Но вечерами, так и не реализовав свои усилия прошедшим впустую днем, я лежал на полу своей комнаты, одетый для ужина, обреченный терпеть и дальше, снедаемый желанием, и думал: «Как прекрасно существование цветов, комет, звезд, свободных от глупости и неловкости!» Я внимательно отмечал все касавшееся Эстер, желая понять, что заставит ее заинтересоваться мной. Серьезно заинтересоваться. Я хотел, чтобы она заметила меня, позволила ездить с ней верхом, кататься на лодке, как все влюбленные, и ее юные, восхитительные женские прелести еще больше расцвели от моей радости, что она такая, как есть — с этими локотками и сосками, обрисованными свитером. Я заметил, как она неловко держится на корте, стараясь прикрыть груди, и сжимает колени, когда сильно поданный мяч летит через сетку в ее сторону. Все, что мне удалось узнать о ней, не вселяло надежды, и вот я лежал на полу и думал, приоткрыв рот и устремив ввысь загорелое лицо, обожженное желанием. Я понимал, что она знает себе цену и голову просто так не потеряет. Короче говоря, Эстер Фенчел на мои уговоры не поддастся и даже слушать не захочет о потном и запачканном теле на корте.
Тем не менее жизнь никогда еще не была столь яркой — так мне тогда представлялось, — столь замечательной и полной смысла. Да и волнения были чудесные. Я чувствовал, что живу насыщенно, по-настоящему, поскольку именно природа и наслаждение позволяют обрести родной очаг и значимость существования.
Я тоже проявил изобретательность, заговорив со старым Фенчелом — не отцом девушек, а их дядей, для которого минеральные воды были бизнесом. Вступить в контакт с миллионером трудно. Но он водил «паккард» той же модели и цвета, как и у Ренлингов; на подъездной аллее я поставил автомобиль вслед за ним, так что он не сразу понял, какой из двух принадлежит ему, — тут-то я его и поймал. Inter pares[125]. Ведь не мог же он предположить, что владелец такой шикарной машины зарабатывает двадцать пять долларов в неделю? Мы разговорились. Я предложил ему сигару «Перфекто Куин». С улыбкой отказавшись, он сказал, что курит изготовленные по индивидуальному заказу гавайские сигары и хранит их в такой большой коробке, что там поместится даже пистолет, однако при его толщине карман даже не топорщится. Глаза на жирном морщинистом лице толстяка были черными, как семена китайской сливы-личи; седые волосы подстрижены кружком. С трудом верилось, что девушки являлись его наследницами, о чем он поспешил мне сказать, догадавшись, видимо, что аромат моего обаяния не для его тяжелого, расплющенного носа в духе натурщиков Рембрандта, с торчащими из ноздрей седыми волосками и легкими следами пороха. И в этом он был прав. Его интересовало, в какой лиге я играю. Я оставил вопрос без ответа. Никогда не пасую перед родственниками мужского пола — будь они лохи или крутые — и не позволяю отцам или опекунам разрушить мои планы.
Познакомиться с тетей Эстер оказалось труднее: она была болезненной, робкой и молчаливой — в такое подавленное настроение впадают богачи, когда у них возникают проблемы со здоровьем. Одежда и драгоценности на ней были отменные, но лицо бедняжки сковывало внутреннее напряжение, от чего она даже плохо слышала. В ее случае мне не пришлось демонстрировать дружественный интерес, у меня он (бог знает почему) возник и так. Инстинктивно я чувствовал, что для нее — немощной, безумно богатой, исключенной из реальной жизни крупным банковским счетом, подаваемым на серебряной тарелочке, — особое очарование представляет обычный здоровый человек. Я беседовал с ней и всегда чувствовал ее расположение.
— Мой дорогой Оги, женщина, с которой ты сидел, была миссис Фенчел? — спросила миссис Ренлинг. — Она целый месяц ничего не делала, только смотрела, как поливают газон; я даже подумала, что у нее не все дома. Ты первый заговорил?
— Просто так получилось — я сидел рядом. _
Меня похвалили — она была довольна. Но потом задумалась, в чем заключалась моя цель, и довольно быстро и грубо это сформулировала:
— Все дело в девушках, не так ли? Что ж, они красивы. Особенно темноволосая. Эффектная. И живая, с огоньком. Но помни, Оги, ты со мной, и я в ответе за твое поведение. Девушка не официантка, и тебе лучше не мечтать — сам знаешь о чем. Дорогой мальчик, ты умный и хороший, и я хочу, чтобы ты многого добился. Постараюсь тебе в этом помочь. Ясно, что с такой девушкой у тебя нет шансов. Конечно, и среди богатых встречаются шлюшки, и у них, как у простых девчонок, возникают определенные желания, иногда они ведут себя даже хуже. Но эти девушки другие. Строгость воспитания в немецких семьях трудно вообразить.
Словом, наследницы Фенчел предназначены для богатеньких. Правда, миссис Ренлинг не была такой уж провидицей: она ошибалась, думая, будто мне нравится Тея, а не Эстер. И понятия не имела, насколько сильна моя влюбленность, а ведь я в романтических грезах допускал мысль о смерти. Я не хотел ей исповедоваться, хотя был бы рад с кем - нибудь поделиться переживаниями. Но, хорошо представляя реакцию миссис Ренлинг, я радовался, что она считает моей героиней кудрявую прелестную Тею, и поддерживал ее заблуждение. Это было не трудно: миссис Ренлинг льстило, что она так легко и безошибочно определила причину моей грусти.
Кстати, Тея была очень мила со мной и однажды утром, когда я пытался разговорить ее дядю, пребывавшего в плохом настроении, спросила, не играю ли я в теннис. Сгорая от стыда, я с улыбкой сказал, что предпочитаю конный спорт, про себя же в отчаянии решил немедленно купить ракетку и записаться на курсы в Бентон-Харбор. Что до конного спорта, я, конечно, не родился в седле, однако такое хобби скрашивало мое происхождение и звучало достаточно достоверно.
— Мой партнер не пришел, — пояснила Тея, — а Эстер на пляже.
Не прошло и десяти минут, как я тоже был на пляже, хотя обещал миссис Ренлинг после минеральной ванны поиграть с ней в карты: по ее словам, водные процедуры ее расслабляют и она не может читать. Лежа на животе, возбужденный, взволнованный, я следил за Эстер, томясь различными мыслями — высокими, эротичными и даже болезненными; я надеялся и боялся, что она заметит меня, когда, повернувшись в мою сторону, натирала лоснящиеся ноги кремом от загара; голова моя плыла, я словно опьянел от вида ее грудок, от нежного маленького животика, так элегантно обтянутого купальником, от волос, которые она, сняв белую резиновую шапочку, расчесывала гребнем.
Серовато-коричневые береговые ласточки вылетали из вырытых на крутом обрыве нор, стремительно проносились над прозрачной гладью воды, улетая от песчаных дюн и подтопленных деревьев с обнаженными сплетенными корнями.
Наконец она собралась уходить; вскоре поднялся и я. Из - за опоздания меня ждал холодный прием у миссис Ренлинг. Лежа на полу своей комнаты и задрав ноги на кровать, я походил на упавшего с коня рыцаря в полных доспехах, запутавшегося в стременах и не способного подняться без посторонней помощи; тогда я подумал, что пора что-то делать или хотя бы притворяться занятым, потому что мое невнимание сердит миссис Ренлинг. Я встал, причесался поочередно двумя армейскими расческами, не вкладывая в туалет особого старания. Спустился в медленно тащившемся белом лифте на первый этаж и стал слоняться в холле.
Солнце садилось, приближалось время ужина, темная вода вспыхивала крошечными бриллиантами; в столовой уже разложили меню и салфетки, в вазах с удлиненными горлышками стояли розы и папоротник, за занавесом музыканты настраивали инструменты. В холле я был один, плохое настроение не оставляло меня, и я медленно пошел к музыкальной комнате, откуда доносился голос Карузо: приглушенные, затем чистые рыдания, драматическая тоска по матери — виртуозно приукрашенная, но говорящая о глубокой печали, мольба сына в итальянском вкусе. Опершись локтями на закрытый граммофон, в белом костюме и круглой, вышитой бисером шляпке, похожей на головной убор епископа, стояла и слушала музыку Эстер Фенчел.
— Мисс Фенчел, — сказал я, — не пойдете ли вы как-нибудь со мной в «Ветвь Давидову»? — Девушка в изумлении подняла на меня глаза. — Там каждый вечер танцы.
С первого слова я понял, что мне откажут, и почувствовал себя раздавленным.
— С вами? Нет. Конечно, нет.
Кровь отхлынула от моего лица, шеи, плеч, и я потерял сознание.
Пришел я в себя без всякой помощи. Собственно, ее и предложить-то было некому; Эстер, видно, и на мгновение не задержалась, чтобы узнать, что со мной приключилось, поскольку музыка уже приближалась к блистательному завершению: сначала прошелестели морские ракушки, потом звуки стали громче — оркестр словно взлетел по лестнице в величественном зале, сердце бешено забилось; тут ожесточились барабаны и под свой стук похоронили все.
Не знаю, отчего случился обморок — из-за отказа девушки или от переполнявших меня эмоций, но теперь я плохо ориентировался в пространстве, не мог нащупать и открыть задвижку на окне, а обнаружив, почувствовал, что она шатается, как больной зуб. Я, несомненно, пережил сильное эмоциональное потрясение — меня просто вырубила фальшивость происходящего. Я с жадностью глотал воздух, казавшийся холодным из-за выступившего на лице пота. Опустившись на диван, я почувствовал, что мое унижение по тяжести можно сравнить с обычным состоянием матери и Джорджа, — он, возможно, в эту минуту работал метлой или, оставив ее на время, шаркающей походкой брел на ужин; или с жизнью Бабушки Лош в богадельне — словно в цепких лапах зверя; все трое были из одной компании, в которую, я верил, сам никогда не попаду.
