— Давайте перенесем заседание.
— На какой срок? — воскликнул Голд, когда в помещении почти никого не осталось.
— Вас известят, зайчик, — пропела мисс Плам, обняв его за шею своей нежной ручкой. Ее дыхание было ароматным, а от низкого выреза ее платья поднимался запах свежевымытого тела. — За тысячу долларов в день не обязательно работать по восемь часов.
Голд оттрахал бы ее прямо тут же. Она благосклонно увлекла его из зала в затененный проход, уставленный телефонными будками, взяла под руку и нежно потянулась своими пальчиками к кончикам его пальцев. Голд затолкал мисс Плам в телефонную будку и прижал к своему члену.
— Не здесь, — сказала она. — Здесь не полагается.
— Тогда где?
— Где угодно. Дома у Андреа.
— Черт. — Огорчение оказалось сильнее желания. Вы знаете Андреа?
— Она мне сказала, что вы — высший класс.
— Это не так. Андреа не знает.
— Андреа сказала, что вы сильный и властный, она вам поставила А с плюсом. Власть меня заводит.
— Это известное возбуждающее средство. Только власть еще и развращает.
— Мне ли не знать.
— Я люблю вас, мисс Плам.
— Фелисити.
— Но если об этом узнает хоть одна живая душа, я проломлю вам голову.
Фелисити Плам назначила следующее заседание на завтра, чтобы как можно скорее увидеть Голда.
К этому времени Голд разузнал в Вашингтоне, что ЦРУ вербует наемников для использовании в Африке. Ему стало известно об этом за завтраком во время чтения газеты:
ЦРУ ОТРИЦАЕТ ВЕРБОВКУ НАЕМНИКОВ ДЛЯ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ В АФРИКЕ
В Конгрессе в течение всего предшествовавшего дня члены коалиции республиканцев и демократов правого крыла брали слово, чтобы воздать хвалу ЦРУ за вербовку наемников для их использования в Африке.
ГОЛД был преисполнен решимости не оплошать на сей раз и на второе заседание Комиссии прибыл вместе с другими с выражением наглости почти воинственной. Он заметил, что сегодня звание было даже у мисс Плам, ее звание было Милочка. Голд как бы случайно положил похотливую руку на ее плечо и почувствовал волосатую, холодную, морщинистую плоть и окаменевшие кости. Старый слепой судья успел первым.
Они собрались раньше, чем вчера. Тренер ударом молотка призвал собравшихся к порядку и Губернатор сказал:
— Давайте разойдемся. Мы уже потратили на эти проблемы времени больше, чем они того заслуживают.
Голд издал кошачий вопль протеста.
— Нет! Пожалуйста! Мы еще ни минуты не потратили!
— И этого более чем достаточно, — сказал бывший Посол. — Мы сделали все, что собирались. Давайте расходиться.
— Мы ничего не сделали!
— К тому же еще и в рекордно короткие сроки, — прокудахтал Посол. — Один раз я заседал в Президентской комиссии, которой потребовалось три года, чтобы ничего не сделать, а мы добились того же результата всего за два заседания.
— Теперь у нас есть компьютеры, — сказала Вдова.
— Я согласен с Губернатором, — сказал Морской Командир. — И я предлагаю всем завершить работу нашей Комиссии выражением единодушного одобрения.
— Я согласен с Командиром, — сказал Губернатор.
— Все, кто за, скажите да.
— Я возражаю, — сказал Голд.
— Один против, остальные за, — сказал Тренер. — Решение принято единогласно. Вас подвезти на прием, Губернатор?
— Я иду на бранч.
— Тогда увидимся на ланче.
— Я так счастлив, что все закончилось, — фыркнул Посол, — даже несмотря на то, что мне очень жаль. Я так люблю расходные деньги, — он сжал руки в кулаки и сложил их вместе, — и все эти бесплатные булочки.
— Но мы можем сделать значительно больше, — взмолился Голд. — Мы даже еще не вызывали представителей власти.
— Голд, — Губернатор тихо произнес это имя, и все остальные смолкли. — Все здесь присутствующие и есть власть. — Даже сидя, Губернатор производил внушительное впечатление, что делало его на голову выше остальных. — Минуты через три мы уйдем отсюда. Репортеры в первую очередь подойдут ко мне, потому что я здесь самый главный и могу испускать лучи властности, о чем писали газеты всего мира. Эти лучи и сделали меня знаменитостью, черт побери! Я сообщу им, что работа Комиссии завершена и мы сделали все, что могли при сложившихся весьма затруднительных обстоятельствах, которые станут понятны, когда люди прочтут наш отчет. Если вы хотите сообщить им что-либо иное, сообщайте. Но тем самым вы нанесете оскорбление мне и остальным присутствующим здесь прекрасным людям, которые работали рядом с вами щека к скуле и бедро к ноге, и лучше вам сразу поверить, что рано или поздно все члены начинают вставать под мою дудку, и вашему тоже не избежать этой участи; это знают все, кто соприкасался со мной в ходе моей политической карьеры, которая удивила и порадовала моих учителей, мою семью и моих друзей. Может быть, вы хотите сказать, что я не прав?
Голд не хотел.
— Я вам признателен за это, — сказал Губернатор. — Еврей, да, Голд?
Никакие муки ада не могли сравниться с теми, казавшимися решительно бесконечными, что доставались на долю Голда в тот миг, когда приходилось отвечать на этот вопрос. Это бьющее, как хлыст, слово было произнесено так, будто первая буква в нем была не е, а я, к тому же Голд отметил переход Губернатора на упрощенный синтаксис. Он страстно молился о том, чтобы в это мгновение раздался голос какого-нибудь отважного рыцаря из окружения короля Артура; ответом на его молитву было лишь гробовое молчание.
— Я еврейского происхождения, сэр, — ответил он шутливо, но с достоинством — тоном, специально выработанным им для такого рода случаев, — если вы об этом спрашиваете.
— А о чем еще я могу спрашивать, черт возьми?
— Я не был, — сказал Голд, — стопроцентно уверен.
— Ваша стопроцентная уверенность или ваша стопроцентная неуверенность значит не больше, чем козлиный горошек. Эй, парень! — Губернатор резко перевел взгляд на черного студента в конце стола. — Ниггер, да? Ты понимаешь, что я говорю, когда я говорю «ниггер», да?
Студент распрямил плечи.
— Кого я не люблю, так это либералов с севера, которые говорят одно, а имеют в виду другое. Я знаю свое место в отношении вас, а вы знаете свое место в отношении меня.
— И какое же у меня место?
— Какое захотите, масса.
Губернатор с нетерпеливым вздохом снова обратил на Голда свой покровительственным взгляд.
— Так вот, Голд. У нас у всех здесь есть свое место, и я не понимаю, чего вы ерепенитесь, когда вам указывают на ваше. Вот он — Пика, она — Вдова, я — Губернатор, а вы…
— Доктор! — завопил Голд как раз вовремя, чтобы не дать прозвучать вновь позорному слову. — Я буду Доктор.
Манеры Губернатора переменились, он как бы преисполнился эгоцентризма.
— Остеопат или кто, Голд? Знахарь? Хиропрактик? — Он согнул руку и потер плечо. — Меня, бывает, мучает бурсит, так что может понадобиться помощь.
— Пусть посмотрит мне ногу, — сказал Тренер, расшнуровывая ботинок, а судья, пытаясь привлечь внимание Голда, принялся безумно размахивать руками и стучать себя в грудь, словно в приступе удушья, и одновременно шарить рукой в поисках пуговиц на рубашке, Консул, закашлявшись, показал Голду язык, а Посол поднялся, выставил Голду задницу и начал спускать свои полосатые брюки.
Теперь в криках Голда слышался ужас, смешанный с отчаянием.
— Философии! — завопил он, хлопая себя по лбу. — Я доктор философии! Профессор. Я писатель!
— Тогда в жопу мой бурсит, — сказал Губернатор, испуская лучи властности, которая прославила его повсюду, и сообразительности, за которую ему тоже аплодировал мир. — Вы напишете отчет. Вас отвезти на прием, Вдова?
— Спасибо, губернатор, но сегодня я молюсь с Епископом.
— Тогда мы с Посланником увидим вас в бальном парке.
— О чем мне написать? — беспомощно вставил Голд.
— О чем хотите, — сказал Губернатор, и Посол оживился: «Верно! Верно!». — Пока там не будет ничего такого, с чем может не согласиться кто-либо из присутствующих. — Он вдруг проникся сочувствием к Голду и благожелательно сказал: — Голд, еврею всегда нужны друзья в Вашингтоне, потому что на самом деле ему здесь не место. Не спорьте — слушайте. Сделайте мне одолжение в этом, и может я вам помогу обзавестись друзьями.
Чувство облегчения было первой эмоцией Голда, а его рвение проявлять инициативу поутихло. — Как вы хотите, чтобы я написал этот отчет, сэр? — спросил он.
— Сделайте его покороче, — посоветовал Губернатор, — и сделайте его подлиннее. Сделайте его пояснее и сделайте его позапутаннее. Сделайте его покороче, сразу приступая к каждому пункту. А потом сделайте его подлиннее, разбавляя эти пункты водой так, чтобы никто не мог понять, где сами пункты, а где вода, или даже сообразить, о чем идет речь.
