Должен признаться, что во время поисков меня не раз посещало подозрение, что она все это выдумала — и жениха, и всю эту историю с деньгами и записной книжкой. Но позднее я убедился, что это чистая правда, — она показала мне письма Владимира Мачтея, хоть и без конвертов которые она уже выкинула к тому времени. Владимир родился в Полтаве. Анна написала его тетке, и та ответила, что давно уже не имеет никаких известий от своего племянника и что его нового адреса у нее нет… Дорогой мой, я понимаю, что вы очень занятый человек, поэтому ограничусь голыми фактами. Мы поженились. У нас родилась дочь. У меня есть внуки и правнуки. Ребенок родился через два года после свадьбы.
Но история, которую я хотел рассказать, только сейчас и начинается. Мы прожили с Анной шесть лет. Я очень скоро понял, что моя жена не от мира сего. Во-первых, я никогда в жизни не встречал таких молчаливых людей. Она даже «да» и «нет» не говорила — просто кивала головой. Она делалась разговорчивой, только когда что-то теряла. Впрочем, это случалось так часто, что даже сейчас, когда я об этом рассказываю, меня начинает бить дрожь. Много лет спустя, когда я разговаривал об этом с психиатрами, они засыпали меня разными теориями: Фрейд-Шмейд, комплекс-шмоплекс. Но поймите: вещи исчезали прямо у нее на глазах, часто в моем присутствии. Допустим, я приносил ей какую-нибудь книгу из библиотеки, на русском, потому что английский она так и не выучила, и вдруг — бац — книги нет. Однажды я купил ей кольцо с бриллиантом — уже на следующий день кольца не было. Я давал ей деньги на хозяйство, и она при мне клала десять долларов в кошелек. Через полчаса деньги исчезали. Всякий раз, когда она что-то теряла, с ней начиналась истерика. Она буквально переворачивала все вверх дном. Как-то она даже разрезала матрас. По характеру я человек общительный, но пока мы жили вместе, я оказался в полной изоляции. Я не мог никого пригласить в гости. На идише она говорить не хотела, а может, и в самом деле разучилась. Вокруг нас было немало молодых людей, говоривших по-русски, но, когда они заходили к нам, она их просто игнорировала. Мы жили в состоянии непрекращающегося кризиса. Потому что Анна все время что-нибудь теряла. «Какой-то демон преследует меня. Злой дух», — говорила она.
Я прочитал уйму всяких светских книг и был чрезвычайно далек от того, чтобы верить в демонов, чертей, домовых и прочую нечисть. Я, можно сказать, родился рационалистом. И остаюсь им по сей день, несмотря на все случившееся. Давайте не будем морочить друг другу голову. Самолеты летают, поезда ездят, и, если нажмешь нужную кнопку, запоет Карузо. Я что-то не слыхал, чтобы какой-нибудь демон останавливал самолет или поезд. Но жизнь с Анной превратила меня в настоящего невротика: я просыпался среди ночи, чтобы проверить, на месте ли мои часы, деньги и документы. Мы вообще мало в чем совпадали. Молчаливая любовь, возможно, хороша для животных, но люди, по-моему, не должны постоянно молчать. Девять месяцев она вынашивала ребенка, и я ни разу не слышал от нее ни слова по этому поводу. Медсестра из клиники, где она рожала, рассказала мне потом, что Анна не издала ни единого стона. Я надеялся, что с появлением ребенка она изменится. Не тут-то было! Она делала все, что положено делать матери, но в полном молчании. Наша дочь начала лепетать в год. В два с половиной она засыпала мать бесчисленными вопросами. Анна только пожимала плечами. Я тогда еще преподавал в Талмуд-Тора, но, приходя домой, тут же бросался к ребенку. Старался ответить на ее вопросы, играл с ней. Должен вам сказать, что по-своему Анна тоже любила ребенка. Когда терялись игрушки — что часто случалось, — Анна буквально впадала в бешенство. Девочка пугалась. Однажды я принес ей в подарок плюшевого мишку. Мы оглянуться не успели, как он исчез. Квартира была совсем маленькой, и игрушка просто не могла никуда задеваться. Я боялся, что ребенок повторит несчастную судьбу матери, но, слава Богу, этого не случилось.
Я помню случай с мишкой, как будто это было вчера. Я вышел на кухню заварить чай — Анна была не очень хорошей хозяйкой, и многое мне приходилось делать самому. Вдруг раздался крик девочки. Я вбежал в гостиную и увидел Анну, бледную как полотно. «Плюшевый мишка пропал, — сказала она. — Злой дух вырвал его из ее ручек». Я ужасно разозлился и закричал: «Врешь! Ты сама выкинула его в окно!» — «Посмотри», — сказала она. Я выглянул в окно и, конечно, никакого мишки там не было. Мы жили в приличном районе, вещи могли лежать на улице по нескольку дней, и никто бы их не взял. «Значит, ты выбросила его на помойку!» — сказал я. «Пойди проверь», — ответила она. Я обшарил весь дом, но игрушки нигде не было. Даже сегодня я иногда говорю себе, что Анна, скорее всего, его куда-то спрятала, но куда? А главное, зачем? Она редко плакала. Однако в тот раз слезы так и текли у нее по щекам. Я никому еще этого не говорил. Даже после того случая, о котором я вам сейчас расскажу. Меня бы просто сочли сумасшедшим. Какое — то время назад в одной из статей вы упоминали о случае с фермером, который исчез на глазах у жены и детей. Вы помните эту публикацию?
— Да-да. Я читал отчеты об этом происшествии в нескольких журналах.
— Как звали этого фермера? Когда это случилось? — сверкнув глазами, спросил меня Сэм Опал, явно гордясь тем, что помнит написанное лучше самого писателя.
— К сожалению, не помню.
— Я так и думал. А я помню. Его звали Дэвид Ланг. А произошло это в нескольких милях от Галлатина, в штате Теннесси. Я даже дату помню: сентябрь тысяча восемьсот девяностого года.
— У вас замечательная память.
— Дело в том, что ваша статья очень меня заинтересовала. Я решил, что вы, наверное, не сочтете меня сумасшедшим. Между прочим, я даже попытался провести что-то вроде собственного расследования и написал мэру Галлатина. Но он мне не ответил. Так вот, совершенно такая же история произошла с моей женой. Она исчезла средь бела дня здесь, на Манхеттене. Правда, меня в этот момент рядом не было. Мы расстались незадолго до этого перед витриной обувного магазина. Но с таким же успехом я мог бы стоять рядом — от этого ничего бы не изменилось. Она не вернулась домой. О ее исчезновении писали и в вашей и в других газетах. В нью-йоркской полиции, скорее всего, сохранилось это дело, вместе с тысячей других дел о пропавших без вести. Для них это обыденные вещи. И объяснения у них незатейливые: сбежала, похитили, потом еще появилось это словечко «амнезия». Но ни одна из этих версий тут не годится. Вы не могли бы принести мне стакан воды?
Я принес Сэму воды в бумажном стаканчике. В редакции уже никого не было. Все сотрудники, включая репортеров, разошлись по домам. В пятницу газета закрывалась раньше. Сэм Опал сделал глоток воды и спросил:
— Вам известны какие-нибудь подробности дела Дэвида Ланга?
— Нет, но я читал о похожих случаях в книгах по оккультизму.
— А что психологи говорят по этому поводу?
— Психологи просто не принимают их в расчет. Все, что не соответствует их теориям, объявляется ненаучным.
— Это случилось в июне тысяча восемьсот девяносто восьмого года, — сказал Сэм Опал. — Нашей дочери уже исполнилось три года. Да, я забыл упомянуть одну очень важную вещь: Анна жутко боялась потерять Наташу, нашу дочь. Как вы догадываетесь, не я выбрал это имя. Анна на свой лад была русской патриоткой, хотя особых причин любить царскую Россию у нее не было. В общем, она постоянно боялась, что девочка потеряется. Я тоже этого боялся. Если такое могло произойти с игрушкой, почему не с ребенком? Анна практически никогда не оставляла Наташу одну, а когда ей надо было куда-то идти, брала дочь с собой.
День выдался холодным и дождливым. Анна сказала, что ей нужны летние туфли. Мы собирались поехать отдыхать в Катскилл-Маунтенс. У наших соседей была пятнадцатилетняя дочь, которая очень привязалась к Наташе. Девочку звали Дороти. Анна ей доверяла и иногда оставляла Наташу на нее. В том числе и в тот день. А поскольку Анна не знала английского, я пошел с ней. Обычно если уж она заходила в магазин, то всегда что-нибудь покупала — просто чтобы не огорчать продавца. Но когда покупаешь обувь, чувства продавца все-таки не самое главное. Я хотел проследить, чтобы она не купила туфли, которые будут ей потом жать или какие-нибудь такие, от которых магазин мечтает избавиться. Мы жили в богатом районе, на пересечении Второй авеню и Восемнадцатой улицы. Тогда это считалось окраиной. Я в те времена уже работал зубным техником. Это была новая специальность в Америке, и платили за нее неплохо. В округе было полно обувных магазинов. И мы переходили от одного к другому, разглядывая витрины. Вскоре мне все это надоело. У меня была лаборатория прямо у нас дома, и мне хотелось поскорее вернуться к работе. Анна уже купила носки и штанишки для дочери. Она отдала их мне со словами: «Если не найду ничего здесь, может, схожу на Пятую авеню».
