Я поднимаю глаза, которые я раньше опускала, говоря при этом очень-очень быстро. Я наконец перевела дыхание.
— Я — вовсе не та девушка, которая бежит следом за мужчиной, вот именно, я хочу тебе сказать, мне глубоко плевать на мужиков, нельзя лишать меня свободы, иначе я уйду. Так или иначе, но я всегда ухожу. Я не могу измениться. Я слетаю с катушек, когда меня обязывают остаться, в постели, в доме, я делаюсь от этого совсем плохой. Я нетерпелива. Быть маленькой самкой — это не для меня. Я хочу, чтобы меня отпустили.
— Мы можем снова увидеться?
— Да, — прошептала я. — Возможно.
Тогда он приглашает меня в ресторан вечером, на следующий день. Он мне позволяет уйти — в этот раз. И я бегу к порту. Ночь еще не наступила. Чайки, вечерний ветер, пресный запах отлива, и куда как более тяжелый и грязный — от завода. Парни выходят из бара, едва держась на ногах. Мэрфи зовет меня с другого конца улицы. Я бегу к нему. Мужчина улыбается во весь рот, показывая свои испорченные зубы. Мне не хватает дыхания, я запыхалась и в то же время я смеюсь.
— Отдышись, Лили, откуда ты так бежишь?
Я подавляю собственное икание, смеясь и прикрывая рот тыльной стороной руки.
— А Джуд? Он там, на корабле? Что он теперь делает?
Я не отвечаю. Я смотрю на землю, небо, на контейнер для мусора, стоящий неподалеку от памятника морякам, утонувшим в море. Вороны налетают на стальной контейнер, куда только что выбросили отходы задень служащие супермаркета.
— Эти вороны, — отрешенно говорю я.
Тогда Мэрфи не смеет меня задерживать.
На «Мятежном» нет никого. Стол кают-компании уставлен пустыми пивными бутылками. Пепельница переполнена окурками. Джои забыл на столе номер «Пентхауза».
Гордон дает мне целую неделю. Мы возвращаемся в мотель. В «Звезду», потому что это не так дорого, как в других местах. «Приходи во второй половине дня», — сказал мне Джуд. Длинное здание из клееной фанеры на одном уровне с дорогой. На белом фасаде видны следы пыли, серые разводы. Я оставляю свой вещевой мешок перед приоткрытой дверью. Я замечаю — никого нет. Я толкаю дверь. Мэрфи уже там, сидит в дряблом кресле из искусственной кожи. Он скучает. Джуд лежит на диване. Оба мужчины устроились перед телевизором в ореоле дыма. Мэрфи открыл консервы с ветчиной, которую он кладет на хлеб с майонезом. Он смакует коку, потому что в который уже раз он завязал с выпивкой.
— Спиртное играет со мной злую шутку, я становлюсь дурным, — говорит он.
— А как же крэк? — спрашивает высокий насмешливый моряк.
— Ой, это еще хуже. Но на данный момент я не имею средств.
— Поэтому я и сказал когда-то, что лично мне нравится водка. — Джуд сообщил о двадцати шести унциях. Он пьет прямо из бутылки, иногда перемешивает спиртное с кокой, которую берет у Мэрфи.
Мэрфи доволен. Он комментирует фильм.
— Конечно, это глупо, — говорит он, — красивые девчонки, у которых есть упругий зад и большие буфера и никакого мозга, парни с карманами, полными денег, большие бараки… но это меняет немного сквер и заведение. Это — действительно укрытие, для тебя это было бы раем, потому что там почти нет женщин. Комната из тридцати постелей — ничто для тебя. Но от мужиков может вонять потными ногами, и кроме того они могут шуметь, когда ночью встречаемся в количестве сорока человек в дортуаре. Хотя я был бы рад когда-то поехать в Анкоридж, увидеть моих мальчишек и внуков.
— Мэрфи, так ты уже дедушка?
Мэрфи смеется:
— Сорок три года, восемь раз уже дедушка. Как-нибудь я соберусь их повидать. Я останусь у одного из них или же остановлюсь в кафе «У Бени». Это все там же находится, кроме того, в этом заведении хорошая еда. Конечно, там в сто раз больше народу, чем в другом заведении, но у них есть место, где можно всем поспать и разместиться. И потом в Анкоридже гораздо легче найти работу в офисе.
Он запихнул в рот огромный кусок хлеба. Джуд смотрит мрачным взглядом на экран телевизора. Мэрфи прикончил кока-колу, чтобы заявить:
— Это — моя настоящая профессия, строительство. Здесь я рыбачу время от времени, это мне приносит удовольствие и пользу, что нельзя сказать о крэке и обо всем остальном, и потом, я никогда не испытываю трудностей оттого, что нахожусь и работаю на судне, на большом корабле, корабле с крепкими парнями, тем более что моя фактура и сила позволяет этим заниматься.
— Ты никогда не видела, чтобы Мэрфи сердился…
— М-да, и замечательно, что у тебя нет возможности увидеть это, я становлюсь совсем сумасшедшим…
Я заказала пиццу. Великий мореплаватель делает постное лицо: я выбежала на улицу. Он кусает порцию пиццы, второй раз выплевывает с отвращением.
— Ты нашла это дерьмо в урне?
Мэрфи на меня смотрит с нежностью.
— Ты не должен так говорить с Лили.
Я опускаю глаза. Я долго растираю и трогаю свои израненные руки. Глаза великого мореплавателя пылают гневом. Он смотрит на меня. Он насмехается надо мной. Он говорит Мэрфи, показывая ему мои опухшие руки, более широкие, чем у многих мужчин, кисти.
— Какой мужчина хотел бы ласкать это, ты можешь мне сказать?
Мэрфи беззлобно смеется. Телевизор кричит. Я молчу. Я сжимаю и разжимаю свои пальцы, тщетно пытаясь наконец успокоиться и не теребить их. Однако вчера он сказал, что всегда хотел бы чувствовать их на себе, мои руки… Я думаю о чайках. Вторая половина дня очень теплая, корабли отбрасывают блики на воде. Оба мужчины пьют и едят, иногда один из них кашляет и плюет в пустую пивную бутылку.
— Я забыла кое-что, — говорю я.
Великий мореплаватель поворачивается ко мне, его медного цвета лицо в тени комнаты, но я вижу, что он взорвался.
— Ну ладно, да, — говорю я.
— Будешь ее ругать, она больше не возвратится, — говорит Мэрфи, слизывая майонез с ложки.
Он мне улыбается. Великий мореплаватель не говорит ничего. Он делает большой глоток водки прямо из бутылки. Снова зажигает сигарету. Гневно смотрит на экран телевизора. Он игнорирует нас обоих. Я встаю. Я собираюсь выйти из комнаты, когда он напоминает мне о себе.
— Но ты вернешься?
Этот обеспокоенный тон в его суровом голосе. Я поворачиваюсь. В его желтых глазах сквозит нерешительность. Джуд был сосредоточен на самом себе, я увидела страх в его глазах. Немая просьба. Я опускаю глаза, затрудняясь с ответом, я это отмечаю, я смотрю на Мэрфи, простодушного толстого Мэрфи, расположившегося в кресле, смотрю на его открытый рот, полный хлеба и майонеза и смеющийся над фильмом. Я хотела бы упасть к ногам Джуда, обнять его колени, прижаться лбом к его бедрам, тронуть его лицо этими руками, над которыми он так насмехается.
— Да, я возвращусь, — говорю я.
У самого порога я колеблюсь, не зная, что выбрать — густой и спертый воздух комнаты или большое солнце снаружи. Я уже выбегаю на улицу. Я отказываюсь от парка Баранов, от диких ягод и черной смородины, я отказываюсь лежать на траве, отрекаюсь от горького крика ворон на высоких верхушках деревьев. Я пью кофе на причале. Этот мужчина уже забирает мою жизнь, и это несправедливо.
Я восстановила дыхание. Мэрфи улыбается. Другой даже не бросает на меня взгляда. Телевизор по-прежнему работает. Нет больше консервов, остались только хлеб и майонез. Той серии, что шла по телевизору, больше нет, но это по-прежнему история криков. Я вытаскиваю из кармана плитку шоколада. Сажусь на грязный палас. Собравшись с духом, жду. Я думаю, что великий мореплаватель скоро уедет. И я тоже сяду вслед за ним на судно.
Рука легла на мой затылок. Я опускаю веки. Тиски сжимаются и заставляют меня сжаться. Это доставляет мне боль.
— Подойди ко мне, — прошептал он.
Но что же он со мной делает, думаю я с отчаянием. Я поворачиваюсь к нему.
— Но что же ты со мной делаешь, — он смягчается. В его надтреснутом голосе слышится бархат.
— Пойдем, примем ванну.
Мэрфи заснул на соседней постели. Или делает вид, что спит.
— Расскажи мне историю. Ты — женщина, которую я хочу любить, хочу любить всегда. Расскажи мне историю, пожалуйста.
Он мне делает столько хорошего, он мне хочет сделать еще больше:
— Что бы ты хотела, что мне сделать, чтобы ты была более счастливой?
— Я счастлива, у меня есть все. Ты мне даешь такое счастье.
Потому что он так настойчиво продолжает, потому что он меня так долго мучает, заставляя меня так стонать, что я не могу даже говорить, я скрываю свое лицо под его влажной подмышкой, вдыхая этот сильный запах соли и моря, я чувствую соленую воду великого мореплавателя на своих губах. Я, матрос в бесформенной одежде, запачканной кровью, требухой и отбросами рыб, я шепчу ему:
— Я хотела бы женскую одежду, одежду настоящей женщины.
Он не понимает.
— Я хотела бы корсет, — говорю я с придыханием.
Он смеется.
— Это красиво, — шепчу я, — и потом, это что-то тайное и интимное. Мы не чувствуем себя больше такими нагими внизу.
