Но там кассирша была уже в глубоком обмороке, отпаиваемая валерьянкой, а на меня, вооружившись кто чем попало – садовыми лопатами, топором без ручки, граблями, лейками, краской, – напал весь личный состав магазина, включая редких покупателей, и загнали меня в угол, не отдавая мне моих денег, крича, что я ТОЖЕ БАНДИТ, делая угрожающие жесты самосуда. Отчего я не только безнадежно опоздал на работу, но и был приехавшими довольно быстро сотрудниками милиции ВЗЯТ ПОД СТРАЖУ, у меня отобрали шнурки, ремень, и я сейчас пишу к Вам из СИЗО – следственного изолятора, где от меня следователь, т. Взглядов, требует признания, где живет дама с накрашенными губами и кто такой был мужчина в черном кожаном пальто с бахромой, а когда я искренне говорю, что я их не знаю, то он усмехается, барабанит по столу подушечками пальцев и предлагает мне папиросу «Беломорканал», хотя я, как Вы знаете, дорогой Федор Антонович, совсем не курю и не пью. Уважаемый Федор Антонович! Я понимаю, что доставляю Вам очень неприятные хлопоты, но я ВСЕМ СВЯТЫМ ЗАКЛИНАЮ ВАС – сделайте ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ для меня, а то, мягко говоря, уж очень неприятно мне здесь сидеть. Ведь я женат, у меня подрастает ребенок. Адвокат Меерович говорит, что лучше, если бы Вы взяли меня на поруки, осудив на общем собрании мой антиобщественный поступок, но сообщив специальным письмом на имя суда, что я никогда ни в чем подобном ранее не был замечен и вряд ли я являюсь преступником, я скорее всего ЖЕРТВА ПОТЕРИ БДИТЕЛЬНОСТИ И НЕДИСЦИПЛИНИРОВАННОСТИ, И ПОЭТОМУ МОЖНО, УЧИТЫВАЯ МОЕ ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ РАСКАЯНИЕ, ВЗЯТЬ МЕНЯ НА ПОРУКИ ИЛИ ПРИСУДИТЬ К УСЛОВНОЙ МЕРЕ НАКАЗАНИЯ. Прошу Вас, спасите меня, дорогой Федор Антонович! Я понимаю, что Вы и так для нас много сделали. Вы дали нам с Ириной светлую благоустроенную однокомнатную квартиру, под Вашим руководством я вырос от техника-лаборанта до младшего научного сотрудника. Но и я ведь тоже послужил нашему коллективу. Я не хочу заниматься ячеством, но ведь когда я был казначеем нашей профсоюзной организации, то у меня всегда и все в срок платили профсоюзные суммы, о чем было отмечено Вами на ближайшем отчетно-перевыборном собрании. Да и другие дела: я не хочу быть навязчивым, но на всех субботниках, на всех воскресниках, во всех других мероприятиях я был заводилой. А как смело, не взирая на лица, я выступал на собраниях? КОЙ-КОМУ сильно доставалось от меня, и у меня, возможно, есть враги, из числа разгильдяев нашей лаборатории, но я очень верю, что Вы, зная меня много лет, сумеете сплотить мнение коллектива к тому, чтобы меня взяли на поруки. Я очень верю в Вас и в СПРАВЕДЛИВОСТЬ! Следователь т. Взглядов рано или поздно поймет, что построенная им логическая схема – ошибочна. Я верю в СПРАВЕДЛИВОСТЬ! И если я отсюда выберусь, то я обещаю еще с большей силой отдаться общественной работе, может быть, даже и пропаганде правовых знаний, о чем писалось непосредственно перед моей посадкой в газете «Труд». Федор Антонович! Помогите мне! Не оставляйте меня в беде! Мне не хотелось бы об этом писать, но эти люди, окружающие меня… Они – не люди. Они, как муравьи, лезут ко мне… Отобрали копченую колбасу… Я не хочу об этом писать, я ставлю три точки, но надеюсь, что Вы понимаете, о чем я говорю… Вот у меня уже и отбирают карандаш. До свидания, дорогой Федор Антонович! До скорой, я надеюсь встречи. Я надеюсь, что все будет хорошо. Я верю, что Ирина в любом случае дождется меня. Я верю, что СПРАВЕДЛИВОСТЬ рано или поздно восторжествует. И эта ве…
ПОЕЗД ИЗ КАЗАНИ
Едучи однажды в троллейбусе, некий гражданин собирал с народа деньги, чтобы за всех заплатить, передав деньги шоферу и получив за переданные деньги билеты. Делал он это потому, что касса, конечно же, не работала, новомодная касса-автомат, куда кидаешь деньги, дергаешь за ручку и получаешь оторванный билет для предъявления контролеру. Собрав деньги, гражданин обнаружил всеобщее замешательство, ибо он не знал, кто передавал и сколько, передавал, и среди народа уже многие запутались; слышались крики: «Кто передавал? Я пятнадцать не передавал Я на два и мне шесть копеек сдачи. Нет, не так – вы имя будете должные, а с них три копеечки им…»
– Ага, понятно. Растрата, – уныло сказал гражданин и на ходу покинул троллейбус.
Тотчас и шум стих и троллейбус остановился. И вышел из специально отведенного для него помещения рослый водитель, молча, не глядя на пассажиров, прошел к задней дверке и там сказал угрявому подростку, робко державшемуся за никелированный поручень:
– Это ты помогал ему створки открывать, сука, так полезай за ним.
И он выпихнул подростка из машины, но пока возвращался к себе, чтобы снова сесть за руль и ехать дальше, до конечной остановки, до железнодорожного вокзала, оба они – и растратчик и подросток – вновь вошли на транспорт через не успевшую закрыться дверь и тихонько встали в уголочке.
– Безобразие! Это же – форменное безобразие! Когда только кончится это космическое безобразие! Ведь все они коллективно виноваты вместе, и гражданин растратчик, и грубиян шофер, и подросток, и прочие, кто молчит, а в особенности касса-автомат! – про себя возмутился я.
Ладно. Троллейбус пришел-таки на вокзал, я вышел из троллейбуса и пошел в справочное бюро, чтобы узнать – ну когда же, наконец, придет поезд из Казани.
А там сидит за стеклом за столом около телефона немолодая девушка и говорит в телефонную трубку нечто, что я через стекло никак услышать не могу.
Она, видите ли, по трубке говорит и говорит. С кем? Я ведь ее хочу спросить через стекло, когда же придет, наконец, поезд из Казани. Мне надо, когда придет поезд из Казани, а она говорит в трубку. О чем? Я жду. Очередь ждет. Все ждут. Все кричат, я молчу. Я – гордый.
– Девушка, а здесь ли справочное бюро? – зычно вопрошает коренной сибиряк в овечьей шубе, смело протиснувшийся вперед.
– Здесь, здесь, – дружно отвечает очередь.
– Я это знаю, – объясняет зычный сибиряк, – я это прекрасно знаю, но знает ли это вот она?!
И он указывает коричневым пальцем на ту, должностную, которая внимания этому не уделяет, которая по трубке телефонной знай себе спокойно говорит.
– А вот мы сейчас к начальнику вокзала, – зловеще сообщает кто-то, – он пускай нам и ответит, скажет, работает справка на железной дороге или не работает.
Нет, куда уж там – она и мускулом лицевым не дрогнула, и все по телефону, по телефону, все по трубке, по трубке…
– Да к туёму начальнику и не проберёсся, – радостно ухмыляясь, объясняет бритоголовый молодчик, – он с двенадцати до двух принимает.
– Безобразие! Полнейшее форменное безобразие! Это ужасно! Полнейшая инертность должностного лица, равнодушные и несколько циничные замечания очереди. Я форменно изнемогаю, – опять про себя возмущаюсь я.
Я знаю, что сейчас же выйду из очереди, так и не дождавшись сообщений о поезде из Казани.
Я знаю, что прочитаю на стене такое объявление: ОЧЕНЬ ПОЛЕЗНЫЙ ДЛЯ ОСВЕЖЕНИЯ ЛИЦА НЕМЕЦКИЙ КРЕМ «ФЛОРЕНА» ПОКУПАЙТЕ КРЕМ «ФЛОРЕНА»
– Дай-ка я куплю себе такой замечательный крем, – скажу я себе, – ведь он пахнет свежестью.
Я подойду к полумедицинскому парфюмерному ларьку и скажу. Я скажу: «Ай-ай-ай», потому что ларек будет открыт, а продавщицы в нем не будет. Будут – крем немецкий «Флорена», одеколон «Матадор», одеколон «Тройной», лезвия «Нева», лезвия «Балтика», лезвия «Цезарь», зубные щетки, пудры, лекарства, снадобья, помады, духи, игральные карты, платочки и опять крем немецкий «Флорена», а вот продавщицы, вот продавщицы-то в ларьке как раз и не будет.
– Безобразие! Халатные р-ракалии! Полнейшее безобразие! Свинство! Космическое свинство! Халатность, небрежность, пренебрежение и хамство! – крикну я про себя.
Я, кстати, долго еще буду везде по городу ходить и везде обнаружу беспорядок и безобразия. То меня обольют водой из раскрытого окна, а может быть, и чаем, то сломается светофор на перекрестке, то мальчишки, совсем еще дети, будут играть на лавочке в «очко», а когда я сделаю им замечание, пошлют меня к матери и скажут к какой.
Потом я замечу еще, что день клонится к вечеру, а стало быть, мой рабочий день тоже закончен. Я пойду домой. Там строго и вместе с тем ласково посмотрю на домашних, поем супу и сяду читать какую-нибудь увлекательную книжку, какой-нибудь роман, ну, например… да не знаю я, что например… «Сталь и шлак», например, писателя Попова.
Если же вы меня спросите, если вы крикните про себя: «А кто же ты сам есть таков?» – то я с удовольствием вам о себе немного расскажу.
Мне тридцать два года. Сам я – служащий. Высшего образования не имею, но работаю давно, в лаборатории; тридцати двух лет, но уже почти весь лысый. Беспартийный. Работу свою люблю, но не очень. Женщин не люблю, но иногда люблю. В данный момент временно исполняю обязанности начальника лаборатории. Мой начальник уехал в командировку в Бугульму. Возвращаться будет через Казань. Мне скучно. Очень люблю порядок. Весь день хожу по городу и наблюдаю со скуки порядок. Отчетливо понимаю, что и со мной самим не все благополучно: ну что это такое – в рабочее время хожу по городу и лезу не в свои дела. «Это же безобразие! Это очень нехорошо! Скверно!» – иногда шепчу я про себя.
