— Потому что нам пьяных некуда класть, — сказал милиционер. — Кончай розлив! Всем допивать и расходиться.
На улице Иван сказал:
— Можно пойти в подвал, если кого-нибудь тянет выпить. У реставратора наверняка есть и спирт, и пиво.
— Меня тянет, — спохватился слесарь. Сусанин обнял его и полез целоваться:
— Бутылки, друг ситный, а меня к тебе всей душой тянет. Мы с тобой оба выпали из круга, которым очертили нашу жизнь. Пойдем в подвал, пойдем в подполье, к черту на рога пойдем, только вместе.
— А меня возьмете? — спросила подошедшая Чертоватая.
— Возьмем, — решил Сусанин. — Мы всех берем.
— А вы куда идете? — спросила Любка.
— А кто куда, — ответил Сусанин. — Иван идет в армию, Бутылки — в ЛТП, ван дер Югин — в Домсовет за тюфяком, а мы с Семеновым — в дремучий лес.
— А с кем пойти мне? — спросила Чертоватая. Адам развел руками:
— Все дороги хороши…
Иван поймал правую руку Сусанина, пожал и ушел.
Оставшиеся спустились в подвал и в траурной тишине выпили спирта. Каждый хоронил самого себя, только Любка вдруг решила, что у нее сегодня день рождения, и стала резвиться, прыгать, обниматься со всеми, убаюкивать на руках ван дер Югина, пытавшегося вылить спирт в умывальник и спасти друзей от алкоголизма. Потом завалилась на груду книг, раскинув руки, задрыгала ногами, как в кабаке, завизжала, захохотала, поперхнулась и сказала:
— Адам, меня ждет повышение, потому что товарищ Примеров оказался тайным педерастом!
— Поздравляю, — сказал Сусанин.
— А тебя что ждет? — спросила Любка.
— Не знаю, я — не пророк и не начальник, чтобы предвидеть и планировать, — сказал Адам. — Наверное, я не вовремя родился…
— Все так о себе думают, — сказал реставратор.
— Но почему ты не сопротивляешься, черт тебя дери? — спросила Чертоватая. — Тебе правда наплевать, что с тобой будет, или ты что-то задумал, но молчишь до поры до времени?
— Что я мог задумать? Моя фантазия тут бессильна.
— Нельзя тебе сейчас отмалчиваться: на тебя полгорода смотрит. Борись до победы или сдайся на милость победителя — третьего нет, — сказала Чертоватая.
— Из дилеммы: поступить так или эдак всегда можно найти еще один выход — умыть руки, — сказал Сусанин. — Не хочу я ни с кем воевать и ни под кого подстраиваться. Я с удовольствием уехал бы отсюда, но я не знаю на Земле страны, где мне было бы хорошо. Я обречен…
— Давай, я устрою тебя на свое нынешнее место, — предложила Любка.
— Устрой лучше реставратора, — сказал Сусанин…
— Кто он мне? — спросила Любка.
— А я кто? — спросил Сусанин.
— Тебя я люблю, Адам, — сказала Любка. — Не бойся, тебя не посадят. Хоть весь склад разворуй — я спасу!
— Нет. Я уйду в дремучий лес с Семеновым и, усевшись на столетнем пне, задумаюсь, что делать дальше. Я попал в тупик — и теперь должен построить Вавилонскую башню, чтобы с ее крыши узреть выход из лабиринта.
— Снасяла достань мне тюфяк, а потом иди на все сетыле столоны, — вспомнил прикорнувший было на книжной полке И.
— Для нормального развития любого организма, любого существа необходимо, чтобы составляющие его клетки постоянно делились. Вот в чем штука! А я попал в ситуацию, где процесс деления не только заторможен — он всегда в какой-то степени заторможен, — но запрещен, законсервирован, упрятан в морозильную камеру. И я затеял глупость: решил разморозить людей, вывести их из летаргии на словах. Ну, разве это не ходьба по лабиринту?
— Все так думают, — сказала Любка. — Для этого и слова придумали.
— Как раз люди-то верили мне, но моей веры им хватало на пару дней, не больше. А потом все шло по-старому, как у алкоголика, который каждый понедельник бросал пить и клялся жене, и каждую среду напивался… Нет! Человек упрям, его не переубедишь. Остается только ждать, когда он сам созреет, и тогда подсказать или поправить.
— А что ты хотел сделать, Адам? — спросила Любка.
— Я хотел, чтобы все люди научились фантазировать.
— Это я уже семь лет от тебя слышу. Больше ты ничего не хотел?
— Кругом очень много неустроенных людей, которые потерялись в жизни и уже никогда не встанут на свою дорогу, Я хотел показать им, где они найдут себя. Они бы прекрасно устроились в собственной фантазии, им было бы там тепло и уютно. Как мне одно время. Однажды я видел в кегельбане безрукого. Это я и есть. Когда я пришел поиграть, на входе мне отрубили руки. Но я так сильно хотел играть (да и чем еще заниматься в кегельбане!), что стал фантазировать, как я это делаю. Вот чему я хотел научить всех безруких. Ведь в этом Сворском кегельбане все игроки — инвалиды, потому что контролер — костолом… Но страсть к приспособлению показалась сильнее моего логоса: кто-то стал катать шары ногами, кто-то приладил протезы вместо рук, а кто-то прикорнул в углу. Неустроенные, потерявшиеся, взаимные суррогаты сумели притереться, как бракованные болванки в наспех собранном станке: поскрипели, помучились на чужих местах, поснимали друг с друга стружку. Плохонькие вышли из них детали, но станок кое-как заработал. А фантазии мои никому не понадобились. Зачем приспособленцу напрягать голову, если включи телевизор — там за тебя другие нафантазируют и покажут. Люди не хотят думать, им невыгодно — вот в чем ужас! А у кого нет телевизора? Кто слепой, без палки? Ходит впотьмах и думает. Им-то что делать?
— Ну и зануда ты, Сусанин, — сказал Семенов. — Я не возьму тебя в лес, ты очень много говоришь. Вот ван дер Югина возьму, он — тихий террорист.
И довольно подхмыкнул комплименту с полки.
— Возьми меня, пожалуйста, — попросил Сусанин. — Я тут погибну.
— Возьми его, — попросил слесарь.
— Бутылки, ты умрешь сегодня ночью, — предрек Семенов. — Скажи нам что-нибудь на прощанье.
— Самая большая загадка для меня — это смерть, — сказал слесарь. — Я не представляю, как я умру.
— Зачем я полез учить людей, если собственную жену не смог перевоспитать?! — опомнился Сусанин.
— Тебе плосто не повезло, — сказал ван дер Югин. — Надо было зениться на Малине или Кавельке: из них мозно делать все, сто ни заблаголассудится.
— Ты любишь Фрикаделину, как психиатр своего подопечного, — сказал оракул.
— Из меня тоже можно делать все, что ни заблагорассудится, — сказала Любка. — Адам, давай разведемся и поженимся, раз у тебя жена ненормальная, а мой муж — дурак. Будешь сыт, обут, одет…
— Нет, Любка, я не женюсь на тебе ни под каким соусом. Я не делаю одну и ту же глупость дважды.
— Тогда давай выпьем спирта на брудершафт, — предложила Любка.
— С Бутылки выпей: он что-то совсем пригорюнился.
— Плохо мне, — пожаловался слесарь, — я заболел.
Оказалось, он выпил весь спирт. Поэтому никто не удивился его внезапной болезни.
— Тогда давай станцуем, — предложила Чертоватая, — реставратор споет нам песню.
— Я не знаю слов ни одной песни, — сказал реставратор.
— Даже «Взвейтесь кострами…»?
— Какие к черту танцы! — возмутился Сусанин. — Я сижу и страдаю, что жизнь прошла впустую, а ты — танцы!
— Мне плохо, — напомнил Бутылки. — Не кричи.
— Еще бы! — сказал реставратор. — Вылакал ведро отравы и хочет, чтобы ему было хорошо.
— И мне плохо, не пойму отчего, — пожаловался Сусанин.
— Тебе жалко старую притершуюся жизнь, — объяснил Семенов.
— Правильно! — сказал Сусанин. — Вроде, не рвался я к директорской должности — она мне случайно досталась, — а все равно жалко. Привык я, привык и — сломался. Что ж поделать! Видно, планида моя такая. А с ней не поспоришь, и если вышло так, что все, кто пытается повернуть мир с проторенного пути, должны погибнуть, значит, и я обречен.
— Тоже мне, Данко! — сказал оракул.
— Тогда я домой пойду, — сказала Любка.
— Иди, — сказал Сусанин.
— А ты? — спросила Любка.
— Я тоже пойду, — сказал Адам, — только на месте, — он обнял Бутылки и заснул с ним на книгах…
Но проснулся Сусанин один и не сразу понял: вечер на дворе или утро. Оказалось, глубокая ночь, а на месте слесаря оказалась вобла.
— Где Бутылки? — спросил Адам.
— Усох вместе с одеждой, — сказал Семенов.
— Вдруг полился с него пот в три ручья, — сказал реставратор.
— На полу соблалась селая луза, — сказал ван дер Югин.
— Крысы пили из нее, — сказал Семенов.
— А Бутылки уменьшался на глазах, дубел и покрывался соленой коркой, как саваном, — сказал реставратор.
— Он молсился и усыхал, — сказал ван дер Югин.
— Пока не превратился в маленькую сушеную рыбку, — досказал Семенов.
Сусанин взял воблу в руки, рассмотрел со всех сторон и спросил ван дер Югина, разучившегося врать:
— Неужели это Бутылки?
— Слесаль-сантехник, — подтвердил И.
— Как же его угораздило? — спросил Сусанин.
