силой нажав ногой на стартер, завел мотор; потом выпрямился и повернул ручку. Мотоцикл тронулся с таким треском, что даже в третьем этаже задрожали стекла, и скрылся в облаках выхлопных газов Мальчишки бежали за ним до виа деи Леони. Маргарита то и дело оборачивалась, махала рукой и кричала:
— Не задерживайтесь! Встретимся в санатории!
Вся компания была уже на улице. Обитатели виа дель Корно сидели у окон в дремотном оцепенении после воскресного обеда. Распрощавшись со всеми, три парочки двинулись в путь.
— Когда будете возвращатъся, прихватите с собою Милену, — сказала им Джемма.
На площади Дуомо они сели в трамвай. Вагон был старый, открытый, с откидывающимися сиденьями. Подруги уселись в ряд: Аурора — посредине. Она казалась их старшей сестрой. На ней была пестрая облегающая кофточка и юбка довольно смелого покроя. А Клара была самой младшей, пожалуй, самой благоразумной и уж, конечно, самой невинной. Она рассталась со своими косами, но прическу «под мальчика» еще не сделала: густая волна волос падала ей на плечи. Ее ненакрашенное личико было свежо и румяно, как яблочко. По виду, да и в действительности Аурора была самой опытной. Клара — самой юной, а Бьянка — самой болезненной и усталой. Девичье воздушность и томный взгляд придавали ей особое очарование, но заострившиеся черты говорили о каком-то недуге. Рыжеватые, разделенные на косой пробор волосы часто падали ей на лоб; она оправляла их машинальным усталым жестом. Думая каждая о своем, три «ангела-хранителя» ехали повидать свою четвертую сестру, которую постигло несчастье. А их возлюбленные курили на площадке и, быть может, разговаривали о том, о чем никогда не стали бы говорить в их присутствии. Девушки тем временем болтали об осенних модах и о новых песенках.
— Пошевеливайтесь, синьорины, пошевеливайтесь! — крикнул с площадки Марио. — Приехали!
Они нашли Альфредо в шезлонге, неподалеку от террасы. Милена и Маргарита сидели подле него, тут же стоял Мачисте, вертя в руках шлем и очки. Милена казалась спокойной и такой довольной, какой ее давно никто не видел. Она тотчас сообщила друзьям, что Альфредо уже может вдыхать «триста пятьдесят кубиков». «Это большой прогресс», — сказала Милена. Она разрешила мужу разок — другой «курнуть» сигарету Отелло при условии, что он не будет затягиваться. Разговор все время вертелся вокруг здоровья Альфредо. Вдруг Маргарита заметила, что у Бьянки стучат зубы. Милена пощупала у нее пульс и заставила смерить температуру. Градусник показал тридцать восемь и пять. Мачисте предложил отвезти ее домой на мотоцикле. Бьянка не стала протестовать, она опустилась на стул, признавшись, что ее уже ноги не держат. Марио поехал вместе с ними, устроившись на заднем седле мотоцикла.
Вернувшись в санаторий, Марио и Мачисте сообщили, что Бьянку уложили в постель и что температура у нее, по-видимому, поднялась еще выше. Бруно и Отелло со своими дамами уже ушли. Мачисте и его жена стали прощаться: у них вошло в обычай каждое воскресенье навещать родителей Маргариты. Немного погодя и Марио тоже откланялся. Милена осталась с мужем еще на часок. Вечерело, и Альфредо уговорил ее ехать домой.
— Ты ведь здесь целый день провела. Этак ты совсем закиснешь, — сказал он. — Да и для здоровья это тебе вредно.
— Ворчун! — шутливо ответила Милена. Она сложила в сумку пустую посуду и велела мужу спать «крепко-крепко» до девяти часов утра, пообещав прийти к этому времени.
Милена ушла. Ее охватила усталость, как это бывает после долгого безделья и неподвижности. Ей надо было поразмяться, подышать чистым воздухом. Атмосфера санатория ее угнетала. Среди всех этих больных она тоже чувствовала себя больной. Однако стоило ей взглянуть на Альфредо, как она старалась подбодрить и себя и его.
И все же, когда она выходила вечерами за ворота санатория и видела перед собой широкую и длинную пустынную аллею, ей хотелось идти по ней быстрым шагом и дышать полной грудью; хотелось чувствовать себя здоровой. Она размахивала сумкой, как школьник размахивает своим портфелем; подбрасывала ногой камешки, бежала на лужайку, зеленевшую близ дороги, рвала маки и прикалывала алый букетик к груди. А если на дороге никого не было, Милена напевала:
Мимоза!
Сколько грусти в улыбке твоей!
У тебя был домик меж роз…
Слова модного танго напоминали Милене о ее собственной печальной судьбе.
Так было и в тот воскресный вечер. Подошел трамвай, и Милена сказала себе: «Пройду еще немного пешком до ближайшей остановки и там сяду на следующий». Подошел еще трамвай, и опять она сказала: «На следующий сяду!» Она почти уже дошла до конца пустынной тенистой аллеи.
Но буря разбила твой дом…
— Милена! — окликнул ее чей-то голос. Это был Марио. Обрадованный, он подошел к ней.
— Как вы сюда попали? — спросила она.
— Упал с неба! Какой же вы «ангел-хранитель», если не узнаете меня! Или я не похож на херувима?
— Скорее на разбойника с большой дороги. Где вы прятались?
— Лежал на лугу, может быть, спал с открытыми глазами, и мне снились скверные сны, пока меня не разбудил ваш голос.
И это было правдой.
— Почему же вы не пошли с друзьями в кино?
— Хотелось побыть одному.
— Не горюйте! Завтра Бьянка будет совершенно здорова.
— Я знаю… Но дело не в этом. — Помолчав, он спросил: — Вы непременно хотите ехать на трамвае?
— Мы можем пройти еще немного, — ответила Милена.
Не прошли они и ста метров, как Марио уже рассказывал:
— Может быть, потому, что я рос сиротой и с детства не было вокруг меня близких, мне приходилось всегда держать при себе свои мысли. А сейчас их накопилось столько, что они рвутся наружу, ищут выхода. Меня огорчает в Бьянке именно то, что она не дает мне высказаться. Вы понимаете меня?
— Я понимаю лишь то, что сейчас вы искренни. Обычно не разберешь, шутите вы или нет.
А когда они проходили мимо сада виллы Штибберт, он спросил:
— Стали бы вы рассказывать своей подруге о чем-нибудь заветном, интимном, что касается только вас и Альфредо?
— Если вы намерены и дальше говорить плохо о Бьянке, я не стану больше слушать.
— Напротив! Я хотел бы, чтобы вы помогли мне понять Бьянку.
Они шли рядом, непроизвольно он взял ее под руку. Так же непроизвольно она переложила сумку в другую руку, чтобы удобнее было опираться на руку Марио. Они свернули с шоссе и шли теперь наугад по незнакомым проселочным дорогам, ориентируясь на далекие огни города.
— Вы выбрали себе плохого советчика, — сказала Ми-лена. — Я ведь едва только пробудилась от сна, от долгого сна, в котором находилась со дня своего рождения. Мать воспитала меня неженкой и гордится этим. Но я вижу, что такое воспитание сковало мою волю. А может быть, даже и сердце. Только когда с Альфредо случилось это несчастье, я волей-неволей выползла из своей раковины. И я словно впервые увидела мир. Конечно, я знала и раньше, что на свете существует зло, что есть добрые и злые, но добрые, как в детских сказках, казались мне какими-то магами и волшебниками, а злые — людоедами и драконами. Я не представляла, что зло — это нечто земное, весьма земное. Я воображала, что все, кого я знаю, думают точно так же…
Они подошли к строящемуся дому. Вокруг были подъемные краны, лебедки, мешки с цементом, штабеля кирпича и бревен.
— Присядем, — сказал Марио. Милена продолжала:
— А теперь все перевернулось. Я вижу повсюду драконов и людоедов. И прежде всего в самой себе. Мне кажется, что я плохо отношусь к Альфредо, не так внимательна к нему, как мне бы того хотелось, что я недостаточно страдаю от того, что он страдает.
— А я еще пристаю к вам со своими глупостями, — сказал Марио.
Он набрал полную пригоршню цемента: серый порошок медленно сыпался из его сжатой руки, словно струйка песка в песочных часах.
Милена сказала:
— Вот видите… Я ничем не могу вам помочь. Я готова поклясться, что Бьянка — самая лучшая девушка на свете, и я убеждена, что это действительно так. Но кто может читать в душе человека, в сокровенной глубине души? Как можно сказать о ком-нибудь: «Здесь не может быть двух мнений», — если мы сомневаемся в самих себе?
Она положила сумку на колени и смотрела куда-то вдаль, словно говорила сама с собой. Потом добавила:
— Но это все так — вообще… А мелочам не надо придавать значения. Вы вот говорите, что Бьянка выдала Ауроре какую-то вашу тайну. Ну и что же? Ведь это не государственная тайна! Так уж повелось среди подруг. Хотите приведу пример? В тот день, когда Альфредо объяснился мне в любви, я не могла заснуть, пока не рассказала об этом именно Бьянке. Я встала с постели, побежала к ней и обо всем рассказала.
