— За последнее время вам не случалось попадать в какую-нибудь особую стрессовую ситуацию? — спросил он.
Казалось, Эмма вот-вот расхохочется.
— Ну уж что касается стрессовых ситуаций, то с кем не бывало, — сказала она. — В жизни их полно, ведь правда?
— Да, напряженный ритм современности… — начал Мартин, хотя вряд ли Эмма имела в виду жизнь поселка, скорее всего, она намекала на что-то из своей личной жизни. Этот человек из лесной сторожки, Грэм Петтифер (так называемый доктор Петтифер), однажды нагнавший на них такую тоску своими рассуждениями о Центральной Африке, не он ли причина этого ее стресса?
— Даже в жизни внешне спокойной, — продолжал он, — может присутствовать стресс.
С этим Эмма согласилась.
— Например, необходимость ухаживать за престарелым родственником. Мне так часто приходилось быть свидетелем подобных ситуаций.
— Да, наверно, приходилось, — участливо сказала Эмма. — Ведь вы раньше специализировались в гериатрии, перед тем как переселиться сюда, правда?
Мартин подтвердил это, хотя и подумал, что беседа их потекла по неверному руслу: пациент расспрашивал доктора. Но потом ему вспомнилось, что Эмма, кажется, социолог или во всяком случае кто-то, чья работа связана с опрашиванием и анкетированием, значит, не в нем тут дело. Тем более он должен проявить настойчивость и вскрыть основную причину ее недуга.
— Покажите руку, — сказал он.
Эмма положила на его руку свою, ладонью вниз.
— Рука довольно загрубелая, — сказал он.
Не обидело ли ее предположение, будто она не ухаживает за руками, не втирает в них крем после каждой стирки, как это делает его жена или теща? И какими разными на ощупь бывают руки женщин, детей, стариков…
— Часто стресс вызывается перипетиями неудачного романа, — отважно заметил он.
Подняв глаза, Эмма взглянула в склонившееся к ней молодое серьезное лицо. Он действительно старается понять причину болезни.
— Видимо, стирать надо в резиновых перчатках и все такое прочее…
— Да, попробуйте. — Приглашение к откровенному разговору отвергнуто, и может быть, так оно и лучше. — Я выпишу рецепт, и если дела не пойдут на лад, приходите ко мне недели через три.
Такая формулировка оставляла вопрос открытым и даже широко открытым. В случае необходимости она сможет быть с ним предельно откровенной.
А Мартин думал, не сумеет ли выведать все у Эммы его жена, и представлял себе их в лесу на прогулке: Эвис крушит палкой крапиву в то время, как Эмма изливает ей душу.
Эмма вышла из кабинета, сжимая в руке рецепт, «бумажку», как называют его наркоманы, довольная уже тем, что он не спросил ее о ее половой жизни, вернее, отсутствии таковой.
В то же самое утро на окраине Бирмингема Дафна повела Брюса в ветеринарную лечебницу. Здесь приемная была совсем иная, отличающаяся от обычных приемных, где властвует тишина и никто друг с другом не разговаривает. Здесь атмосфера была дружеской, участливой, и каждый из присутствующих заинтересованно и даже дотошно расспрашивал соседа о недугах и хворях пациента, свернувшегося на руках у хозяина, закутанного в корзинке или спящего в коробке на мокрой подстилке (в тех случаях, когда животное нервничало и не смогло себя сдержать). Кастрирование и холощение, эффективные средства от глистов и уколы кошкам в период лихорадки, лекарства от поноса и удаление прибылых пальцев — все становилось предметом бесед и заинтересованных споров.
Когда подошла очередь Дафны, она увидела, что принимает самый молодой из ветеринаров (всего в лечебнице врачей было три), который вниманием и участливостью напомнил ей Мартина Шрабсоула. Услышав, как добродушно он обратился к Брюсу: «Один легонький укольчик, ты ничего и не почувствуешь, приятель», — готовя собаку к уколу, она подумала, что врач мог бы с пониманием отнестись и к ее собственным бедам и даже дать ей хороший совет. Вот дар поистине редкий — бесценное качество для ветеринара и просто врача! Сколько раз, должно быть, приходилось этому юноше успокаивать и ободрять огорченных и обеспокоенных собако- и кошковладельцев и сколько лет самоотверженного служения ему еще предстоит! Но все-таки довериться ему, как доверялась она Мартину Шрабсоулу, невозможно, не может она обременять его рассказом о своих горестях: о том, что Бирмингем и даже зеленый пустырь неподалеку от дома, оказывается, не заменили ей пленительного белого домика на эгейском взморье. И о Хетер: какой нетерпимой она стала с годами, и о Томе: Дафна нередко беспокоится о нем, думает, как он там, хорошо ли она поступила, оставив его одного. Ничего из этого милому молодому ветеринару ведь не расскажешь…
— Давай, Брюс, — сказала она, — пусть доктор посмотрит лапу.
Ветеринар засмеялся.
— Забавно, — сказал он. — Я ведь тоже Брюс.
Это сообщение словно сблизило их, и она даже почувствовала некоторое облегчение, будто и впрямь откровенно рассказала ему все. Но пожаловалась она лишь на понатыканные повсюду запрещения входить с собаками. Позор, ей-богу! Брюс такой воспитанный, он в жизни не позволит себе ничего неподобающего. Он же не кошка!
— Да, — согласился ветеринар. — Кошке закон не писан. У вас была кошка?
— Нет, — сказала она, а затем добавила: — Хотя брат, по-моему, любит кошек.
И при мысли о Томе лицо ее омрачилось.
«И станут ветхими они, подобно одеждам», — прочел Том. Lanatus — облаченный в шерсть. Шерсть же — материя органическая и, значит, подвержена тлению. Следовательно, никаких следов шерстяной ткани, в которой согласно указу от августа 1678 года полагалось хоронить умерших, сохраниться не могло или же почти не могло. Интересно, сколько лет надо шерсти, чтобы истлеть? При раскопках старинных захоронений ему ни разу не попалось ни малейших клочков или лоскутков шерсти. О случаях погребения в шерсти никому ничего не известно, если не считать истории с погребением ежа мисс Ликериш, а это, так сказать, статья особая.
Его донимало сосущее чувство голода, что вынудило его прервать размышления. Кажется, миссис Дайер оставляла ему холодное мясо, и можно подогреть суп из банки. Уж миссис Дайер-то, наверное, знает, сколько времени истлевает шерсть, а также в чем сейчас хоронят и из чего делают саваны. Говорят, какой-то дальний родственник у нее служит в похоронном бюро. И об искусственных материалах она тоже должна все знать. Но лучше уж обойтись без нее.
За завтраком он читал последнюю страницу «Дейли телеграф», излюбленной газеты Дафны, все еще доставляемой в ректорский дом. Сколько извещений о смерти, но никого из этих покойников не хоронят в шерсти. Указ был отменен, как помнится, в начале XIX века, хотя и сейчас еще ничто не препятствует обычаю, если кто-то изъявит желание быть похороненным именно так — одно слово в завещании, и все будет в порядке… Он ел холодную баранину с хлебом, похрустывал маринованным луком, а глаза его машинально скользили по алфавитным столбцам извещений о смерти. Шофер Фабиан Чарлзуорт, — читал он, — преданный супруг Констанс и Джесси — странно как написано… Что же, значит, обе жены его живы? А смерть его их объединила? И кого похоронят рядом с этим усопшим — первую жену или вторую? Ну а если внезапно умрет он, ректор, на кладбище при церкви место для него найдется. Ему не сразу вспомнилось, что Лора похоронена не здесь. Но он ведь может жениться вторично, как этот шофер, и как тогда этих женщин разместить?
В лесу было холоднее, чем в поезде, но день был по-прежнему ясным, а прогулка по дороге, полого поднимавшаяся от станции вверх по холму, бодрила. Замерзнуть мисс Верикер не замерзла, но от непривычных усилий — в Уэст-Кенсингтоне ей доводилось гулять главным образом по ровному месту — сильно разболелась спина и началась одышка. Утро казалось тихим, а сейчас между деревьями задувал пронизывающий ветер.
Она остановилась передохнуть. Без сомнения, перед ней та самая сторожка, где жил некогда лесничий Клегг, но теперь сторожка являла собой печальное зрелище: садик запущен, занавески в окнах, выходящих на фасад, нуждаются в стирке. Мисс Верикер глядела во все глаза, хотя при иных обстоятельствах посчитала бы это неучтивым, но не все ли равно, раз сторожка совершенно необитаема! Где же теперь живут лесничие? Наверно, в каких-нибудь коттеджах современной архитектуры или домах, принадлежащих общине. Видно, жены юс не дорожат лесным уединением. Стаканчик чаю или рюмка самбуковой настойки по рецепту миссис Клегг, которые бы ей предложили здесь в старое время, оказались бы сейчас весьма кстати, но рассчитывать на них не приходится. И все равно ей надо идти вперед, «напролом сквозь все преграды», по любимому выражению племянника. До поселка, наверно, не так уж далеко, и лес скоро кончится. Часы показывали половину второго — для визитов время не самое удобное. Она удивилась, что так поздно, — должно быть, возле сторожки она простояла больше, чем ей думалось.
