Позднее в магазине и столовой ударников стали «отоваривать» по специальным нормам в соответствии с выработкой, и, что ни говори, «идейным» это было на руку.
Бригадир усмехался в усы:
— А что, ребята, доживем — еще автомобили наилучшим ударникам предоставлять будут. Ей-ей. Просто бедновато пока живем, а вот таких заводов понаставим по России-матушке — будут у нас и автомобили.
В тот день он что-то разговорился, старый молчун, и, греясь на весеннем солнышке, философствовал и поучал Ивана: чем-то приглянулся ему этот старательный и тоже немногословный парень.
— Ты, можно сказать, только выходишь в свой путь, а какой он будет — от тебя зависит. Ремесло ты вроде оседлал — и топором можешь, и трактором, говорил, владеешь малость, любую тропку-дорожку выбирай. Только знай, что в жизни у человека должна быть главная дорога, сердцем проложенная. Какая дорога — таков и человек.
Он умолк, не досказав чего-то, и в недосказанности этой таилось нечто большое и важное, что найти предстояло, наверное, самому Ивану…
К Первомаю сняли с готового цеха тепляк, бригадир поздравил своих ребят с окончанием работы, выпили водки и, захмелевшие, праздничные и добрые, долго любовались красавцем цехом и вспоминали, что и как они тут делали.
И снова стало на душе Ивана пусто и неуютно, хотелось чего-то большого, а чего — он и сам толком не понимал. Вернувшись в родную деревню, он вскоре завербовался на сплавные работы и уехал на северные притоки Камы.
Могутно и стремительно развертывалось по стране строительство. Всем был нужен лес — извечный, дарованный природой материал для человеческого созидания. Его рубили миллионами кубометров и гнали, гнали, гнали по рекам.
Сплавная работа — лихая и опасная. А самая отчаянная — на разборке заторов.
Плывет по реке россыпь бревен, «моль». Покачиваются бревна на волнах, бестолково кружатся на водоворотах, ударяют друг о друга и плывут, все плывут по течению. Но вот зацепится одно за какую-нибудь корягу, будь она неладна, к нему лепится другое, третье, пятое — глядишь, сплотились, перегородили реку. Рвется ставшая бешеной вода, слепо лезут бревна друг на друга, громоздятся, кажется, ничем не прошибешь. Затор!
Иван работал в бригаде заторщиков.
По шатким оскальзывающимся бревнам, с баграми в руках, они пробирались к «чутким» местам, «выбрав» которые, можно было дать свободный ход всей массе древесины. Тут глаз должен держать на прицеле каждое бревнышко в отдельности и весь затор в целом. Тут все мышцы, до последнего волоконца, в напряжении. Надо и равновесие сохранять, и метко вонзить багор в единственно нужное бревно, и сильно потянуть его, и быть готовым, что или сам рухнешь вниз, или на тебя обрушится беспощадная, все сминающая громада. Смекалка, знания, интуиция, отвага, ловкость — все в одном клубке.
Работа нравилась Ивану и не нравилась. Что дело опасное, это ничего, зато деньги хорошие платят. И приятно свою сметливость и удаль показать, почувствовать себя сильным и умелым, потрудиться в полную отдачу, до дрожи в коленях. Только очень уж суматошная какая-то работа. То не знаешь покоя и отдыха, то нелепо бездельничаешь, слоняясь по берегу или сидя у артельного костра. Разве это занятие для солидного человека? И вообще, сколько можно мыкаться по свету? Мотаешься туда-сюда, вроде пристанища нету. Одно слово — сезонник. Видно, путь твой идет пока по тем тропкам-дорожкам, что вьются возле столбового тракта, петляют сторонкой, лишь иногда выбегая на главную дорогу. Конечно, работа — везде работа, всякий труд нужен, только пора определяться к такому, чтобы на всю жизнь…
Отработав на сплаве, он опять вернулся в деревню. Теперь его уже звали Иваном Андреевичем и шапку ломали как перед заправским мужиком, поступь у него сделалась широкая и уверенная. Но Иван Андреевич, приметили все, чем-то был недоволен, на расспросы отвечал неохотно и скупо. Зато с молодой своей женой Анной Алексеевной вел он длинные душевные разговоры.
В беседах этих зрело-вызревало то решение, которое должно было определить и смысл, и назначение жизни уже не крестьянина, еще не рабочего Ивана Андреевича Макарова.
Все это — работа на строительстве МТС, потом в Билимбае и на сплаве — как бы прелюдия, вступление в биографию Ивана Андреевича. Главное началось позднее.
На просьбу дать жизнеописание он с полным резоном мог бы отослать любопытного к истории Ново-Тагильского металлургического завода. Однажды у нас с Иваном Андреевичем почти так и получилось. Из заветного семейного архива достал он длиннющую газетную вырезку — хронологический перечень важнейших строительных работ по сооружению этого предприятия-гиганта. Я читал перечень строку за строкой, а Макаров с притаенной горделивой усмешечкой кивал и комментировал:
— Строил… Тоже строил… Воздвигал… А как же!
Так дошли мы до последней строки, назвали все значительные объекты Ново-Тагильского металлургического, и всюду, оказалось, был труд Макарова…
Он приехал сюда со своей Анной Алексеевной в декабре 1932 года. Приземистые домишки равнодушно смотрели на прохожих мутными подмороженными окнами. Тоненько и звонко поскрипывал под ногами снег. Фанерные баулы с добром казались легкими.
В конторе седьмого района было людно, пахло махоркой и овчинами. Человек уже бывалый, Иван Андреевич быстро оформил нужные документы.
Стройка только начиналась. Сооружался завод шамотных огнеупоров, первенец будущего металлургического комплекса.
На жительство Макаровых определили в барак, именуемый общежитием. Сплошь уставленный нарами, он вмещал двести человек. Двести имен, двести тел, двести разных характеров и судеб в одной громадной комнате.
Приглушенно гудел, кашлял, ворочался барак. Кто-то спорил о нормах и честил десятника. Шлепали карты о дощатый стол. У широких горячих плит, под развешанной для сушки одежиной, судачили и ругались бабы над горшками с варевом. Было тесно и душно. Не было у этого скопища людей ничего, что позднее стало таким обычным, прочно обязательным, — радио, кино, театра, клуба, библиотеки. Лишь в дальнем углу вздыхала о чем-то неясно-хорошем горемычная двухрядка, да за столом рядом с картежниками бригадир бетонщиков объяснял любопытствующим разницу между двумя основными фазами коммунизма.
На неприглядность эту можно было смотреть по-разному. Одним виделись лишь неустроенность и бедность. Другие, как вот этот рабочий-бригадир, глядели на все по-иному: сквозь неурядицы и хаос виделся им завтрашний светлый день.
Вся Россия в ту пору, казалось, стронулась с места, и все в ней пришло в шевеление. С Волги, с Ветлуги и Камы, из орловских и курских деревень двинулся народ на стройки, что закладывались по всей стране, а особенно — на каменной ее уральской хребтовине. Мужичья, лапотная Русь, вздыбленная революцией, вышла на беспримерный созидательный подвиг — строить свою индустрию.
Сколько бесстрашия и железного упорства понадобилось партии коммунистов, чтобы подвиг этот совершился!..
Из всех руководителей строительства шамотного только один был инженером, да и то старой, дореволюционной закваски. Были еще иностранные специалисты-инструкторы. С презрительным удивлением наблюдали они, как настырно и хватко работают эти полураздетые и голодные «рашен». Они не упускали случая поиздеваться. Один американский спец настойчиво требовал от плотников, чтобы доски опалубки для бетонирования обязательно… гладко стругались.
— Ви не умейт работайт по-американски, — цедил он сквозь зубы.
Но большевики подыскали узду и для этих спецов: вскорости их заработки поставили в зависимость не только от качества, но и от количественной выработки строительных бригад.
А когда на стройке появились два нашенских, советских специалиста (только что закончили ленинградский техникум), рабочая братва совсем приободрилась: «Теперь мы сами с усами».
Строительная площадка ширилась. В тридцать третьем заложили первую домну. Ивана Андреевича перевели в сменные десятники и посулили «квартиру»— комнатку на две семьи в новом бараке. Барака еще не было; на том месте, где предстояло ему вырасти, торчали лишь колышки в снегу. Потом появился фундамент. После работы Макаров, его будущий сожитель и их жены, наскоро похлебав пустых щей, спешили к «своему» дому; недаром же все они были строители. Так велико оказалось нетерпение перебраться в свой уголок, что новоселье справили в комнате без полов, без штукатурки, без стекол в оконных рамах — по сути, в одних лишь стенах, прикрытых крышей.
Анна Алексеевна, веселая и добрая душа, улыбчиво посматривала на мужа. Вновь поселился в нем тот молодой горячий азарт, который пережил он когда-то в дни строительства МТС. Только теперь этот азарт был ровного накала, постоянный, и даже азартом-то его было трудно назвать. Заканчивая работу на одном объекте, Иван Андреевич уже думал о следующем и прикидывал по-хозяйски, как и что можно будет там сделать получше и побыстрее, и эти думы о завтрашнем подхлестывали сегодня и делали труд праздничным, радостным.
