– She not said! She cried! – торжественно-комично поправил Святогорский и, заломив руки, передразнивая Маргошину манеру говорить, «перевёл» для доброго прекрасного фермера: – “What do I care for all the sables and money in the world”, she cried. “It’s my kiddy I want. Oh, ye dear, stuck-up, crazy blockhead!” [59]
Во время тирады Святогорского Джонни, хохоча, притянул к себе Маргошу.
– Прекратите немедленно! – действительно закричала Маргарита. – Прекратите издеваться и говорите по-русски!
– Он не может! – утирал слёзы Аркадий Петрович. Уж больно заразительно хохотал Джонни. Открыто, искренне. – Он прекрасен! Он живой. Здоровый. Красивый. Марго! – строго посмотрел анестезиолог на старую подругу. – Ради такого мужика китайский можно выучить, не то что английский!
– Так о чём вы сейчас говорили? Надо мною смеялись?!
– Скорее уж над Джонни. Потому что за таким мехом, как ты, можно было бы и не тащиться аж в Россию. И на Аляске бы нашлось!.. Шучу-шучу, – тут же открестился Аркадий Петрович, потому что Маргарита показала ему кулак. – Русские соболя есть русские соболя. Это вам не тщеславие и какие-то там соболя.
– A gouple of young vools [60], пошёл я отсюда! – с этими словами Святогорский пожал руку, троекратно облобызал и нежно-крепко обнял Джонни. – Ну, давай, бродяга! Увидимся!
Джон понравился всем. Даже придирчивая и переживающая за подругу Мальцева не обнаружила в нём изъяна.
Поначалу Марго немного мучила Святогорского. На предмет писем и телефонных звонков. Затем и сама стала осваивать непонятное наречие. Когда есть зачем – всё легко и приятно. И через несколько месяцев она полетела в США. Потому что колорадский фермер волком выл без Маргоши и справил ей визу невесты.
Светка была недовольна, что не летит в США вместе с матерью. Но не Светке справили визу невесты. А её родительнице. Светка грызла Маргоше печень. Но Маргарита Андреевна, всегда во главу любого угла ставившая свою эгоистичную дочурку, на сей раз взбрыкнула. И не стала слушать увещевания дочери на предмет: «Ты ему нужна как дешёвая прислуга! Именно для этого они на русских женятся! Зачем ему старая иностранная корова? Там своих, молодых, куча мала!» Поразительно, но на сей раз Светке не удалось испортить матери праздник. И Марго полетела через океан буквально на крыльях любви. Она ничего не замечала и ничего не боялась. Даже заплутать в пересадках огромного JFK [61]. Чего бояться? В особенности если Джонни прилетел в Нью-Йорк её встречать. Нетипично для рационального американского гражданина, но всё это чушь, клише! Что не типично для рационального американского гражданина – вполне нормально для любящего мужчины любого цвета и фасона паспорта. Перечитайте O’Henry!
Поначалу Маргариту Андреевну напугали размеры хозяйства Джонни. За два дня на факфуэл-экономи не объедешь. Но она очень быстро адаптировалась. Во всё вникала. И даже начала помыкать на американской ферме мексиканской обслугой, ничем не лучшей нашей: пока гром не грянет, мужик не перекрестится и зад от лавки не оторвёт. И приняла роды у кобылы-первородки. Кобылка попалась не самая умная – у животных всё как у людей. И ржала, и не так поворачивалась, и лягалась, и кусалась. А ближайший ветеринар был за пятьсот вёрст. То есть, обычно он был за двести пятьдесят вёрст. Но вот сейчас, когда срочно нужен, оказался за все пятьсот. Потому что поехал на экстренный вызов за двести пятьдесят вёрст – в противоположную ферме Джонни сторону. «Да, – прояснил Джон ситуацию Маргарите Андреевне, – и здесь все любят осесть по берегам океанов, предпочтительнее – в мегаполисах, и собачек с кошечками кастрировать и начёсывать. А репродуктивное животноводство – это фи!» А какое же это «фи», если только ради этого и стоит жить?! Ради созидания и просторов. Ради созидания на просторах. Маргарита Андреевна уже кое-что понимала – и очень даже неплохо. А уж роды – что у бабы, что у кобылы… Тут посмотреть грозно. Здесь – окрикнуть строго. Сейчас – погладить. А в следующую минуту – удержать или наподдать. По обстоятельствам. Ну и что, что кобыла? Да она поумней многих человечиц на поверку оказалась! Просто ей страшно было. Нормальное, понятное бабское чувство. Только голову терять не надо. Кобыла и не теряла. В отличие от многих и многих баб. Главное, чтобы Маргоша рядом была, чтобы за неё держаться. Да, иногда зубами, блин! Прокушенное в пылу схваток предплечье обработала, перемотала. Полный help youself! Так нет! Этот идиот Джонни её к людскому врачу потащил. Смех и грех. Доктор важненький такой. Старенький. Седенький. Божий одуванчик. Больничка уездная в большом пластиковом сарае. Нет, всё чисто, оборудовано – не придерёшься. Но зачем вводить антирабическую сыворотку, когда у тебя, болван, все лошади привитые?! Зачем снимок делать – она и так знает, что повреждены мягкие ткани. А уж в искусстве десмургии [62]ей равных нет. Зачем было идеальную повязку её производства снимать? А свою, неуклюжую, – накладывать. А лонгета ей зачем?! У неё перелома нет. Что? Для покоя? Keeping at rest? Ой, а она сама и не догадалась бы! Она что, кошка? И самостоятельно свою руку в покое удержать не сможет? Ну а где тогда воротник, чтобы она рану себе не разлизывала?! И уж совсем непонятно, почему она должна закатываться в ангар и выкатываться из него на инвалидном кресле?! То есть, её закатывали-выкатывали. Но зачем?! У неё рука прокушена, а не ноги переломаны! Нет, Джонни, конечно, объяснил, что если она тут где упадёт – так больничку засудить можно. Вот больничка и боится. Но это же чушь несусветная. На основании чего засудить?! Что, если ровно за забором шлёпнулась – уже всё равно? Валяйся не хочу, да?! А уж когда Маргоша узнала, сколько Джонни заплатил за обслуживание, – так он впервые увидел, что такое Маргарита Андреевна в реальном, а не игривом гневе. Нет, у неё была какая-то страховка, положенная для невестинской визы. Но то ли эта больничка такие страховки не принимала. То ли «лошадиный укус» – не страховой случай. Маргарита вдаваться не стала. Возмущалась от души, на родном языке. Теперь понятно, откуда в иной пасторальной североамериканской глубинке появляются обыватели, знающие на русском языке ровно три слова [63].
Ночью помирились, конечно же. Добрый любящий Джонни был шокирован, узрев по всему телу Маргоши гематомы. И совершенно синий ноготь на правой ступне. (Он потом долго и мучительно слезал.) «Что за fucking shit?!» – поинтересовался фермер. «Да фигня! – ответила Маргарита Андреевна. – Из родзала и похуже, бывало, возвращалась!» Гневливый Джонни хотел поколотить молодую мамашу-лошадку. Так Маргоша чуть его самого не поколотила. «Во-первых, она – лошадь! А я тебе серьёзно говорю, что из бабского родзала и похуже возвращалась! Во-вторых, она не специально, а от ужаса! Потому что она всё-всё понимала, просто перепугана была. В-третьих, у неё ущемление последа было, и мне пришлось руками поработать в… родовом канале. Дурная лошадь, насколько я уже в них понимаю, вообще бы убила. А эта всего лишь на ногу наступила, да ещё и извинялась потом! – Как извинялась? А так! Как извиняются лошади? Ты же фермер, ты что, не знаешь?.. Как мой покойный пёс. У всех животных повадка одинаковая. Нашкодничал? – Подлабузничай!
Новорождённый жеребёнок стал ходить за Маргошей хвостиком. Вместе с незадачливой мамашей. Так и шли по конюшне в связке: Марго – жеребёнок – лошадь. Для доброго мужественного Джонни это, вкупе с бесстрашным подвигом родовспоможения крупной опасной скотине, был контрольный выстрел в голову. Был бы. Если бы он был нужен. Потому что Джонни был наповал сражён ещё там, в Москве, на пороге Маргошиной стандартной трёшки, казавшейся ей царскими хоромами. У Джонни был огромный – по меркам Маргариты Андреевны – дом. Три этажа. Поперёк себя шире. Ещё и терраса по периметру – на велике кататься можно. Джонни её и прокатил – не на велике по террасе, а в Лас-Вегас, в Лос-Анджелес и в Сан-Франциско. Ничего в этой жизни, признаться честно, не видавшая Маргоша каждый вечер плакала. Джонни переживал. Она пыталась ему объяснить, что плачет от счастья. Но Джонни не понимал, как можно плакать от счастья. Нет, слёзы умиления – это понятно. Но вот так вот, выть в голос, как недоенная корова, – от счастья?! От счастья надо хохотать. Впрочем, хохотала Марго тоже щедро. Это пугало доброго Джонни меньше, чем завывания от счастья. Но после Москвы и Золотого кольца, после всех тех людей, что он встретил на русских просторах, он принял на веру, что есть загадочная русская душа и пытаться разгадать её не стоит. Нерациональное и непродуктивное занятие. Да и зачем разгадывать то, что само по себе прекрасно и удивительно? Вот был у него в детстве прекрасный и удивительный механический пони. Он его разгадал при помощи топора, ножа и отвёртки. И выяснилось, что разгаданный механический пони совсем не прекрасен, а просто груда деревяшек, шестерёнок, железяк, войлока, трухи, замши и кожи. Папа долго объяснял Джонни, что не стоит портить прекрасные и удивительные вещи. А топоры, ножи и отвёртки существуют для созидания, а не для разрушения. И настоящего пони подарил гораздо позже, чем обещал. И ещё долго шутил, не собирается ли маленький Джонни разгадать живого пони. Вот и живую Марго уже давно немаленький (очень большой, под два метра ростом!) сорокапятилетний Джонни не собирался разгадывать. Она была прекрасна и удивительна сама по себе. А то, что она сумела принять роды у дурноватой кобылы-первородки, возвело её в ранг божества. Из обожаемой породистой кобылицы она для Джонни превратилась в единорога. И ещё она оказалась очень способной наездницей. Это и для самой Маргариты Андреевны, признаться, стало большим сюрпризом. Такие её способности. Или Джонни был хорошим учителем?..
