– Ньет. Гульят. Дишат, – произнес иностранец на ломаном русском, повернулся и пошел по бульвару.
Сопровождающий двинулся за ним. Автомобиль развернулся и поехал рядом.
Я взял Фер под руку. И мы последовали за ними. Эп и Рубу двигались поодаль. Иностранец пошел по бульварному кольцу в сторону Тверской. По бульвару шли редкие прохожие. Иностранец дошел до Петровки, свернул по направлению к центру. Возле Петровского монастыря он остановился и поежился:
– Сьергей. Холёдно. Домой.
Сопровождающий сделал знак водителю автомобиля. Тот подъехал. Сопровождающий подошел к машине, открыл заднюю дверь. Я оглянулся: впереди удалялась коляска и шла, пьяно посмеиваясь, пара мясных машин. Редкие фонари освещали ночную Петровку. Лаяла собака. Я торкнул сердца братьев. Они поняли. Братья выхватили оружие. Эп ударил сопровождающего наганом по голове. Тот упал. Я навел пистолет на иностранца:
– Bouge pas!1
Рубу приставил наган к ветровому стеклу автомобиля. Водитель замер.
– Montez dans la voiture!2 – приказал я иностранцу.
Он стал медленно садиться в автомобиль. Я подтолкнул его. Рубу сел на переднее сиденье рядом с водителем. Упавший чекист застонал. Эп и Фер подняли его и впихнули в машину. Фер втиснулась следом.
– Останься, – сказал я Эп. – Вызови Пило и Джу.
И он отошел от машины в темноту.
Иностранец был напуган. Я сидел с ним рядом, уперев пистолет ему в живот. Разбитая голова сопровождающего была у меня на коленях.
– Сидите спокойно, – сказал я ему по-русски.
– Разворачивайся, – приказал Рубу водителю, обыскивая его.
Водитель послушно стал крутить руль. Оружия у него не оказалось.
– Поедешь в Люберцы, – Рубу приставил наган к виску водителя.
– Бензина не хватит, – пробормотал водитель.
Я увидел, что он обманывает. И быстро просмотрел его:
– Хватит бензина. Вспомни погибшую жену. Не бойся пчел. Третий раз тебя не покусают.
Водитель замер.
– Глотни из тещиной фляжки. И поехали.
Водитель непонимающе покосился на меня. Потом дрожащей рукой открыл дверцу рядом с приборной доской, достал фляжку с зубровкой. Сделал большой глоток. Закрыл фляжку, убрал.
И мы тронулись.
По дороге иностранец стал спрашивать меня по-французски, кто мы и что хотим. Я ответил, что мы не причиним ему вреда. Сопровождающий слабо стонал всю дорогу, потом затих: сердце его остановилось. Удар Эп оказался слишком сильным. Прибыв на место, мы въехали на территорию дачи. Связали водителя и заперли в подвале. Иностранца ввели в дом. Едва за ним закрылась дверь, мы набросились на него, дрожа от нетерпения. Рубу схватил его сзади и прижал к себе, Фер разорвала на груди одежду, взвизгивая, обхватила его колени. Он был очень напуган. Потому что не понимал наших действий. Он предлагал нам деньги. Достав с чердака ледяной молот, я ударил его в грудь так сильно, что он сразу потерял сознание, а из носа и из ушей его потекла кровь. Мы припали к нему.
– Ковро, Ковро, Ковро, – откликнулось его сердце.
Мы закричали от радости. Сердца ликовали. Раздев брата Ковро, мы омыли его, обтерли, перевязали грудь и уложили в постель. Ожившее сердце вывело его из обморока. Обессиленный, он лежал при свете керосиновой лампы. И смотрел перед собой широко открытыми зелено-голубыми глазами. Мы сидели рядом. И осторожно трогали его сердце. Мы успокаивали его. У нас уже был опыт обращения с проснувшимися сердцами.
Ковро стал слабо бормотать по-немецки. Он терял сознание и снова приходил в себя. Проснувшееся сердце совсем обессилило его: он не мог пошевелить пальцем. Фер гладила ему руки, лизала и грела дыханием побелевшее лицо. Мы гладили его тело.
Он был немцем. В мире мясных машин его звали Себастиан Вольф. Ему только что исполнилось тридцать пять лет. Он происходил из солидной промышленной династии: его отцу и дяде принадлежали угольные шахты в Бохуме и медеплавильный завод в Дюссельдорфе. Едва окончив гимназию, он добровольцем пошел на фронт, был ранен шрапнелью и демобилизовался. Выучившись в Ганновере и в Оксфорде, он получил два диплома – архитектора и электротехника. Отказавшись от места управляющего на отцовских шахтах, Вольф стал сам делать себе карьеру. Организованное им проектное бюро занялось перспективным делом – подземными коммуникациями. К тридцати годам Себастиан Вольф состоялся в Европе как известный проектировщик. Он строил подземные заводы и цитадели, прокладывал тоннели в горах и шахты для метро. Проектное бюро «S.Wolf und Со.» стало модным в подземном строительстве. Большевики предложили ему огромные деньги за проект подвода коммуникаций для московского метро. Вольф согласился. Приехав полгода назад в Москву, он подписал контракт. Официально в печати его имя не фигурировало: советская пропаганда не могла допустить, чтобы в проектировании московского метро принимал участие буржуазный инженер. Он согласился и на это: ему был важен сам проект и деньги. Проект был почти готов. В Германии Вольфа ждали жена и две дочери.
Но его главной страстью было покорение подземелий.
Из развлечений он больше всего любил скачки, фехтование и цирк. С цирком был связан его детский сон. Семья жила в поместье под Дюссельдорфом. Однажды старший брат взял восьмилетнего Себастиана в город, чтобы показать ему приехавший на гастроли французский цирк-шапито. Цирк очень понравился мальчику. Особенно поразила его голубая девочка на розовом слоне. Девочка танцевала на нем, а слон кланялся публике и протягивал шляпу. В шляпу бросали деньги. Себастиан влюбился в голубую девочку. И назавтра потребовал, чтобы его опять повезли в цирк. Но шапито уже покинул Дюссельдорф. С Себастианом случилась истерика. Ночью у него поднялась температура. Ему приснился сон: он в пустом цирке, посередине которого стоит ледяной слон. На слоне сидит голубая девочка. Она приглашает Себастиана покататься на слоне. Он подходит, слон подсаживает его хоботом на спину. Себастиан садится на слона. Девочка обнимает его за плечи. И командует слону: «Ole!» Ледяной слон идет по кругу. И скрипит. Скрип ледяного слона заставляет Себастиана сладко плакать. Потому что слон очень холодный, но очень добрый. И мучительно родной. Голубая девочка обнимает Себастиана сзади теплыми руками и шепчет в ухо:
– Un enfant ne peut pas pleurer!3
После этого Себастиан навсегда полюбил цирк, хотя в семье его отца это зрелище считалось вульгарным развлечением толпы. Себастиан ходил в цирк гимназистом, до войны, и студентом – после нее. Он бывал в известных цирках Парижа, Лиссабона, Лондона и Гамбурга. Но никогда больше он не видел голубую девочку на розовом слоне.
А ледяной слон каждый раз приходил к нему в горячечные сны, когда он бредил с высокой температурой. И каждый раз Себастиан плакал во сне сладкими слезами, слыша ледяной скрип.
Мы берегли покой брата Ковро.
Под утро приехали сестры Пило и Джу. Они сменили нас. И сели рядом с постелью новообретенного. Мы же, пока не рассвело, снова посадили шофера за руль и поехали дальше от Москвы. Свернули с шоссе в глухой лес, пристрелили шофера, облили машину и оба трупа оставшимся бензином и подожгли. После чего мы долго шли пешком до железнодорожной станции. Сели на поезд и доехали до Казанского вокзала. Мы с Фер опоздали на службу на сорок четыре минуты. За провинность начальник обязал нас после работы мыть полы на нашем этаже. А также «сигнализировал о разгильдяйстве Дерибасов» комсомольскому секретарю, чтобы нас «проработали с песочком» на комсомольском собрании. Морда начальника властно клубилась:
– Забыли, где работаете? Забыли, чью фамилию носите? Дисциплина – прежде всего. ОГПУ – это вам не цирк!
Четверо суток Ковро приходил в себя. Удар ледяного молота повредил ему грудную мышцу, она вспухла и болела. Но проснувшееся сердце помогало. Мы по очереди дежурили на даче, оберегая брата Ковро. Он был потрясен и обеспокоен. Его состояние менялось стремительно: он то восторженно целовал нас, прижимая к разбитой груди, то истерично рыдал, призывая по-немецки мать и всех святых. Тонкие пальцы его дрожали, глаза горели. А сердце трепетало.
Мы с Фер знали, что его сердцу необходимо пройти через плач. Поэтому отпускать Ковро было опасно. Просыпаясь, он кидался к двери. Мы хватали его, прижимали к себе, говорили с его сердцем. Он яростно кричал, бился в наших руках, потом успокаивался.
Мы знали, что ОГПУ ищет его. И старались быть крайне осторожны.
Наконец, на пятые сутки Ковро провалился в плач. Он рыдал, погружался в сон, просыпался и снова рыдал. Сестры Пило, Джу и Орти поочередно дежурили возле него. Братья Эдлап и Бидуго охраняли их.
