ЗЕНОГИПНОТАН — снотворное, которое поможет вам уснуть. ЗЕНОГИПНОТАН — это действующее вещество, подобное бензодиазепину, член циклопирролоновой группы веществ. При бессоннице примите одну таблетку ЗЕНОГИПНОТАНА за час до отхода ко сну. НЕ УПОТРЕБЛЯЙТЕ С АЛКОГОЛЕМ. Не управляйте опасными механизмами. НИКОГДА НЕ ПРЕВЫШАЙТЕ РЕКОМЕНДУЕМУЮ ДОЗУ. Во время или после приема ЗЕНОГИПНОТАНА вы можете испытать некоторые или все следующие побочные эффекты: сонливость, рвота, потливость, утомление, головокружение, скачки либидо, потеря зрения, антероградная амнезия, дезориентация, притупление эмоций, депрессия, тревога, бессоница. Известно, что прием бензодиазепина и подобных бензодиазепину веществ способен вызывать другие реакции, — такие как беспокойство, возбуждение, агрессивность, бред, бешенство, кошмары, психозы, неадекватное поведение другие поведенческие отклонения. В случае появления подобных реакций прием препарата следует прекратить. Прием просроченного препарата может вызывать головные боли, мышечную боль, помрачнение сознания, повышенную тревогу, гиперчувствительность к свету, галлюцинации, эпилептические припадки, дереализацию, деперсонализацию, самоубийство. В случае негативных побочных эффектов, пожалуйста, проконсультируйтесь у врача.
Держи-ка, Лори, я принес тебе выпить. Спасибо. Он мысленно улыбается ей так, как обычно улыбается Барри, и одет в смокинг а-ля Джеймс Бонд. Почему ты не пьешь? — спрашивает он.
Попозже, говорит она.
Он улыбается. Он не понимает, что происходит. Почему ты не выпьешь сейчас? — спрашивает он.
Мне сейчас не хочется пить, говорит она. Ее глаза — как две таблетки.
Пей, говорит он. Она пятится. Что такое? Он хватает ее за запястье. А ну пей! Она не хочет, она борется с ним. Он злится все больше и больше, он пытается поднести ее руку со стаканом ко рту — а у нее глаза наполняются слезами, и вот она роняет стакан, и питье проливается в серый туман его воображения. Я никогда не стану с тобой трахаться! — кричит она. Карл начинает реветь — это уже не слова, а настоящий звериный рык, он уже складывает руки в кулаки, нет — в целые дубины, и заносит их над съежившейся девушкой…
— Карл?
Он замирает. Неужели он шумел вслух? Или ему померещился этот стук в дверь?
— Карл? — За дверью стоит мать. — Это ты, зайчик?
Черт, черт, черт! Он запихивает коробочку с таблетками в задний карман, потом отпирает дверь. Мать в домашнем халате. Она глядит на него непонимающе.
— Я думала, ты ушел, — говорит она.
— Нет, — говорит Карл, — я кое-что забыл.
— А что ты делаешь в моей ванной? И почему аптечка открыта?
От нее пахнет алкоголем. Карл представляет, что таблетка уже растворилась в ее крови. Завтра она ничего не будет помнить. Он медленно вытягивает руку и касается ее руки. Халат шелковистый на ощупь.
— Ты просто спишь, — говорит он.
Она моргает, глядя на него.
— Тебе снится сон, — говорит он.
Она закрывает глаза и кладет ладонь на лоб. А потом говорит — скорее тихонько шепчет:
— Я вспомнила… Ты же не надел костюм.
— Что не надел?
— Костюм. Для танцев. Костюм для маскарада.
Костюм! Черт! Он совсем забыл!
Сибрукский регбийно-футбольный клуб — отличное пристанище для бывших выпускников всех лет, тут можно и выпивать, и вести деловые переговоры, тут не мешают ни пьянчуги-грубияны, ни женщины, да и расположен он, как пограничный пост, в паре миль от школы: это достаточно близко, чтобы можно было вызвать оттуда Автоматора, если что-нибудь — если вдруг что-нибудь — пойдет вкривь на школьной дискотеке. И.о. директора не скрывал своего недовольства тем, что оставляет вечеринку на попечении двух новичков, точнее — одного новичка и Говарда. Поначалу Говард даже задумался: единственно ли их неопытность тревожит Грега? Или, быть может, тот уловил какой-то тайный трепет? Может быть, он заподозрил, что и сами надзиратели нуждаются в надзирателе?
Пока что у Грега мало оснований для беспокойства. Все разворачивается правильно, по сценарию. После головокружительного легкомыслия первого получаса ученики остановились на вполне управляемом, среднем уровне истерии. Что касается смотрителей дискотеки, то они едва ли словом друг с другом перемолвились. Мисс Макинтайр с самого начала сказала, что, раз их всего двое, самое разумное — это разделиться: а Говард как думает? Конечно, энергично согласился он, конечно. И с той минуты они работают в разных концах зала. Время от времени он замечает, как она проплывает за всей этой кутерьмой, и тогда она машет ему рукой, а он наскоро изображает улыбку, прежде чем она снова поплывет дальше — сияющим флагманским кораблем идущей в наступление армии красоты. А кроме этого — ничего, даже ни малейшего волнующего шепотка.
Слоняясь по залу, он спрашивает себя: а чего он, собственно, ожидал от сегодняшней ночи? До сих пор он притворялся, что вовсе ничего не ожидает; он вызвался на эту должность в состоянии какого-то преднамеренного транса, как бы старательно не замечая самого себя, отключив всякую способность к самокритике. И еще сегодня вечером, разговаривая с Хэлли, он отчасти совершенно искренне ворчал на скучное задание, которое на него взвалили. И только сейчас, когда стало предельно ясно, что ничего не произойдет, мысль об ожиданиях становится неминуемой и материализуется в виде уколов разочарования, и одновременно эти ожидания предстают в холодном свете дня абсурдными, фантастическими и наивными. Как же он мог позволить себе настолько потерять голову из-за пары каких-то игривых замечаний? Неужели он так легко готов был предать Хэлли? Да что же он за человек? Неужели он действительно этого хочет?
Аудиосистема играет песню Дэвида Боуи “Молодые американцы”, и Говард испытывает новый приступ боли — на этот раз у него острая тоска по дому — по тому дому, откуда он ушел меньше двух часов назад. Нет, он ничего такого не хочет. Он не собирается рушить свою жизнь из-за какого-то дешевого служебного романа. Сегодняшний вечер стал и тревожным звонком, и отсрочкой смертного приговора. Когда он вернется домой, то начнет наверстывать упущенное; а заодно он возблагодарит Бога за то, что не приблизился к Орели настолько, чтобы вконец запутаться.
Однако вначале он должен, ни на что не отвлекаясь, заняться своими надзирательскими обязанностями, хотя, если не считать многозначительного покашливания в сторону парочек, которые переходят к слишком пылким ласкам, делать особенно нечего — разве что прокладывать извилистый маршрут из одного конца зала в другой, играть роль лишнего человека, бесцельно потягивающего свой пунш — который, кстати, так же отвратителен, как тот, что подавали им на такой же дискотеке четырнадцать лет назад. Четырнадцать лет! — думает Говард. Половина жизни! Продолжая свой невидимый путь, он начинает развлекать себя тем, что накладывает на толпу образы и лица из собственного прошлого, словно он снова проходит по нему — призраком из будущего… Вот Том Рош, одетый гладиатором, еще целый и невредимый: не обращая внимания на девочек, которые порхают вокруг него как колибри, он разговаривает о регби с молодым Автоматором, который выполняет роль смотрителя вместе с Киппером Слэттери и Вялым Дином. Вот Фарли, на две головы выше всех остальных, в костюме Мистера Ти, в котором он выглядит еще худее, чем есть на самом деле, и Гвидо Ламанш с рукавами спортивной куртки, закатанными а-ля Крокет из “Полиции Майами”, — он отпускает остроты девицам, слегка разинувшим рты, будто фокусник, демонстрирующий карточные фокусы. А вот и сам Говард, одетый ковбоем: самый обыкновенный, наименее противоречивый костюм, какой он сумел придумать, хотя сейчас ему мерещится в нем предательский каламбур, придуманный роком (Говард-Пастух[23]). Но нет, это прозвище было еще далеко впереди; ему было только четырнадцать лет и еще никакие нити судьбы ни к кому его не привязывали, или, во всяком случае, не просматривались; никто из них еще не знал, какой будет их жизнь, они думали, что будущее — это чистый лист, на котором можно написать все что хочешь.
От этих мыслей его пробуждает какой-то шум у основных дверей. Он стихает, как раз когда Говард проходит мимо, этот гул от отдельных ударов, слишком яростных и беспорядочных, чтобы их можно было назвать стуком: скорее это кто-то колотит, колошматит в дверь. Говард осматривается по сторонам. Похоже, кроме него, никто ничего не слышал: двери находятся по другую сторону от гардероба, а музыка внутри заглушает все, кроме самых громких, шумы снаружи. Но Говард его слышит, когда этот шум повторяется: это усиливающийся шквал колотящих и молотящих звуков, словно некая буйная, нечеловеческая сила отчаянно пытается вломиться в помещение.
Говард запер эти двери, согласно инструкции Автоматора, ровно в половине девятого. Другая дверь — в дальнем конце зала — ведет к уборным, к раздевалкам в цокольном этаже и к Пристройке; но все основные двери заперты, и сейчас войти в школу или выйти из нее можно только через эти двери, которые невозможно открыть снаружи — если, конечно, не взломать их.
