Феликс приезжал между командировками в Малайзию, Вьетнам, Северную Ирландию, Суэц. Оставался на полдня, на день, а иногда жил у них неделями. Лекси настояла, чтобы он не съезжал со своей квартиры. Отец из него вышел любящий, хоть и слегка отстраненный. Покачает Тео на коленях и берется за газету или лежит в саду на коврике, а Тео возится рядом. Как-то раз Лекси вышла в сад и застала такую картину: Феликс спит, весь в песке, а Тео с лопаткой трудится над спящим отцом, потихоньку зарывая его в песок.
Трудно сказать, что думал Тео о Феликсе, который появлялся в доме от случая к случаю, с дорогими, но не очень подходящими подарками (конструктор годовалому малышу, крикетная бита ребенку, еще не умевшему ходить). Тео называл его не «папа» («Дурацкое ведь слово?» — говорил Феликс), а просто «Феликс». Феликс называл его «старина», что неизменно раздражало Лекси.
* * *
Тед стоит в саду за домом, задумчиво созерцая цветник. «Цветник» — пожалуй, слово не совсем подходящее. Скорее, «сорнячник». Непроходимая чащоба сорной травы. Полное безобразие.
Тед со вздохом нагибается, тянет из земли особо хищное на вид растение с пышной верхушкой, но сорняк крепко сидит в земле, стебель ломается в руке у Теда. Тед, снова вздохнув, отшвыривает сорняк прочь.
Элина где-то в доме. Тед слышит за спиной, как она без конца что-то говорит Ионе по-фински. Иногда, по ее словам, она переходит на шведский, для разнообразия. Для Теда что шведский, что финский, все одно. Оба языка одинаково непонятны. По-фински он знает два слова — «спасибо» и «презерватив». Раньше Элина редко говорила при нем по-фински — разве что по телефону с родными или при встрече с кем-то из земляков. Зато теперь у нее что ни слово, то на финском.
Взяв садовые ножницы, Тед опускается на колени в траву. Ножницы раскрываются со звонким щелчком — вжик! — лезвие по лезвию. Как ни странно, внутри не заржавели. Тед подносит ножницы ближе к земле — и вжик! Сорняки никнут и валятся. Вжик, вжик! — и все вокруг усыпано травой.
Вчера он застал Элину у окна, что выходит на задний двор. Иону она держала на руках, лицом к выходу, и лишь по тому, как малыш обернулся, поняла, что Тед зашел в комнату.
— Что там интересного? — спросил Тед, обняв ее, и состроил рожицу Ионе, а тот изумленно уставился на него.
— Смотрю на студию, — не повернув головы, отозвалась Элина. — Стою и думаю о…
— О чем?
— Точь-в-точь замок Спящей красавицы.
Что это за сказка? — силился вспомнить Тед. Про хрустальный башмачок? Нет. Про королевну с длинной косой?
— Почему? — спросил он, чтобы потянуть время.
— А ты посмотри! — вспыхнула вдруг Элина. — Ее почти не видно из-за сорняков. Еще пара недель, и совсем зарастет. Когда у меня наконец будет время поработать, я просто-напросто не смогу туда попасть.
И вот Тед, стоя на четвереньках, спасает студию от нашествия сорняков. Он хочет сделать Элине сюрприз. Хочет видеть ее счастливой. Хочет, чтобы малыш не просыпался через каждые три часа. Мечтает если не о прежней жизни, то хоть о какой-то жизни — не как сейчас, проваливаться из одного дня в другой. Чтобы у Элины не было ни темных кругов под глазами, ни напряженного, горестного выражения лица, что появилось с недавних пор. Чтобы в доме больше не пахло какашками, чтобы стиральная машина не работала с утра до ночи, чтобы Элина не злилась, если он забывает вытащить из машины белье, развесить, сложить, купить подгузники, приготовить ужин, убрать со стола.
Тед щелкает и щелкает ножницами и, расчистив пятачок перед входом в студию, складывает срезанную траву в полиэтиленовый пакет.
Работа нехитрая: одной рукой сгребаешь, в другой держишь пакет. Движения, звуки завораживают, убаюкивают. Тед смотрит на свои руки и думает: вот мужчина, глава семьи, полет грядку воскресным днем. Высоко в небе шумит вертолет. Тед прислушивается к своему дыханию — легкие надуваются, будто кузнечные мехи, наполняя его живительным воздухом; руки работают в четком ритме; за оградой дети с шумом едут на велосипедах в сторону Хэмпстед-Хит; сорняки с укоризненным шорохом падают в пакет, и есть что-то знакомое в этом занятии, в движениях, — он что-то вспомнил, провалился в прошлое, будто в ловушку или в кроличью нору. Тед видит себя ребенком, он и есть ребенок, сидит на корточках у края газона, а в руке держит зеленые пластмассовые грабельки.
Тед моргает, выпрямляется во весь рост, вертит головой.
Он снова здесь, в нынешней жизни. Вот сорняки, вот ножницы, вот сад, где-то за спиной — Элина и Иона. Но при этом он маленький мальчик, сидит на корточках с зелеными грабельками в руке, а позади него — люди. Отец в шезлонге и кто-то другой, почти невидимый — лишь край длинного платья и босая нога, ногти выкрашены красным лаком, сброшенные туфли валяются в траве. Отец что-то говорит с сигаретой во рту. «Я совсем не то хотел сказать». За спиной у Теда какое-то движение — собеседница отца встала с шезлонга. Мелькнуло красное платье, взметнулось вихрем вокруг лодыжек. Красный подол, пурпурные ногти, зеленая трава. «Это исключено», — отвечает она.
И уходит.
Платье полощется за ней, она спешит к дому, и что это за дом, что за место — внутренний дворик с рядом цветочных горшков, узкая дверь? Тед смотрит вслед женщине, идущей прочь по газону, видит длинные блестящие волосы, перехваченные шарфом. «Это исключено». Струятся складки красного платья, мелькают подошвы босых ног. Тед смотрит на свои грабельки, на отца, на сброшенные туфли в траве. Смотрит, как женщина в красном платье до пят, с длинными гладкими волосами, исчезает в темном проеме задней двери.
Из кухни выходит в сад Элина. Одной рукой она держит Иону, на другую наброшено одеяльце. Она пытается расстелить одеяло на траве, но одной рукой неудобно, и она просит:
— Тед, помоги, пожалуйста.
Тед стоит к ней спиной. Он не оборачивается.
— Тед! — снова окликает его Элина, на этот раз громче.
Тед потирает лоб. Одеяльце соскальзывает на деревянный настил. Уложив на него Иону, Элина подходит к Теду, трогает его за плечо:
— Все хорошо?
Тед вздрагивает от ее прикосновения.
— Хорошо, — огрызается он. — Как же иначе? Почему нет?
— Я просто спросила, — обижается Элина. — Не кричи на меня.
— Все хорошо, — повторяет он.
— Вот и отлично. Больше не буду спрашивать.
Тед, что-то буркнув, идет прочь, к клумбе. Элина смотрит на землю, усеянную срезанными цветами.
— Чем ты тут занят?
Тед снова что-то бубнит.
— Что? — переспрашивает Элина.
Тед, повернув голову, отвечает:
— Пропалываю.
— Пропалываешь?
— Ага. Ну и как тебе?
— Не знаю, что и сказать, — вздыхает Элина. — Сорняки ведь не срезают, а вырывают с корнем. Если корни оставить в земле, они вырастут снова, разве не так?
Тед раскрывает ножницы. На стальных лезвиях пляшут солнечные блики, рассыпая по саду искры. Тед и Элина с невольным облегчением начинают спорить, будто в глубине души оба ждали случая выпустить пар. Сорняки перед прополкой надо срезать, вдобавок без листьев растения жить не могут, доказывает Тед.
Он выходит из себя, швыряет ножницы концами вниз, они вонзаются в землю и торчат из травы, словно воткнутый меч. Элина еще сильнее распаляется: чуть мне в ногу не попал, идиот! Тед кричит: тебе ничем не угодишь!
Иона лежит на одеяльце. Большой палец он засунул глубоко в рот и сосредоточенно сосет. Глаза круглые, немигающие. Он прислушивается к голосу матери, срывающемуся от обиды и гнева, и его четырехмесячный мозг пытается расшифровать, что это может значить для нее, для него. Малыш чуть хмурит лоб, совсем как взрослый.
В раздумье Иона болтает ножками, пытается перевернуться, чтобы увидеть мать, дать ей знать о своей беде. Но ничего не выходит, он слишком мал. С тревожным писком — тихим, еле слышным — он снова пробует перекатиться на бок. Никак. Он бьется и извивается, как рыба на крючке. И вдруг до него доходит весь ужас его положения. Выпустив изо рта палец, он морщит личико и кричит.
В тот же миг Элина бросается к малышу и, взяв его на руки, убегает в дом.
Тед остается в саду один. Поднимает палку, бьет ею по сорнякам. Вытаскивает из земли ножницы, снова роняет их. И застывает на миг, опершись о стену.
Через полчаса все уже переоделись и сидят в машине. Элина и Тед почти не разговаривают, лишь перекидываются короткими фразами: «Ключи от машины у тебя?» — «Да». Они едут на обед к родителям Теда.
— А я всего-то оставила их на целый день в розетке! — заканчивает рассказ Клара, двоюродная сестра Теда, и все покатываются со смеху, кроме матери Теда, которая ворчит, как опасно оставлять в розетке электроприборы, и Элины, которая не совсем поняла, о чем речь. Что-то про Клариного приятеля и щипцы для волос — начало Элина прослушала, но из вежливости улыбается и тихонько смеется, чтобы никто ничего не заподозрил.
