Прошу прощения за некоторую неразбериху, профессор Зиммер, сказала она. Вы приехали не в самое удачное время. Утром Гектору было плохо, но, узнав, что вы с Альмой приезжаете, он решил вас дождаться. Надеюсь, вы не слишком его утомили.
Мы хорошо поговорили. По-моему, мой приезд доставил ему удовольствие.
Я бы употребила слово взвинченность. Он сделался взвинченным с вашим появлением. Вообще ваш приезд, профессор, взбаламутил наш дом, да вы и сами это знаете.
Альма вмешалась раньше, чем я успел ответить, и переменила тему. Ты не звонила доктору Хьюлеру? спросила она. Мне не нравится, как Гектор дышит. Его состояние, в сравнении со вчерашним, заметно ухудшилось.
Фрида, вздохнув, провела ладонью по лицу, как бы снимая усталость от недосыпания и постоянного беспокойства. Я не собираюсь звонить доктору Хьюлеру, ответила она не столько Альме, сколько себе, словно повторяя вслух многократно обдуманные мысли. Хьюлер скажет Везите его в больницу, а Гектор в больницу не поедет. Он устал от больницы. Я дала ему слово: никаких больниц. Так зачем, спрашивается, звонить?
У Гектора пневмония при одном легком, он дышит из последних сил. Ты должна позвонить доктору.
Он хочет умереть дома. Он постоянно говорит мне об этом, вот уже два дня. Я дала слово и не собираюсь идти против его воли.
Если ты устала, я сама отвезу его в «Больницу святого Иосифа», предложила Альма.
Только с его согласия, ответила Фрида, а сейчас он уже спит. Если ты настаиваешь, спросим его завтра. Ты отвезешь его, если он согласится.
Пока женщины препирались, я обратил внимание, что перед плитой на высоком табурете сидит Хуан и разбивает яйца прямо в сковородку. Готовую глазунью он переложил на голубую тарелку и подал Фриде. Духовитый пар, валивший от яичницы, казалось, делал запах зримым. Фрида смотрела в тарелку так, словно там лежала груда камней или эктоплазма, занесенная из космоса, – только не еда. А если она и понимала, что перед ней нечто съедобное, отправлять это в рот она в любом случае не собиралась. Она налила себе вина, но, едва пригубив бокал, аккуратно отодвинула его от себя. И то же самое проделала с яичницей.
Не самое удачное время, снова обратилась она ко мне. Мне хотелось узнать вас поближе, но сейчас толком и не поговоришь.
У нас еще будет завтра, заметил я.
Возможно. Лично я живу настоящей минутой.
Фрида, тебе надо прилечь, сказала Альма. Когда ты последний раз спала?
Не помню. Кажется, позавчера, в ночь перед твоим отъездом.
Но я уже здесь, и Дэвид со мной. Все брать на себя теперь нет необходимости.
А я и не брала все на себя, возразила Фрида. Наши маленькие мне очень помогли. Но сейчас я должна быть рядом с ним. Он слишком слаб, чтобы объясняться с ними на пальцах.
Отдохни. Мы побудем с ним, я и Дэвид.
Знаешь, я бы хотела, чтобы ты провела эту ночь здесь. Профессор Зиммер переночует в коттедже, а ты поспишь наверху. Мало ли что. Ты не против? Кончита уже постелила тебе в спальне для гостей.
Да, конечно. Но Дэвиду совершенно не обязательно ночевать в коттедже. Он может спать со мной.
Вот как? удивилась Фрида. А что по этому поводу думает профессор Зиммер?
Профессор Зиммер одобряет такой план, сказал я.
Вот как? еще раз удивилась она, и впервые на ее лице появилась улыбка – классная, надо сказать, улыбка, в которой было изумление, почти остолбенение, – и пока Фрида переводила взгляд с Альмы на меня и обратно, она еще больше расплывалась. Ну, вы даете, сказала она. Кто бы мог подумать?
Я открыл рот, чтобы сказать Никто, и в этот момент зазвонил телефон. Нарочно не придумаешь. Она спросила, и тут же раздался звонок. Как будто между двумя этими событиями существовала прямая связь и звонок стал непосредственным ответом на вполне риторический вопрос. Этот резкий трезвон мгновенно разрушил атмосферу веселого оживления, и улыбка на лице Фриды потухла. Она встала и направилась к телефону, висевшему на стене возле дверного проема, и, пока она шла, я подумал: Ей звонят сказать, чтобы она не улыбалась в доме смерти. Мысль, конечно, безумная, но это еще не значит, что интуиция меня обманывает. Алло? Кто это? спросила Фрида в трубку, и, словно подслушав мои мысли, на том конце провода никто не отозвался. Она еще раз задала этот вопрос, после чего повесила трубку и, повернувшись к нам со страдальческим лицом, произнесла: Никто… никто не отвечает.
Гектор умер ночью, между тремя и четырьмя. В этот момент мы с Альмой спали голые под тонким покрывалом в комнате для гостей. Первым делом мы занялись любовью, потом поговорили, еще раз занялись любовью, и в какую-то минуту просто вырубились. За пару дней Альма дважды пересекла страну, и с юга на север и с севера на юг, покрыла сотни миль на машине, и все же, несмотря на глубокий сон, услышала стук в дверь. Я – нет. Ни шума, ни суматохи – ничего не слышал. Я спал как убитый после трех лет мучительной бессонницы, и, как нарочно, это случилось именно тогда, когда надо было бодрствовать.
В десять часов я все-таки прочухался, хотя тоже не по своей воле; сидя на краешке кровати, Альма гладила меня по щеке и повторяла мое имя тихо, но настойчиво. Я тер глаза, поднявшись на локте, а Альма не спешила сообщать мне новости. Были поцелуйчики и нежный шепоток, была кружка кофе, который я тянул не спеша, маленькими глотками, и уж затем, через десять или пятнадцать минут, она перешла к главному. Не первый раз меня приводили в восхищение ее выдержка и такт. Своим поведением она дала мне понять, что смерть Гектора не станет преградой между нами. У нас началась своя история, не менее важная, чем та, которой была ее жизнь до нашего знакомства.
Я даже рада, что ты все проспал, сказала Альма. Я успела поплакать втихомолку, и теперь, когда худшее позади, мне будет легче собраться с силами. А силы понадобятся нам обоим, потому что день обещает быть ох каким трудным. Фрида вышла на тропу войны, наступает сразу по всем фронтам. Ей не терпится поскорее сжечь фильмы.
Мне казалось, что у нас есть в запасе двадцать четыре часа.
Мне тоже так казалось, но, по словам Фриды, все должно быть закончено в течение двадцати четырех часов. По этому поводу перед ее отъездом у нас вышла настоящая перепалка.
Перед ее отъездом? Ты хочешь сказать, что ее нет на ранчо?
Видел бы ты эту сцену! Гектор только что умер, а она уже звонит в похоронное бюро «Виста Верде» в Альбукерке с требованием немедленно прислать катафалк. В семь или семь тридцать они уже были здесь. В эти минуты они подъезжают к Альбукерке. И сегодня, по ее расчетам, Гектора кремируют.
Но ведь не все, в конце концов, зависит от нее. Там же куча всяких формальностей, разве не так? Ейнужно свидетельство о смерти, больше ничего. После того как патологоанатом даст заключение, что Гектор умер своей смертью, у нее будут развязаны руки.
Наверняка она все давно продумала, просто тебе ничего не говорила.
Это же гиньоль. Мы смотрим в зале фильмы Гектора, а в это время его тело сжигают в печи и оно обращается в прах.
А затем Фрида вернется, и в прах обратятся его фильмы.
В нашем распоряжении несколько часов. На все картины времени не хватит, но если начать прямо сейчас, две или три мы посмотреть успеем. Всего-то?
Она была готова сжечь их еще утром, но мне удалось ее отговорить.
Тебя послушать, так она просто потеряла рассудок.
Только что умер ее муж, и какая ее первая забота? Уничтожить его фильмы, их общее дело. Стоит ей только на минуту задуматься, и она уже не сможет это осуществить. Конечно, она потеряла рассудок. Пятьдесят лет назад она дала обещание, и именно сегодня его надо выполнить. На ее месте я бы тоже постарался покончить с этим как можно скорее. Покончить – и рухнуть. Почему Гектор и дал ей двадцать четыре часа. Он не оставил ей времени на раздумья.
Альма встала, и, пока она поднимала жалюзи, я быстро оделся. Еще столько всего нам надо было сказать друг другу – но сначала фильмы. Комнату затопил ослепительный утренний свет. Альма была в голубых джинсах и легком белом свитере. По дому она ходила босиком, и в глаза сразу бросились ярко-красные ноготки. Одеваясь, я думал о том, что Гектор спутал все карты. Я полагал, что он еще поживет, и мы проведем вдвоем несколько дней в приятной беседе в его полутемной спальне или в зале во время просмотра его фильмов. Мне трудно сказать, какое из двух разочарований было сильнее, – что нам не суждено продолжить наш разговор или что большинство его картин я уже никогда не увижу?
Проходя мимо спальни Гектора, я увидел, как маленькие снимают постельное белье. Голая комната. Все эти лекарства, стаканы, книги, термометры и полотенца, которыми были завалены бюро и столик, исчезли. Одеяла и подушки валялись на полу. Ничто не напоминало о том, что всего семь часов назад здесь умер человек. Хуан и Кончита стояли по разные стороны кровати, в изголовье, готовясь одновременно потянуть за концы простыню. Им требовалась координация усилий, хотя бы по причине низкорослости (их головы едва возвышались над матрасом), и когда простыня вдруг вздулась пузырем, я увидел на ней множество пятен и потеков – последние интимные свидетельства пребывания Гектора на этой грешной земле. Мы умираем, выделяя кровь, мочу и кал, как новорожденные младенцы, захлебываясь собственной слизью. Еще секунда, и простыня улеглась плашмя, а затем, сложенная пополам, тоже перекочевала на пол.
