Белый «ситроэн» въехал в ворота и покатил, разбрасывая гравий, по платановой аллее. Перед домом когда-то рос дуб, но ветви у него были слишком большие, и пришлось его срубить. Месье Ланжвен показал ей на то место, где он рос. Они вместе поднялись по ступенькам и вошли в холл.
В тот вечер за ужином сестра г-жи Ланжвен разучивала новое выражение. «Му friend and I desire to attend a theatre»[9], — повторила она несколько раз, задавая Шарлотте вопросы, где надо поставить ударение и как произносить то или иное слово. О том, что в этот раз, в отличие от всех предыдущих, Шарлотта вернулась не на автобусе, а на машине, с месье Ланжвеном, разговоров не было. Никто, как видно, этого не заметил; всем было безразлично. Всего одно мгновение, сказала она себе, что-то мимолетное. Когда он попросил прощения, она не сумела ему ответить. Он ведь даже за руку ее не взял.
В воскресенье мать месье Ланжвена привезла с собой бородатого месье Оже, весь вечер проговорившего о своем здоровье. Приехала и генеральская вдова. В тот день обманутый муж пребывал в отличном расположении духа. «Mon cheri, — шептала в телефон сестра г-жи Ланжвен, когда муж отбыл на вокзал. — C’est trop cruel»[10].
В следующую среду г-жа Ланжвен спросила Шарлотту, не затруднит ли ее поехать в Сен-Сераз на автобусе, поскольку ее мужу на этот раз с ней не по пути. Через неделю, когда она вновь поехала на автобусе, это было уже в порядке вещей. Неужели г-жа Ланжвен что-то заподозрила? Судя по тому, как она держалась, — вряд ли, но Шарлотта запомнила, каким бесстрастным тоном она говорила о связи своей сестры с помощником аптекаря, как деловито и спокойно отнеслась к тому, что, безусловно, считала нелепостью.
Сидя в кафе, где она теперь в одиночестве коротала время по средам, Шарлотта пыталась уговорить себя, что испытывает облегчение: от нее уже больше ничего не зависело. И все же, сказала бы она «нет», если бы он еще раз предложил отвезти ее куда-нибудь в красивое место, или ей не хватило бы мужества? Шарлотта отрицательно покачала головой, хотя за столиком сидела одна. Предложи он ей такую поездку, желание быть с ним оказалось бы сильней всех условностей; мужество здесь ни при чем.
В тот день она опять ходила в музей, сидела на пыльной скамейке в парке и рисовала лошадку, лежавшую рядом у скамейки. Обман по-прежнему совершался, хотя он и передумал. Его у них не отнять никому.
— Tu es triste, — сказал Ги, когда она в тот вечер пришла пожелать ему спокойной ночи. — Pourquoi es-tu triste, Charlotte?[11] — Жить в Массюэри ей оставалось всего три недели, вот почему она такая грустная, ответила она и, в каком-то смысле, сказала правду. — Mais tu reviendras[12], — утешал ее Ги, и в эти минуты она и сама верила, что вернется. Невозможно было примириться с мыслью, что больше Массюэри она не увидит никогда.
Заказчик одобрительно кивает. Он знает, что ему нужно и что хотят от него клиенты. Помимо литографий, он снабжает своих заказчиков шутливыми рисунками в тонких рамках, которые вешаются над мини-баром или телевизором. А литографии Шарлотты «Лето в Массюэри» висят в спальнях дорогих отелей, в роскошных ресторанах и залах заседаний совета директоров, а также в кабинетах промышленных магнатов.
Пока ее работодатель разглядывает то, что Шарлотта ему сегодня принесла, она видит себя идущей по массюэрийскому лесу — одинокая фигурка среди высоких деревьев. Что было в ней такого, отчего этот воспитанный, сдержанный человек ее полюбил? Да, она была по-своему миловидна, но зажата, замкнута, неразговорчива, наивна и вдобавок легковерна — английская школьница, которая не знала, как себя подать, неброско одевалась и даже подвести глаза толком не умела, да и не слишком сожалела об этом. Быть может, ее безыскусность его и привлекла? Возможно, он с удовольствием наблюдал за ее испуганным лицом, когда сказал, что подождет, пока она сделает покупки. Теперь, спустя столько лет, Шарлотте начинает казаться, что с первого же дня ее пребывания в Массюэри она заметила, что вызывает в нем интерес. В самом деле, в изумленных взглядах, которые он украдкой бросал на нее, таилась нежность, смысл которой она тогда не понимала, да и не стремилась понять. И все же, как только между ними возник frisson[13], как только связь эта проявилась в его поведении и в словах, она сразу же ощутила: находиться с ним наедине — совсем не то, что с г-жой Ланжвен, а ведь еще совсем недавно ей казалось, что она относится одинаково тепло к ним обоим. Точно так же ей теперь кажется, что месье Ланжвена она полюбила за его чувство собственного достоинства и за силу, и в то же время она хорошо помнит, что ее первые чувства к нему возникли (и были тут же с безотчетной добропорядочностью подавлены), когда об этих его качествах она еще не знала.
В день отъезда Шарлотты из Массюэри сестра г-жи Ланжвен нежно ее обняла. «Farewell»[14], — пожелала ей она и тут же поинтересовалась, что в таких случаях говорят англичане. Дети вручили ей подарки. Месье Ланжвен поблагодарил ее. Он стоял за спиной у Колетт, положив руки ей на плечи, и, сняв одну ладонь с плеча дочери, торопливо пожал руку Шарлотте. На станцию ее отвезла г-жа Ланжвен, и, когда Шарлотта, уже в машине, оглянулась, она увидела в глазах месье Ланжвена то, чего не было в них мгновение назад, — тоску, оставшуюся с того дня. Его руки по-прежнему лежали на плечах дочери, и все же казалось, что он снова, как и тогда, обращается к ней, Шарлотте. На станции г-жа Ланжвен обняла ее — так же нежно, как и ее сестра.
Забившись в угол купе, Шарлотта смотрела в окно на освещенные сентябрьским солнцем поля и горько плакала. Она слишком уважала г-жу Ланжвен, чтобы обманывать ее так же, как обманывала своего мужа ее сестра. Да и он был не тот человек, чтобы, потакая своим чувствам, причинить боль детям. Она это понимала и уважала его за это. Пока она ехала в поезде, ей было жаль себя, но со временем жалость поутихла, сделалась не такой мучительной.
— Ты где-то далеко отсюда, Шарлотта, — не раз со смехом говорили ей впоследствии молодые люди, и она извинялась — сама же вновь переносилась мыслями в Массюэри. Слушая, словно откуда-то издалека, что говорят ей молодые люди, она опять, в который раз, спускалась по широкой лестнице и входила в лес. Эти воспоминания словно бы приходили ей на помощь, когда молодые люди неловко хватали ее за руку или пытались поцеловать. Когда ей делали предложение, она тут же видела перед собой белую машину, ожидавшую ее на Пляс де ля Пэ, — и машина эта была ее ответом; вслух же она извинялась перед тем, кому почему-то взбрело в голову, что она свободна и готова его полюбить.
— Они должны соответствовать нашему новому дизайну, — говорит работодатель, заказывая ей очередные литографии. Когда в залах заседаний или в номерах отеля переклеиваются обои, он всегда хочет, чтобы были свежие занавески и свежие литографии, — без этого никак нельзя. Через полгода, говорит он, она может принести следующую порцию.
— Так что не расслабляйся, любимая.
Он почему-то всегда так ее называет. У него длинные, завязанные сзади в узел крашеные волосы медного цвета. Щетина на подбородке и на шее растет так плохо, что он вполне может не бриться.
— Мы пришлем чек, — говорит он.
Шарлотта благодарит. Есть и другие мужчины и женщины, которые вспоминают о ней, когда для их декора требуется что-то оригинальное и непритязательное. Им литографии Шарлотты нравятся больше, чем ей самой; для нее они — не самое главное. Самое главное — это ее вера; она твердо знает, что время для нее, да и для ее возлюбленного тоже не сумело поглотить недозволенную страсть. Все эти годы она относится к нему именно так; и, подолгу размышляя о природе любви, давно пришла к выводу, что любовь — это великая тайна, что приходит она неизвестно откуда, что она беспричинна и непостижима. И никогда не узнать истину: почему полюбили друг друга эти двое? Почему судьба была к ним так несправедлива, даже жестока?
Декабрьская мгла непроницаема — дневному свету сквозь нее ни за что не пробиться. Туман накрывает улицы точно саваном, увлажняет тротуары. Занятые своими неотложными делами, потерями и приобретениями, сидящие в залах заседаний бизнесмены, быть может, никогда и не замечали висящих на стенах литографий. «Как это мило!» — может заметить невзначай полураздетая красотка, что забежала в отель в середине дня переспать накоротке со своим любовником или нежится после любовных утех в гостиничной двуспальной постели, где, втайне от мужа, проводит уик-энд.
Некоторое время Шарлотта сидит в баре за угловым столиком, рядом с ней пустая зеленая папка. Еще рано, и в баре, если не считать двух барменов, пусто. Она маленькими глотками пьет красное вино, закуривает сигарету и медленно, словно раздумывая, бросает обгоревшую спичку в стоящую перед ней бесцветную пластмассовую пепельницу. А затем, будто от нечего делать, набрасывает карандашом на краешке папки похоронную процессию, которая растянулась по аллее между двух рядов платанов. Когда этот рисунок увидит мужчина с медными волосами, он ничуть не удивится — он вообще ничему не удивляется. Не удивятся и те, кто окажется в помещении, где этой литографии суждено висеть.
