— Ты можешь сказать, чего ты хочешь? Если, конечно, можешь.
— Мне хотелось поцеловать тебя на пляже. Не драматизируй!
Драматизируй? Кто тут драматизирует?
— Не хочу притворяться, будто для меня это ничего не значило.
— Ну, жениться на мне ты тоже не обязан.
Молодость. Бессердечная циничная несчастная молодость. Она всегда побеждает, верно? Мы ценим Мане, но не видим его обнаженной фигуры на картине. Он — бородатый человек за мольбертом. Он тот, кто делает подношение.
— Ну что, заходим?
— После вас.
Как это случилось? Возможно ли, чтобы Питер стоял перед своим собственным домом, желая всеми фибрами своей души, чтобы Миззи еще раз торжественно признался ему в любви, а он, Питер, отчитал бы его за это. Не был ли он слишком резок тогда на участке у Поттеров, не упустил ли он некую драгоценную возможность?
Возможность чего?
Глупые люди. Мы бьем в котлы, заставляя танцевать медведей, а хотели бы растрогать звезды[20].
Они входят в подъезд, не произнося больше ни слова.
Ребекка уже дома. Готовит ужин на кухне. У Питера мелькает дикая мысль, что она все знает, не может не знать, и специально вернулась домой пораньше, чтобы устроить сцену. Нелепость! Она выходит в прихожую, вытирая руки о джинсы. Целует их обоих: Миззи в щеку, Питера в губы.
— Делаю пасту, — говорит она и добавляет для Миззи: — Помнишь, я не мама, и время от времени все-таки что-то готовлю и прибираюсь.
— Даже мама не всегда была мамой.
— Можете выпить по бокалу вина, — предлагает Ребекка, возвращаясь обратно на кухню, — все будет готово примерно минут через двадцать.
Она энергичная талантливая женщина. Ее муж целовался на пляже с ее братом. Не то, чтобы Питер забыл. Но когда видишь ее, чувствуешь…
— Я налью вина, — говорит Миззи.
Все как обычно, обычно, обычно.
— Как прошло в Гринвиче? — спрашивает Ребекка.
Ты сама не знаешь, о чем спрашиваешь.
— Перфекто, — отвечает Питер.
Перфектно? Что это с ним? Превратился в Дина Мартина?
— Уверен, она ее купит, — добавляет он, — теперь нужно отвезти туда Гроффа, чтобы он дал согласие.
— Отлично.
Миззи приносит Питеру бокал вина. Их пальцы соприкасаются. Бросает ли он на него быстрый взгляд? Нет. Ужас в том, что нет.
Ребекка берет со стойки свой уже неполный бокал.
— За торговлю искусством! — говорит она, и у Питера возникает подозрение, что она иронизирует.
Он поднимает свой бокал.
— За то, чтобы было, чем оплатить следующий семестр! — говорит он.
— Если она, вообще, вернется в университет, — отзывается Ребекка.
— Обязательно вернется. Поверь, ничто так не возрождает угасший интерес к учебе, как многомесячное взбалтывание коктейлей.
Все как обычно, обычно, обычно.
***
Ребекка сочинила целый сценарий вечера в кругу семьи. Она не только приготовила ужин, но еще и взяла напрокат "8 1/2". Это незамысловатый ход, довольно незамысловатый, но Питер понимает, что это начало кампании по возвращению Миззи в лоно нормальности и домашнего уюта. Тем более, что, как подозревает Питер, она испытывает чувство вины (в целом неоправданное) за то, что последнюю пару дней больше думала о своем журнале, чем о Миззи, что, кстати, даже и не совсем правда.
Они все втроем вполне достоверно изображают нормальный семейный ужин. За столом они беседуют о продаже разных вещей (произведений искусства, журналов), и Миззи показывает импровизированную пародию (недавно открывшийся актерский талант) на Кэрол Поттер, имитируя ее быстрые как бы заводные кивки, исполненный воодушевления взор и бесконечное "мм", когда она кого-то слушает или делает вид, что слушает. Это некоторая неожиданность для Питера — значит, Миззи видит не только самого себя и занят не только тем, что двадцать четыре часа в сутки разбирается с собственными проблемами. Возможно (самообман влюбленного?) это свидетельствует в пользу Миззиной способности говорить правду — ну, например, когда он сказал, что всю жизнь любил Питера. А вдруг это действительно так? Бедный, тщеславный Питер, ты всегда был преследователем. Как странно и чудесно было бы, если бы кто-нибудь хоть раз в жизни погонялся за тобой. Затем Ребекка рассуждает о том, какую именно Культурную Жизнь можно было бы организовать в Биллингсе, Монтана, на что Миззи с Питером, парочка насмешливых мальчишек, реагируют исключительно не всерьез, предлагая скармливать поэтов медведям на футбольном стадионе или заказывать скульптуры из льда. Шуточки так себе, но дело не в самих остротах, а в факте противостояния: мальчики против девочек.
Надо сказать, Ребекка принимает это довольно спокойно, зная, а она, разумеется, знает, что сможет объясниться с Питером позже, когда они лягут.
Они смотрят "8 1/2", который так же хорош, как всегда, попутно приканчивая третью бутылку вина. Пока идет кино, они просто образцовая семья из какой-нибудь рекламы: трое людей, восторженно вперившиеся с дивана в переливающуюся жемчужину телека, на время перенесшего их из их жизни в иную. Марчелло Мастроянни уезжает на мотоцикле с обнимающей его сзади Клаудией Кардинале. Марчелло Мастроянни танцует со всеми, кого он когда-либо знал, у основания сломанного космического корабля. Когда фильм заканчивается, Ребекка выходит на кухню за десертом. Питер с Миззи сидят бок о бок на диване. Миззи нежно приобнимает Питера за плечо.
— Эй, — говорит он.
— Я люблю этот фильм, — говорит Питер.
— А меня ты любишь?
— Шш.
— Тогда просто кивни.
Питер, поколебавшись, кивает.
— Ты красивый чувак.
Чувак? Странно, что такой изысканный юноша, как Миззи, употребляет такое слово. Почему?
Ответ: это молодежное слово, слово молодого человека, и Питер вдруг видит их вместе: ироничная, капризная, пусть и — в основном — на добродушный манер, умная и непредсказуемая пара из какой-нибудь романтической и неправдоподобной Древней Греции. Беспечно-бесстыжий Миззи сообщает о своей любви мужу родной сестры, сидя на ее диване. Могут ли они быть счастливы вместе? Не исключено.
— Я не чувак, — говорит Питер ласковым голосом.
— О'кей, просто красивый.
Питеру неловко, но приятно, что его называют красивым.
Ребекка приносит десерт: кофе и шоколадный джелато. Болтая о том о сем, они приканчивают джелато и ложатся спать. Точнее сказать, Питер с Ребеккой ложатся спать, а Миззи, сообщив, что еще немного почитает "Волшебную гору", как ни в чем не бывало желает им спокойной ночи и удаляется к себе с толстым томом, самим стариной Томасом Манном, святым покровителем невозможной любви.
В постели Питер с Ребеккой целомудренно лежат рядышком, стараясь говорить как можно тише.
— Ему было хорошо сегодня? Как тебе показалось?
О Ребекка, если бы ты только знала.
— Трудно сказать, — отзывается Питер.
— Ты большой молодец.
— В смысле?
— Ты так с ним возишься.
О господи, не благодари меня.
— Он славный малый.
— Честно говоря, я совсем не уверена, что он славный малый. У него доброе сердце, ну и, как тебе известно, я к нему очень привязана.
Ну, да, расскажи мне об этом.
Наверное, сейчас пришла пора — дальше откладывать некуда — сказать ей про наркотики. Кстати, это было бы решением всех проблем, не так ли? Он мог бы упрятать Миззи в клинику — достаточно нескольких слов. Он очень хорошо представляет себе, что начнется. Терпение Миззиных родственников на пределе, а Ребекка очень даже способна на решительные действия. Скажи он сейчас, вот прямо сейчас то, что он должен сказать, и он мог бы совершить милосердное убийство своего рода. Он мог бы присоединиться к взрослым и избавиться от Миззи. А у Миззи оставалось бы два выхода: подчиниться воле сестер (Джули на первом же поезде примчалась бы сюда из Вашингтона, прилетела бы Роуз из Калифорнии — трудно сказать), либо сбежать и жить (или умереть) самому по себе. Пространства для компромисса явно не осталось. Девушки устали.
— Мы оба к нему привязаны, — говорит Питер.
И в это мгновение он понимает: он хочет (должен) совершить этот безответственный и аморальный поступок — подарить этому мальчику свободу и право навлечь на себя беду. Он хочет совершить эту жестокость. Или (более мягкая и добрая версия) не хочет подтверждать свою лояльность царству благоразумия, всем этим порядочным и ответственным людям, которые регулярно ходят на нужные вечеринки и продают произведения искусства, изготовленные из строительных досок и обрезков ковролина. Он хочет хотя бы какое-то время пожить в другом, более темном и порочном мире: Лондоне Блейка, Париже Курбе, в тех промозглых и антисанитарных местах, где добропорядочность была уделом посредственностей, в принципе не способных создать ничего гениального. Видит Бог, Питер не гений, и Миззи тоже не гений, но, может быть, вместе они хотя бы могли немного отклониться от привычных маршрутов. Может быть, это именно то, чего он ждал, а поскольку жизнь, как принято говорить, полна неожиданностей, это не великий молодой художник, а мужская версия Ребекки в те годы, когда она, по всеобщему мнению, была самой желанной девушкой Ричмонда, той, что могла швырнуть на землю недоумка, унизившего ее сестру и делать с ним все, что захочет. Она прекрасна, но она уже не та девушка. А здесь, практически на расстоянии его вытянутой руки, — сама юность, распутная, добровольно выбравшая гибель и напуганная до смерти; Мэтью, перетрахавший половину Нью-Йорка; Ребекка, которой больше нет. Здесь жуткое очистительное пламя. Питер слишком долго скорбел по людям, исчезнувшим с лица земли, слишком долго мечтал о вдохновении, неразрывно связанном с риском, которое его жизнь никак не позволяла ему испытать. И поэтому, да, он сделает это. Он и Миззи никогда больше не соединят уста, это невозможно, но он не порвет с Миззи. Будь что будет, но он не откажется от этого головокружительного ужаса, этого шанса (если "шанс" правильное слово для этого) кардинально изменить свою жизнь.
