Когда зазвонил телефон, Герц подумал, что это Фанни, и даже почувствовал облегчение оттого, что она ответила на его письмо, но это был Бернард Саймондс, судя по голосу — усталый и слегка обиженный.
— Юлиус? Я получил ваше письмо, но думаю, нам необходимо встретиться, чтобы все обсудить. Мне кажется, вы поступаете опрометчиво.
— Мне самому так кажется. Я, кажется, сдал квартиру.
— Вы ничего не подписывали?
— Нет.
— Я совсем не уверен…
— Бернард, мы можем встретиться? Мне нужен ваш совет.
— Конечно. Я так понимаю, что в офис вам бы приезжать не хотелось?
— Нет. Давайте пообедаем, где обычно.
Он подождал, пока Саймондс сверится с ежедневником, потом согласился на следующий вторник. Фанни отступила на некоторое расстояние. Если ему повезет, она будет думать долго, и у него останется шанс самому что-то решить.
Совет Бернарда был краток, но убедителен: настаивайте на ежемесячном договоре, который в случае надобности может быть расторгнут без предупреждения. После того как вердикт был вынесен, Саймондс набросился на равиоли с живостью, которая Герца несколько насторожила. Он не был настроен на этот разговор. Утром пришла открытка из Бад Хомбурга. В ней изящным почерком Фанни было написано: «Наслаждаюсь краткой отсрочкой своих неприятностей. Подробности письмом». Из этого он сделал вывод, что она при деньгах, с нетерпением ждет успешного разрешения своей тяжбы и благополучно его забыла.
Следовательно, Герц был обязан — именно так — уехать в «Бо Риваж» по крайней мере на месяц, скорее всего в одиночестве, чтобы удовлетворить неизменно вежливые, но настойчивые расспросы мистера Хендерсона о будущем квартиры, которая, судя по всему, сама собой уплывала у Герца из рук. Если он ее освободит, даже на самое короткое время, то уж не в собственных интересах, а скорее в интересах мистера Хендерсона, к которому он почему-то испытывал необъяснимую симпатию. Молодой человек, которого часто встречал на лестнице или на площадке перед дверью Софи, явно пылал любовью и был настроен решительно, однако остался достаточно здравомыслящим, чтобы заботиться о собственных интересах.
Герц испытывал к нему нежность, как к ребенку, который переходит улицу, не потому, что тот был влюблен, а потому, что видно было, что он думает, будто ситуация у него под контролем. Он бы с удовольствием отвел его в сторонку, чтобы объяснить, какие трудности его ожидают впереди. Возьмите мой случай, сказал бы он: ошибочная юношеская любовь к женщине, которая больше меня не волнует, довела меня до целой путаницы шагов, из которой, кажется, вовсе нет выхода. Память о юношеской эйфории, пусть даже самой неподдельной эйфории, осудила меня на изгнание. И в вашем случае та же самая эйфория, которую я лично наблюдал, может исчезнуть; ваше первоначальное единство может распасться, если дойдет до столкновения интересов. Софи далеко не невинная дева, ожидающая в своем тереме принца, а вы, как мне кажется, защищены гораздо меньше.
Что касается меня, я, пожалуй, на вашей стороне и даже готов уехать, покинуть свой дом, просто потому, что ваши желания намного сильнее моих. Я тоже выбрал себе спутницу, хотя теперь вижу, что недооценил ее. Нет никаких сомнений, что в это самое время она занимается собственными делами и не вспоминает обо мне. Вот что меня занимает: откуда ей знать, что мною движет? Как она может оценить мою ситуацию, когда ее голова занята исключительно собственными заботами и едва ли можно надеяться, что она уделит внимание тому, кем я стал, — по сути, незнакомцу, жизнь которого уже почти подошла к концу и который надеется дальнейшими фантазиями — о спасении — продлить эту жизнь и хоть как-то наладить, хотя бы только восстановить чувство собственного достоинства, уже почти непоправимо вытравленное? Вот в чем проблема, сказал бы он. Вы тоже можете обнаружить, что зашли туда, куда благоразумнее не ходить. В каждой любви, будь она настоящей или мнимой, таится бесчисленное множество опасностей.
— Я против того, чтобы вы сдавали квартиру, — сказал Бернард Саймондс, — хотя, вы, конечно же, имеете право поехать в отпуск. Но вы ведь можете просто уехать на месяц-другой и не связывать себя такого рода договоренностями.
— Я имел в виду длительное отсутствие, — пробормотал Герц. — Как-то раз мне пришло в голову, что это могло бы решить мои проблемы.
Перед ним снова промелькнул первоначальный образ себя: он, в роли некоего праздного гуляки, прохаживается по берегу озера, приятно улыбаясь женщинам, становится желанным спутником, или, если не спутником, то этаким идеальным сопровождающим. Единственное, что осталось от этого образа, столь далекого от правды, это недоумение, как он мог так радикально отойти от фактов. Но был и другой импульс, силе которого он не мог противиться: необходимость в безрассудном поступке. Поступки ему были не свойственны. Он знал, что от природы осмотрителен и даже нуждается в страховке, так что когда он осторожно движется по знакомым улицам, рука его сжимает гремящую жестяную коробочку с таблетками. И таблеток осталось уже немного, что означало очередной визит к врачу. Это было неизбежно; он изменил свое отношение к этим таблеткам. Одну таблеточку под язык на ночь — и безболезненный переход в сон гарантирован. Он не знал, да и не хотел знать, почему они оказывают лечебный эффект. Его мать от всех своих болезней принимала одну таблетку, а множество лекарств, которыми пичкали его брата Фредди, привели только к тому, что у него совершенно пропали все желания. Но Герц был не прочь подчиняться этой потребности, пока такая потребность оставалась. Он говорил себе, что не зависит от таблеток ни в каком смысле; он их воспринимал не как потребность, а скорее как особый вид удовольствия. Они позволяли ему с нетерпением ожидать безмятежной ночи, а это было неоценимое благо.
— Вы, разумеется, настояли на рекомендациях, — сказал Саймондс. — Они вас устроили?
— О да.
Они были не просто приемлемы; они были идеальны. Они больше, чем все остальное, склоняли Герца в пользу кандидата, как он про себя его называл. Его характеризовали как славного работника, хорошего специалиста, получающего достойное вознаграждение за исполнение своих служебных обязанностей. Эти рекомендации, во всяком случае, добавляли еще больше к тому специфическому блеску мистера Хендерсона, который сам по себе уже содержал элемент идеала. Если в дополнение к его роскошной внешности он был таков, каким его изображали в рекомендациях, то, очевидно, он обладал благородным характером. Это лишь подтверждало желание Герца его защищать, даже вопреки собственным интересам. В то же время его собственные интересы казались второстепенными по отношению к перспективам мистера Хендерсона, а по сути — ко всему его будущему. Герцу не трудно было принять закон природы: молодежь нужно предпочитать старикам, которых она в конечном счете сменит. Тягостные обязанности, которые у них впереди, нужно смягчать удовольствиями, созвучными им — опять же по своей природе, — пока они молоды. И мистер Хендерсон был так ослепительно влюблен, что Герц чувствовал, что на его пути не должно быть никаких преград, ничто не должно уводить в сторону. В настоящее время единственным препятствием был только сам Герц. Поэтому ему просто суждено было тактично исчезнуть. Так, таинственным образом, его туманные выдумки воплощались в жизнь по необходимости. Именно это сказал бы он в одной из тех воображаемых бесед, которые никогда не будут иметь место. Однако из этого можно было сделать выводы, и Герц не сомневался в их ценности. Одна простая идея, одно желание, может обрасти такими событиями, что в итоге неизбежно придется прийти к компромиссу. В его конкретном случае симпатия к этому чужому человеку приведет к тому, что ему придется удалиться со сцены, вместо того чтобы наслаждаться действием, хотя бы даже со стороны. Поэтому ему придется отказать себе в законном интересе, даже доброжелательном интересе, просто для того, чтобы дать другому жить в своей квартире.
Что касается Фанни и его приглашения, он больше не знал, что думать или как действовать дальше. Не мог же он отменить его теперь, пусть даже потребность в ее присутствии уменьшилась. Открытка из Бад Хомбурга подтверждала то, что он всегда подозревал: что она ветрена и, кроме того, что она получает такие приглашения каждый божий день. В Бад Хомбурге было дорого, и при этом она дала понять в письме, что у нее финансовые затруднения. Его планы никак не соотносились с ее реальным положением, хотя из письма можно было понять лишь то, что положение ее весьма шаткое. Фантазия о том, как они с удобствами перенесутся в некий золотой идеал, проходила таким образом дальнейшую проверку. Его собственные средства зависели от возможной продажи его квартиры, однако, если он ее продаст, он останется бездомным. Он сумел убедить себя, что Фанни примет такие же меры, и они заживут вдвоем, не беспокоясь о своем общем благосостоянии.
