На эту мастерскую давно зарилась администрация вагоноремонтного завода, она считала эти две комнаты собственностью, поэтому Попович неоднократно получал письменные уведомления, чтобы подыскивал себе место под новую мастерскую, ведь не сегодня завтра завод заберет ее и откроет там лавку. В тех уведомлениях подчеркивалось также, что лавка здесь была и раньше, но когда стало нечем торговать, ее закрыли, так что ему, скульптору, еще и посчастливилось, что имел возможность здесь творить. И будь добр — готовься все вернуть на круги своя. Одним словом, думай, Попович, это твои личные проблемы. А он не думал и не искал, конечно же, новое место, ведь и некогда было, и не верил, если откровенно, что его, известного скульптора, вышвырнут когда-нибудь на улицу. Пусть попробуют. Шума будет на всю Беларусь. Для чего газеты, радио, телевидение! Его Чайковский вон стоит в городе около музыкальной школы. Дзержинский недалеко, Феликс Эдмундович. Авиаконструктор Сухой на проспекте Ленина. Герой Великой Отечественной войны Головачев. В Старых Журавичах — народный писатель Андрей Макаёнок. Личности. Если бы жили они, разве посмел бы кто намекнуть ему выбираться из мастерской! Скорее, предложили бы расшириться. А так требуют освободить помещение, совсем перестали считаться с творческой интеллигенцией, с ее, можно сказать, передовым отрядом!.. А то, что в мастерской негде ногу поставить, и знать не хотят!.. Если бы все это можно было сбыть, то он, скульптор, не шерстил бы своей обувью по асфальту, а давно бы ездил на собственном «мерседесе» и, конечно же, купил бы за собственные деньги мастерскую.
Жил раньше Глеб Попович и горя не знал — заказов от государства было много, только успевай крутиться. Одного Ленина он слепил, может, полсотни. Спасибо, Ильич, что кормил и поил. А когда перестали поступать госзаказы, Попович не на шутку растерялся. Что делать, как жить? Хоть зубы на полку. Да и правду говорят: одна беда не ходит, — сразу начали выдворять из мастерской. Будто сговорились. Газета, правда, вступилась, но это был обычный сеанс наркоза — вскоре он потерял свое действие, и опять начало болеть там, где и болело: выселяйся, и все тут!..
Иной раз к Поповичу заходил поэт Ерема, здоровяк-мужчина, кровь с молоком, и ублажал хозяина мастерской разными историями из жизни известных людей. И рассказывал их Ерема с таким талантом, с таким блеском, с каким, пожалуй, Глеб Попович лепил свои скульптуры. А когда поэт выпивал и не закусывал, то начинал, как правило, плакать; знавшие его к этому давно привыкли, давали ему выплакаться, и тогда разговор возвращался в прежнее русло. Ерема сам из России, из-под Рязани, и когда плакал, то почему-то всегда просил прощения у своего знаменитого поэта-земляка: «Ты прости меня, Есенин, что я твой земляк!..» Это была первая строка в его стихотворении, и он читал его обязательно до конца.
Как-то Ерема спросил у Поповича:
— Почему, мне интересно, не вижу здесь скульптуры своего земляка? Чтобы был Серега!..
И он искал, по чему бы грохнуть кулаком, однако свободной площадки не нашлось; и на столах, и на табуретах что-то лежало, тогда Ерема замахнулся на голову неизвестной ему скульптуры, но вдруг задержал руку в воздухе, властно посмотрел на хозяина:
— Кто?!
— Не узнал?
— Нет.
— Я!
— Ты? Иди ты!.. Да не может быть, чтобы ты!.. — Ерема малость растерялся, отступил на шаг назад, присмотрелся, с изумлением произнес: — Блин, и правда!.. Прости, друг, а то хотел тебе врезать. Убрал бы хоть на столе, что ли? Некуда и кулак приземлить. Послушай, а кому можно было бы заехать в харю, а? — Он смотрел на скульптора, тот вытирал тряпкой руки.
— Никому. Побьешь. Они же не из бронзы — из глины да гипса. По причине нашей бедности. Чтобы отлить скульптуру из бронзы, знаешь, сколько денег надо?
Глеб Попович назвал сумму, и Ерема выругался. От такого количества денег у него даже, показалось, расширились зрачки. Но руки все равно зудели, и чтобы не натворить чего, он засунул их глубоко в карманы.
— Заехать, значит, никому нельзя? — Ерема опять поднял глаза на скульптора. — Насколько я понимаю, и по политическим мотивам также — не только потому, что из глины и гипса. Ну, а побалакать с ними, с твоими героями, хоть можно? Что, думаешь, я не найду о чем? О, да у меня к ним и вопросов много, и советов!.. Пусть только на ус мотают. Так можно, а?..
— Поговори. А я пока в магазин выскочу.
— Без тебя у меня не получится. И вообще, я один боюсь здесь быть. Страшно. Все же глянь, какие люди!.. Страшно!.. Лениных одних три, глянь!.. Сталин. Он один, Сталин. А это кто, Троцкий?
— Еще б его я лепил, выдумаешь тоже!.. Это обыкновенный дядька... ты его не знаешь, председатель колхоза. Из Глушца. Заказали, а теперь не берут — сам председатель на кладбище лежит, а новый, Минеров, вроде бы как брать отказывается. Вот продадим зерно, тогда и возьмем. Вот реализуем картошку, тогда и возьмем!.. Вот сдадим скот на мясо!..
Ерема насторожился:
— А кто заказывал?
— За Плотникова ты не волнуйся, его купят. Возьмут. Хотели сперва возле конторы поставить бюст, а теперь решили сразу на кладбище. Люди сами соберут деньги. А то как же!..
Слушая Глеба Поповича, поэт Ерема загорелся идеей, которой сразу же хотел поделиться с тем, однако передумал: не спеши!.. Когда Ерема жил в Рязани, то квартировал у одного музыканта духового оркестра, и тот каждое утро начинал с того, что звонил в морг и записывал адреса тех, кто отдал Богу душу. Когда покойников не было, то музыкант морщился, якобы по неосторожности разжевывал горькую таблетку, неудовлетворенный, и ворчливо сообщал ему или жене:
— День, однако, пропал!..
И вот, припомнив того музыканта и посмотрев еще раз на бюст усатого председателя колхоза, Ерема решил посоветовать Поповичу также лепить умерших, конечно же, если родственники-друзья-коллеги будут раскошеливаться на кругленькие суммы. А почему бы и нет? Просмотрите, если вам это так важно, послужной список скульптора, однако!.. Заинтриговало? Так кому же дадите, почтенные, заказ — какому-нибудь ремесленнику или признанному в городе творцу, на счету которого классики мировой литературы и музыканты с такими именами, назвав которые, сразу оживишь волшебные звуки, да такие красивые и вдохновляющие, что захочется и самому пуститься в пляс. Ну, каково?..
Хотя и мечтал Ерема в связи с этим тоже что-то поиметь от скульптора, однако у него была настолько мягкая душа, что он подолгу таить секретов не мог, они тут же всплывали на поверхность.
Ерема опять начал искать то местечко, на какое мог бы со вкусом опустить свой кулак. Не найдя, он припечатал его к своей ладони и заявил:
— Собрался в магазин, так иди. Как раз и надо. Я тебе хочу почти бесплатно продать одну денежную идею. Иди, иди. Она того стоит. Так сказать, рацпредложение!..
Глеб Попович не любил давать что-то вперед, ведь случались самые разные казусы, поэтому сначала пожелал услышать, что там ему решил пожертвовать Ерема, а тогда уже, коль то самое рацпредложение и действительно тянет на магарыч, можно и угостить человека. Спросил:
— Говори, что там у тебя.
— Сперва — магазин.
— То, что тебе надо, у меня есть. Не волнуйся. Мне жена поручила на ужин кое-что купить, отлучусь пока, а ты посиди.
Однако скульптор знал, что Ерема все равно ему признается. Вот-вот его прорвет. И прорвет прежде чем он перешагнет порог, направляясь в ближайший магазин, только надо сделать вид, что тебе якобы все равно, прикинуться безразличным, и все будет в ажуре: не один день дружат, он хорошо знает поэта.
— А ты, вот спросить у тебя хочу, не думал, чтобы бюсты делать богатых покойников... или богатым заказчикам для увековечивания покойников? Так, похоже, точнее будет. А?
Он, чудак, надеялся, что Глеб Попович аж засветится от счастья, услышав такое, однако тот, к его глубокому разочарованию, махнул рукой, и даже не сразу ответил, а лишь только смерив его пожирающим взглядом, еще и издевательски выдал вдобавок:
— Э-ге, это я спросить у тебя должен: и долго ты, голова твоя садовая, над этим думал? — И наконец, даже не глянув больше на Ерему, вышел. Вроде как даже еще и обиделся, что ждал от него достойного предложения, а здесь услышал то, что давно проходили, как говорят, в школе.
По дороге же в магазин скульптор рассуждал: «Теперь эти памятники, чудак, научились лепить, как горшки. И никого не интересуют твои звания и заслуги. Всех интересуют деньги. Одни хотят больше содрать, другие — меньше отстегнуть».
И вся наука, дилетант!
Пока хозяин мастерской был где-то в магазине, Ерема разговорился с Дзержинским. И совсем не потому, что захотелось именно с ним поболтать, нет: просто бюст стоял поближе. Ерема протер его тряпкой, повернул лицом к себе и задал вопрос, по его понятиям, законный:
— Ты вот тут стоишь в комнате, в тишине и уюте, на тебя не капает и не льет, на твою голову не садятся птицы, в особенности ненасытные голуби. А того тебя, что в Москве на Лубянской площади, отвезли куда-то на грузовиках, и тот московский Феликс Эдмундович сразу расселся на нескольких, как видел я сам, машинах... С ветерком его! Вас по одному так и посбрасывают, и перемолотят. И развезут по всему белу свету!.. А ты же не заступишься за московского Дзержинского, а московский не встанет горой за гомельского... Одним словом, ерунда получается!.. Что за люди, что за народ! То одно им мешает жить, то другое!.. А что танцору мешает, знаешь? Конечно, знаешь. Так и им, людям. Прицепились к памятникам. Людей нет, а им, видите ли вы, памятники не дают спокойно жить. Не обеспечивают хлебом и одеждой, транспортом и всяким там... ну, этим... как его... Одним словом, памятники виноваты, что мы ленивые!.. А вы спросите у того, кто их ваял, что они скажут? Дадут ли согласие уничтожать? Это же — искусство, не просто столб, это же должно охраняться государством!.. А государство спит в шапку!.. Хотя, что скульптор? Если он изваял, как Попович, полсотни Лениных, то с топором перед каждым памятником не станешь, чтобы защитить свое творение. А завтра ему надо будет защищать, того и глядишь, еще и Чайковского. Потому как говорят — был голубой... — Ерема чуток помолчал, перевел дыхание, а затем протер лысину бюста Свердлова. — И ты хорош тоже. Подвел Глеба Поповича, еще как подвел!.. Да вас таких, бездельников, здесь, вижу, собралось уго-о сколько!.. Много!... Ну и компания!.. Когда и попрут, когда и погонят моего дружка закадычного из этой мастерской и дадут, как слыхал я, новую, не худшую, вас же надо перевозить, голубчики, целую неделю!.. И все, гляжу, как и раньше, бесплатно намылились прокатиться на новые квартиры? Не выйдет, господа!.. Ваше время вышло!.. Где же Попович средств наберется? Он же должен вас продать, чтобы самому жить!.. Вы — бюсты!.. Вас можно и вас нужно продавать, чтобы жить!.. Однако ж, не вам мне говорить, господа, многие живые продают живых, чтобы жить!.. Подлецы они и стервы!..
