На слабых ногах я вышла из здания Киевского вокзала. Вечерняя чернота висела над площадью. Справа у набережной темнела неясная махина стройки с мертвыми кранами. Помнится, еще в годы моего студенчества здесь начали строить гостиницу и, значит, строят до сих пор. Ближе, на площади, чугунные фонарные столбы торчат из разрытого тротуара, их светильники горят вполнакала, да и то не все. И – ни единой машины, даже такси нет. Пусто. Ах, значит, и никакой слежки за мной нет, да и быть не может – кому я теперь нужна, выброшенная из игры, как пустая гильза. Белоконь, козел в мундире, хотел и пустой гильзой попользоваться, да не обломилось!
Я свернула за угол здания вокзала. Освещенные изнутри автобусы и троллейбусы делали здесь кольцо и причаливали к группам людей, ожидающих их на остановках. Где-то хрипло пело радио. На башне вокзала куранты с римскими цифрами громко пробили полвосьмого, и в лицо мне вдруг ударил мясной запах.
– Чебуреки! Горячие чебуреки! – закричал толстый парень, бегом выкатывая тележку из задних дверей вокзального ресторана.
К нему кинулись люди со всех автобусных и троллейбусных остановок, а я вдруг ощутила жуткий, до дрожи в коленках голод. И тоже побежала к тележке, стала в толкающуюся очередь, оказалась в ней, к счастью, всего двадцать восьмой и отхватила сразу четыре плоских горячих чебурека по 17 копеек штука.
…Потом я шла по вечерней Москве и на ходу ела горячие жирные чебуреки. Руки вытереть было не обо что, и, доев последний чебурек, я просто облизала пальцы и вытерла их о перила Бородинского моста. Вода в Москве-реке была черной, по ней в желтых бликах огней здания СЭВ плыла длинная баржа с зачехленными танками. По темной, плохо освещенной набережной к яркому парадному подъезду Хаммеровского торгового центра подъезжали иностранные машины и наши «волги», из них выходили модно одетые фирмачи и расфранченные в импортные шмотки бабы. Жеманно смеясь, они цокали каблучками, швейцар в ливрее открывал перед ними зеркальные двери, и из глубины вестибюля навстречу им летели музыка и теплый свет…
На Старом Арбате прямо по мостовой компаниями гуляла молодежь – панки с выкрашенными зеленкой волосами, металлисты в кожаных куртках, хиппи, фанаты, дофенисты, хайлафисты и еще черт-те кто. На груди у каждого круглые значки с надписями: «Сукин сын», «Место поцелуя», «Павка Корчагин», «Миша, дай порулить!», «Кефир – водка будущего» и прочий выпендреж. У кого гитара поет про Афганистан, у кого магнитофон с эмигрантскими песнями Вилли Токарева – «У нас на Брайтоне живут интеллигенты…».
Оказывается, автомобильное движение по Арбату теперь запрещено, вдоль тротуаров поставили фонарные столбы «а-ля старина», но фасады старых арбатских домов выглядят, как лицо Громыко – штукатурка сыплется. Впрочем, молодежь на это – ноль внимания. Возле кинотеатра – очередь на «Маленькую Веру». На тротуаре художники выставили свои картины и ловко рисуют блиц-портреты. Группы иностранных туристов останавливаются возле карикатур на Сталина и Брежнева, прицениваются. А мимо идут индифферентные милиционеры и дружинники. А из кооперативных кафе вкусно пахнет шашлыками. А у газетного стенда – толпа. Кто-то вслух читает: «В Воронеже в связи с дефицитом презервативов мужчины пользуются детскими резиновыми шариками». И комментирует: «Вам смешно, а в Воронеже людям больно!» Еще дальше, на высоком заборе, окружающем аварийный, видимо, дом, приколоты сотни маленьких листочков. Я подумала, что это объявления по обмену квартир, а оказалось – это стихи! Десятка два молодых поэтов и поэтесс топчутся возле своих стихов, продают их по 15 копеек за листок и зазывают прохожих: «Никакой цензуры – читайте и покупайте! Вот какая теперь свобода печати!..»
А напротив через улицу несколько десятков прохожих обступили двух музыкантов – бородатого мужика в панаме и подтяжках и молодого худого парня в синенькой шапочке с длинным козырьком и с рюкзачком за плечами, – тех самых, которые утром играли на Горького, возле кафе «Лира». Бородатый и тут играл на банджо, а молодой – на саксофоне. И дуэт у них получался действительно замечательный. Я напрягла память и вспомнила – это же тема кинофильма «Серенада Солнечной долины», который недавно крутили по телику! После какой-то особенно залихватской рулады саксофона публика зааплодировала, кто-то бросил к ногам музыкантов рубль, кто-то – авторучку, еще кто-то – газовую зажигалку.
Да, Старый Арбат стал просто островком Парижа! И не ради ли этого праздника я рвалась в Москву, не ради ли этого была готова использовать Ларису и даже предать ее? Но – сорвалась, на мальчике спеклась, на диссиденте, и теперь попала на этот арбатский праздник жизни только тогда, когда приходится уезжать из Москвы…
Тут толпу меломанов разрезала плотная фигура дежурного сержанта милиции.
– Прекратить! – приказал он музыкантам. – Ваши документы!
– Почему? В чем дело? – зашумели вокруг.
Музыканты вытащили из карманов серые затрепанные паспорта.
– Та-ак… значит, вымогательством занимаетесь? – сказал сержант.
– Нет. Просто играем, для настроения… – улыбнулся молодой музыкант.
Но толпа была не столь миролюбива.
– Ты чё взъелся? Вали отсюда! – закричали на милиционера со всех сторон. – Люди музыку слушают, а он! Ты иди бандитов лови, а не музыкантов! А они всегда: где бандиты – их нет! Вчера рэкетиры кафе на Стромынке сожгли – ни одного мильтона час не было!..
– Набрали в милицию валенков деревенских! Ты иди в Афганистане повоюй, фули ты с лопухами воюешь?..
Молоденький сержант побледнел, но сказал спокойно:
– Они занимаются попрошайничеством с применением музыкальных инструментов!
В ответ толпа так расхохоталась, что он смешался.
– Слушай, сынок, не позорься, – сказала сержанту довольно молодая женщина. – Они просто музыку играют, понимаешь? Почему художники могут здесь свои картины продавать, а они свою музыку не могут? А?
– Ты их забери в милицию! – сказали сбоку. – Мы все пойдем как свидетели, тебе же хуже будет!
Сержант затравленно оглядывался и вдруг вернул музыкантам их паспорта:
– Держите. Я доложу сейчас дежурному…
– Иди! Иди! Докладывай! – насмешливо зашумели ему вслед. – Мы тебе еще доложим! Играй, дядя Витя!
Бородатый «дядя Витя» ударил по струнам банджо, а его молодой напарник поднял к небу саксофон и заиграл нечто такое победное, что толпа знатоков опять расхохоталась и зааплодировала, а кто-то рядом со мной сказал:
– Во дают! «Я зарою свой меч и щит там, где река журчит». Американский антивоенный гимн!
Я вышла из толпы и пошла по Арбату дальше. За спиной у меня еще звучали победные рулады саксофона. Но я чувствовала себя почти как сбежавший сержант. На кой черт я вообще пошла в милицию? Кому нужна наша работа? Эти люди хотят слушать музыку, есть чебуреки и флиртовать на улицах. И им плевать, что завтра убьют Горячева. Вся страна сейчас как Киевский вокзал: все толкутся в зале ожидания, обсуждая, что нет ни мяса, ни поездов, ни презервативов и вообще неизвестно куда ехать…
Но почему-то теперь, на сытый, что ли, желудок, я уже не испытывала к Ларисе такого мстительного чувства, как час назад. В конце концов я сама виновата. «На вас, Анна Александровна, я рассчитываю особо, – сказал мне Горячев. – Вы уж поберегите мне жену. Даже если она не всегда владеет собой. Пожалуйста, считайте, что это моя личная просьба».
Мне сказал, лично! А я… «Ты и есть сегодняшняя Россия. Богу не молишься, служишь властям и живешь не душой, а маткой». Дурак ты, Саша! Да и если вы развалите эту систему, то кто же удержит этих носильщиков, грузчиков, солдат, вокзальных шлюх и парней с бирками «Миша, дай порулить!» – кто удержит их от того, чтобы грабить и насиловать уже в открытую?! Да вы только дайте свободу этому носильщику со стальной бляхой и – б… я буду! – он вас же первых и удавит, и в парадняке трахнет, и с жутким смехом оберет до нитки. На хер ему ваша демократия? Что ему с ней делать? Вот я получила свободу! Сняли с меня погоны и дали свободу – коленкой под зад! «Я зарою свой меч и щит» – а что я без моего милицейского меча? Кто я теперь? Мне даже «Серенада Солнечной долины» не в радость…
Так, разговаривая сама с собой, я, сама не знаю как, вдруг оказалась на улице Гашека и свернула в пустой и темный двор гостиницы «Пекин». Наверно, это пошло – сказать, что меня, как преступника, притянуло на место преступления. Я не совершала никаких преступлений – ну, трахнулась с мальчиком, в которого влюбилась. Боже мой! Нет, не это привело меня под окна гостиницы «Пекин». А – фонарь! Точнее, пустой и круглый абажур светильника, который висел на столбе, раскачиваясь от легкого ветра. Всего несколько часов назад я выкрутила лампу из этого фонаря, но теперь и эта единственная улика исчезла.
