Лежа в постели, Колин слышал, как спорят родители — либо на кухне над его тетрадями, которые утром обычно лежали не так, как он оставил их с вечера, либо ближе к ночи у себя в спальне, если отец работал в утреннюю или дневную смену.
— Ну ладно. Физика у него не идет. Так пусть пойдет! И с латынью то же самое. Не такие уж они и трудные. Раз шестьсот других учеников с ними справляются, значит, и он может.
По вечерам он начал проверять, как Колин выучил уроки. К концу первого триместра отец научился спрягать латинские глаголы, научился составлять короткие латинские фразы и алгебраические уравнения, различать закиси и окиси, щелочи и кислоты и умел определить на карте, где хвойные леса, а где лиственные. Когда отец работал в ночную или дневную смену, он писал ему записки — поправки к сделанному накануне домашнему заданию или замечания по поводу какой-нибудь контрольной, обстоятельно и обычно не слишком складно растолковывая краткие пометки недовольного учителя на полях.
Как-то в субботу его поставили играть в матче против другой школы. Отец приехал поглядеть.
Встречались вторые команды и команды младшего возраста. Отец, не знавший расположения полей, сначала постоял там, где играли старшие. И перешел на поле младших, когда игра шла уже пятнадцать минут. Маленький, в пальто — поздняя осень не баловала теплыми днями, — он был единственным взрослым, не считая Плэтта и Хепуорта. Его крики гремели над полем.
— Давай! Давай! Жми! Хватай его!
А Плэтт и Хепуорт, поглядывая на него, восклицали заметно тише: «Больше скорости, школа Эдуарда, больше скорости!» и «Капитала поддерживайте! Капитана!»
— Хватай его! Хватай его! — кричал отец.
— Больше скорости, школа Эдуарда! — крикнул Плэтт, но его голос потерялся в бурных выкриках отца.
В перерыве между таймами принесли апельсины.
Плэтт вышел с подносом на поле и раздал их, а едва они были съедены, отвел Колина в сторону.
— У вас другой рубашки нет, Сэвилл?
— Нет, — сказал он.
— Я послал Хопкинса к сторожу за другой. — Он показал на запасного, который уже возвращался. — Во-первых, она велика, а во-вторых, цвета школы совсем слиняли.
— У меня другой нет, — сказал он.
— Тогда вам придется купить новую. Если вы хотите играть в школьной команде, боюсь, в таком виде вас на поле не пустят.
Он отошел к другим мальчикам.
— Давай, школа короля Эдуарда! — закричал отец. — Покажи им в этом тайме! — Весь красный, сжимая кулаки, он прохаживался у края поля.
— Чей это, собственно, отец? — сказал Стэффорд.
— Не знаю, — сказал Гаррисон и мотнул головой.
— Если бы ему самому надо было играть, он бы так не орал!
— Если бы он соображал хоть что-нибудь, — сказал Гаррисон, — так вообще бы не орал.
Игра шла как-то непонятно. Противники почти все были старше и крупнее их; его затягивал водоворот рук и ног, он стукался головой о замерзшую землю, коленки у него были разбиты в кровь и локти тоже. Дважды он бежал с мячом и дважды летел с ним на землю, ему заламывали руки, вырывали мяч из его скрюченных пальцев, на его ладони наступали тяжелые бутсы.
— Стэффорд, держать мяч! Держать, Стэффорд! — все чаще кричал Плэтт.
Однако Стэффорд, получая мяч, прекрасно видел выжидательно застывших или мчащихся на него игроков противника и тут же старательно передавал его то в одну сторону, то в другую. В его игре была какая-то странная сосредоточенность, точно он все время решал, как и от чего уклониться.
— Держать, Стэффорд! Вперед по центру! — крикнул Плэтт.
Колин принял мяч и передал его Стэффорду. Он увидел удивление на лице Стэффорда, напряженность в его взгляде, увидел, как он быстро поискал глазам кого-нибудь из своих игроков. Но рядом никого не было. Он побежал — медленно, все еще поглядывая по сторонам. Увернулся от игрока противника, потом от другого, небрежно, по-прежнему неторопливо, почти с высокомерным презрением, выжидая, что к нему подбежит кто-нибудь из своих. Но никто не подбежал: все старательно отставали.
Он метнулся к боковой линии. Вся команда ощущала, что Стэффорд обязан бежать. Он увернулся еще от одного игрока противника, а затем без малейшего напряжения, почти остановившись и больше уже никого не высматривая, подождал, пока подбегут остальные, медленно шагнул вбок, и они рванулись туда, куда наклонялось его тело, а он прыгнул совсем в другую сторону. И пересек линию зачетного поля.
Плэтт, Хепуорт и отец Колина вскинули руки вверх, Стэффорд приземлил мяч, оглянулся, взял мяч под мышку и пошел назад.
— Я сам ударю, — сказал он, когда подошел Гаррисон, отступил на шаг, ударил ногой, и мяч, описав дугу над головами подбегающих игроков противника, пролетел между столбами.
Упершись руками в бедра, Стэффорд пошел назад. Щеки у него побелели, глаза сверкали.
Когда они уходили с поля после конца игры, его догнал Стэффорд.
— Больше мне так не пасуй.
— Да ведь другого никого не было.
— Тогда делай как я. Падай или смотри в другую сторону.
Он заметил, что возле поля отца нет. Отец стоял у начала прохода. Лицо у него было красное, руки он засунул поглубже в карманы и притоптывал ногами, стараясь их согреть.
Они пошли в душевую.
Когда он вышел, отец все еще ждал возле прохода.
— Мне еще надо пить чай с той командой, — сказал он.
— Ничего, — сказал отец. — Ты не торопись. А я подожду тут.
— Пойдем вместе, — сказал он. Для приемов служил склад спортивного инвентаря, над которым жил сторож. В открытую дверь он увидел, что ящики и коробки сдвинуты в сторону и посередине поставлен деревянный стол.
— Нет-нет. Ты иди. А мне и тут хорошо, — сказал отец и добавил: — Чай ведь только для участников и устроителей.
На столе расставили тарелки с бутербродами и печеньем. В глубине комнаты было широкое окно, выходившее ко двор, за которым было их поле. Из-за живой изгороди торчали столбы ворот.
Вошел Плэтт с Хепуортом и двумя учителями, которые сопровождали команду чужой школы. Вошли остальные игроки. Стэффорд, аккуратно причесанный, сидел в стороне, из кармана его куртки торчали авторучки. Хепуорт похлопал его по спине, но он только на секунду поднял глаза и одним из первых вскочил, взял у двери свою парусиновую сумку и вышел во двор.
Когда Колин последовал за ним, он увидел, что отец разговаривает со Стэффордом. Было ясно, что он его остановил и теперь, размахивая руками у него за спиной, обсуждает игру.
— А, вот и Колин, — сказал он. — Ты в какую сторону идешь, малый?
— Я иду на вокзал, — сказал Стэффорд, с удивлением оглядываясь на него.
— Ну, так нам по дороге, — сказал отец. — Мы на автобусную остановку.
Они свернули в проход.
— Ты многого добиться можешь, если не будешь себя жалеть, — сказал отец.
— Нет, мистер Сэвилл, для меня эта игра слишком груба, — сказал Стэффорд.
Отец засмеялся и с удивлением посмотрел на него.
— Груба? Это почему же? — сказал он.
— Ну, не знаю, — сказал Стэффорд. — Если бы вы сами играли, так поняли бы. Особенно когда ногами бьют не по мячу, а по тебе. — В его движениях появилась подтянутость, он тщательно выговаривал каждое слово.
Отец посмотрел на него с любопытством.
— Ну, есть вещи и потруднее. А мяч гонять — одно удовольствие.
— В таком случае, я надеюсь, мне удастся их избежать. Глупо самому напрашиваться на трудности, — сказал Стэффорд.
Он остановился напротив проулка, ведущего к вокзалу.
— Тебе, значит, туда? — сказал отец.
— Если я потороплюсь, то еще успею на ближайший поезд, — сказал Стэффорд и протянул руку. — Было очень приятно познакомиться с вами, мистер Сэвилл. — Он повернулся и подхватил сумку под мышку.
— Ты здорово играл, малый, — сказал отец.
Он стоял и смотрел, как Стэффорд перешел улицу и скрылся в проулке.
— Ловкий паренек. Мог бы один выиграть эту встречу, если бы постарался.
Продолжая разговаривать про Стэффорда, они пошли к остановке.
— А кто был тот, с черными волосами? — сказал отец.
— Плэтт.
— Он подошел ко мне и спросил, кого я дожидаюсь.
— А что ты ему сказал?
— Что тебя жду. — Отец засмеялся. — Разве вы не слышали, как я вопил, говорю. — Он снова засмеялся.
— Он сказал, что мне нужна новая рубашка. Если я хочу играть в команде.
— Что, он думает, рубашки на деревьях растут, что ли?
В автобусе, однако, он сказал:
— Исхитримся как-нибудь. — И тут же добавил: — Жалко, что он со мной про рубашку не заговорил. Черт подери, я бы его обрубашил как следует, твоего мистера Плэтта. Я, пожалуй, напишу ему.
— Не надо, — сказал он.
— Я еще подумаю, — сказал отец.
В конце месяца мать уехала в больницу, и по утрам они со Стивеном ходили завтракать к миссис Шоу. Отец работал в утреннюю смену и возвращался домой днем, так что вечером он сам укладывал Стивена. Но по утрам он приходил в комнату Колина в пять часов, ставил возле его кровати будильник и шептал:
