Хотя знания знанием рознь.
Вот например, в тысяча девятьсот пятидесятом году до нашей эры неизвестный египетский лекарь записывал на третьем листе своих трудов (названных потомками «Кахунским медицинским папирусом») такие строки: «Чтобы уберечь женщину от закусывания своего языка, необходимо бобы растолочь с… (утеряно) и вложить эту массу ей в рот в момент родов. Это средство прекрасно зарекомендовало себя миллион раз», или же «Распознание, забеременеет женщина или нет. Прочесть заклинание – «О ты, дитя Хоруса… (утеряно) Я есть… (утеряно) Хорус. Можешь ты войти туда, куда приглашают». Если что-либо появится в её ноздрях, то эта женщина сможет родить. Если что-либо появится в её вульве, то эта женщина сможет родить, но если… (утеряно) то эта женщина никогда не сможет родить».
* * *
Людмила лежала на кухонном столе, рядом с которым суетилась Тома Никитична.
– Она умрёт, она сейчас умрёт, – монотонно бубнил Толик, стоя в дверном проёме. Его пустой взгляд был направлен на маленький циферблат встроенных в настенный шкаф часов, словно только они знали точное время смерти роженицы и теперь отсчитывали последние секунды.
– Неси диванных подушек из комнаты – под спину подложить надо, – властно гаркнула хозяйка квартиры.
– Она умрёт, она сейчас умрёт…
– Я кому сказала?!
– Она умрёт, она сейчас умрёт…
Лисёнок схватила первое, что попалось под руку, и швырнула в соседа. Пластмассовая солонка угодила точно в нос, из которого незамедлительно, словно того и ждала стоя за углом, пошла кровь.
– Неси диванных подушек из комнаты и полотенец в ванной захвати!
Умеющий делать детей ещё какое-то время удивлёно гулял взглядом от часов до рассыпанной на полу соли и обратно, но потом, наконец поняв, что от него требуется, метнулся по коридору. Но вот его неадекватный мозг почему-то был уверен, что эти самые подушки и полотенца могут находятся только лишь в его квартире, а ни как не в этой.
Хлопнула входная дверь.
* * *
Несмотря на любое вычитанное учение, без практики особо не напрофессионалишь.
А практика пришла к Томе Никитичне в далёком тысяча девятьсот сорок пятом году.
Жила она тогда в глухущей уральской деревне, которую каким-то чудом не коснулась вездесущая длань коллективизации. Несколько перекошенных домишек, жители которых падают при громе на колени, указывали своим видом на безразличие ко всему происходящему вне их мирка. Несколько коров, пасущихся на одном и том же месте, жующих зелённых проросших детей съеденных ещё в том году родителей. Несколько цепных собак, переваливающихся на боках от кормежки до кормежки, постепенно забывая о таком явлении как «Лай на незнакомцев», так как кругом знакомец на знакомце и знакомцем погоняет. Несколько времён года, монотонно сменяюших друг друга, различающихся лишь внешним обликом, температурой и типом работы привязанной под них. Несколько… Несколько… Несколько… А ей так хотелось много… Но сейчас пока не об этом.
А о том, что у Лисёнка (так с младенчества называла мама Тому) в возрасте четырнадцати лет открылся дар.
Как и полагается – внезапно.
* * *
Платье порвано, трусики сняты, ноги расставлены.
В очередной раз появилась головка, но теперь, после окончания потуги, уже не скрылась, как раньше, обратно в родовой канал.
Тома Никитична положила левую ладонь на лобок Людмиле, аккуратно воспрепятствуя преждевременному разгибанию головки, чтобы она рождалась в положении своей наименьшей окружности.
* * *
Одна из коров с незамысловатым именем Брёвнышко готовилась к отелу. Вроде бы всё складывалось нормально – и вымя за полторы недели заметно увеличилось, и расслабились связки таза, что стало заметно по углублениям со стороны корня хвоста, и молозиво появилось в нужный срок, а не после положенного. Рожай – не хочу.
Но что-то пошло не так.
Мать забежала в дом и утащила с собой отца со старшим братом. Лисёнок, распираемая любопытством, отложила в сторону нож, которым ловко отделяла кожуру от картошки и, стараясь не шуметь, пересекла двор, встала на перевёрнутое ведро, заглянула в окно коровника.
* * *
Голова младенца вышла до теменных бугров.
– Так, теперь расслабься и дыши. Глубже давай, быстрее! – Тома Никитична, не дожидаясь когда отупевшее сознание пациентки поймёт, что и как правильно делать, широко открыв рот показала на собственном примере.
Затем, когда Людмила наконец перестала тужиться, она правой рукой начала осторожно сдвигать промежность над личиком плода кзади, а левой медленно разгибать головку и поднимать её кверху.
* * *
Увиденное было малоприятным.
Жвачное животное, тяжело дыша, лежало на полу, а из неё торчал застрявший телёнок. Рядом суетились трое – баба руководила, мужики поочерёдно потягивали то за одну, то за другую конечность плода, стараясь попадать в потуги рогатой мамаши.
– Терпи, терпи моя хорошая, сыночка большого выносила, много в него вложила, упирается, не хочет расставаться, – в самое ухо шептала хозяйка своей одомашненной скотине.
«Упиравшийся» словно услышал упрёки в свой адрес, застыдился и тут же выпал, обрывая пуповину, на мягкую соломенную подстилку, застланную чистой мешковиной. Томин отец с братом взявшись за тканевые края «простыни» перетащили жизненного новичка к морде Брёвнышка и та, не заставляя себя упрашивать, принялась его облизывать. Но пока безымянный отреагировал на это хриплым дыханием, посинением век, носа и рта. Корова, почувствовав неладное, начала шлёпать языком по задыхающемуся, издавая странный, режущий слух вой, лишь отдалённо напоминающий её привычное «муканье». Томина мать метнулась к тёлёнку, тщетно пытаясь реанимировать юного парнокопытного, что уже приготовился к пробежке до небесных лугов. Мужики, неуверенно переглядываясь, стояли молча.
* * *
Дождавшись внутреннего поворота плечиков, Тома Никитична захватила обеими руками головку младенца и начала слегка оттягивать её кзади до тех пор, пока под лонное сочленение не подошло переднее плечико. Затем перехватила левой ладонью и правой осторожно высвободила заднее.
* * *
Дверь открылась, и в коровник вступила Лисёнок. Уверенным жестом она отодвинула свою родительницу и села рядом с жертвой асфиксии. Затем просунула своё колено под его шею, так, чтоб голова низко нагнулась вниз и аккуратными движениями, мизинцем, стала удалять у него из носа и рта околоплодную жидкость.
Телёнок дёрнулся.
– Водой на него. Только не лейте, а брызгайте, – проговорила четырнадцатилетняя девочка.
Троица взрослых, удивлённые происходящим, послушно выполнили просьбу.
– А теперь под попу что-то подложите, чтоб ножки задние выше передних легли.
Исполнено.
Тома растянулась на полу и, прислонившись своими губами к губам новорождённого, стала отсасывать жидкость из его лёгких. Но тут с её отца спал «гипноз послушания» и он, выругавшись, оттащил дочь от животного. То же, в ответ, мерно задышало.
Все, как по команде, уставились на Лисёнка.
– Оно само как-то… Я больше не буду… Не ругайтесь только…, – испуганно-растерянно промямлила виновница странных событий.
– Где ты такое углядеть умудрилась? – ошарашено проговорила мать.
Дочка молчала, опустив в пол глаза, на ресницах которых уже вовсю отплясывали слёзы.
Ночь.
Уставшая Тома спала как никогда крепко. Родители, в разговорах выжав насухо тему произошедшего, тоже отправились на боковую. Брат, дождавшись сопения домочадцев, ушел на ночное свидание с тайной любовью из соседнего дома. Телёнок беззаботно посасывал мамкино вымя. А Брёвнышко неспешно зарабатывала расстройство пищеварения, доедая свой послед, о котором шокированные днём люди совершенно забыли.
* * *
Вставив указательные пальцы в подмышечные впадины со стороны спины, Лисёнок приподняла туловище младенца кпереди и в результате остальная часть родилась без каких либо затруднений.
* * *
Все прознали очень быстро – как ни без этого. И сначала так, так сказать на пробу, вызвали Тому на другой конец улицы, к семейству Дубравиных, а точнее к их кобыле Ветреной. Девочка стояла в сторонке, наблюдала, но потом как-то незаметно включилась в процедуру лошадиного родовспоможения. Всё сделала правильно, грамотно, словно по учебнику.
Её расспрашивать – она в слёзы, мол, ничего не знаю, само получается.
С тех пор ни одни роды в наконец заколлективизированной деревне не обходились без участия девочки, что вдруг внезапно обрела свой странный дар. И так, на протяжении шести лет, от одного дома к другому, от коровы к человеку.
* * *
Далее полагалась обрезка пуповины (какая уже тысяча по счёту?), но вместо этого Тома Никитична молча смотрела на рождённую девочку.
Такое в её многолетней практике было впервые.
Левое веко оказалось сросшимся, оставляя на лице лишь один глаз. Лобная кость выдавалась широким рогом вперёд. Нижняя челюсть, словно желая установить справедливость, почти на сантиметр выпирала дальше верхней, скрывая отсутствие языка. Шея, заранее уставшая носить голову, склонила её к левому плечу. Руки целые, хорошие… за исключением пальцев, которые на левой отсутствовали полностью, сросшись в единую ладонь, а на правой находились там, где и положено,… все четыре, без мизинца. Тельце пропорциональное на груди и горбатое на спине. Ноги растут от куда и куда положено, но вот совсем не так как полагается – бёдра в сторону, колени вместе, ступни носками друг на дружку.
