Диди испустила пронзительный вопль. Тони оглянулся, и, мгновенно оценив опасность, стремительно развернул парусник навстречу волне, приняв ее удар на нос. Судно встряхнуло, палубу и всех на ней находившихся основательно окатило водой, но опасность миновала. Сделав плавный поворот. Тони снова взял курс на залив.
Сразу за горловиной вода была совершенно гладкой, словно поблизости и не бушевал шторм. Залив и открытый океан как будто представляли собой два особых мира, существующих порознь и не подозревающих о существовании друг друга. Здесь судну ничто не угрожало, и Тони направил «Русалку» к месту стоянки.
Однако ветер усилился и в заливе, к тому же время уже было позднее, и по сравнению с моментом отплытия температура понизилась градусов на двадцать. А поскольку вся одежда промокла до нитки, Диди вскоре совершенно продрогла.
— Мне холодно, — пожаловалась она Тони. — Я замерзаю.
— У меня внизу три больших полотенца, — откликнулся он. — Завернись в них, глядишь, и согреешься.
Сам он был занят тем, что ставил судно на якорь.
На сей раз Диди послушалась. Она спустилась в каюту, сняла и бросила в раковину мокрые, прилипавшие к телу шорты и футболку, после чего завернулась в ветхое линялое полотенце. Раньше она заглядывала в каюту разве что на несколько минут, а сейчас огляделась и нашла, что здесь довольно уютно. Диди выглянула в иллюминатор, увидела стекавшую по стеклу воду и тут же вспомнила о Тони, который на ветру, под дождем, крепил снасти.
— Ты все нашла? — донесся с палубы его голос. Затем дверь открылась, Тони соскользнул вниз по трапу, а вместе с ним в каюту ворвался поток холодного воздуха. Дрожь пробрала Диди еще пуще прежнего, но причиной тому был не только холод. Только сейчас, когда самое страшное осталось позади, она по-настоящему осознала, что была на волосок от гибели.
Тони достал второе полотенце, бережно обернул ее им, и дрожь утихла.
— Со мной все в порядке, — сказала Диди. — Ты бы лучше сам высушился.
Он отряхнул воду с рук и лица, озабоченно взглянул на нее и переспросил:
— И правда все в порядке? На самом деле?
— Да, все нормально. Совершенно нормально.
Тони извлек третье полотенце и стал вытирать голову.
— Дай-ка сюда, — заявила Диди, — я сама этим займусь. У меня лучше получится. Садись.
Повинуясь ее дурашливо-повелительному тону, Тони сел на койку, а поскольку росту в нем было никак не меньше шести футов, то теперь его голова оказалась как раз на подходящем уровне. Она принялась вытирать густые черные волосы: брызги разлетелись по крошечной каюте, попадая и на нее. И тут Тони стал методично, одну за другой, слизывать капельки с ее тела. Его руки обвились вокруг ее талии, привлекая ее все ближе и ближе. Диди не знала, что делать, ведь до сего момента она не более чем кокетничала с ним. Медленно, как разворачивают самый дорогой в жизни подарок, он одно за другим развернул полотенца. Они упали к ногам Диди, и она даже не подумала о том, чтобы их поднять.
Ей нравилось чувствовать на своем теле тепло его рук, скользивших то от талии к плечам, то вдоль спины вниз. Она не чувствовала ни малейшего страха, только желание быть с ним, как можно ближе к нему, желание почувствовать его кожу так же, как чувствовала она его мысли.
Тони прижал ее к себе. Его мокрая одежда не разделяла их, представляя собой как бы вторую кожу. Он вошел в нее, и неясность любящего смешалась с неистовством давно не находившей утоления страсти. Диди слышала, как молотил по палубе дождь, почувствовала, как качнулось суденышко, а потом ей показалось, что накатила волна, которой невозможно противостоять. Теперь она принадлежала ему, и никогда в жизни ни с кем другим ей не дано было испытать ничего подобного.
Вспоминая позднее тот день, она не могла сказать, когда именно увлечение превратилось в любовь. Но это случилось с ней именно тогда, в то лето, и не случалось никогда больше.
С той поры все время, если Тони не был занят на работе, они проводили вместе. Лодка стала их кровом, их прибежищем, где ничто, кроме них самих, не имело значения.
— Твои объятия — самое лучшее место в мире, — говорила она, лежа с ним рядом. — Для меня они и есть весь мир, единственный мир, который мне нужен.
Сьюзен не расспрашивала Диди ни о той ночи, когда она впервые не вернулась в Тэйер, ни о других подобных, не раз повторявшихся в будущем.
Тони редко заводил речь о ее семье, а когда такое случалось, ей без труда удавалось уклониться от прямых ответов.
— Интересно, как ты росла, как проходило твое детство? — сказал он как-то, ведя «Русалку» по покрытому рябью от легкого ветерка заливу.
— Ничего интересного, — отмахнулась Диди. — В моем детстве, можно сказать, не было никаких событий. Не то что в твоем.
— Почему ты никогда не говоришь о свои родителях? — полюбопытствовал он в другой раз.
— Да нечего о них говорить. Люди как люди, ничего особенного…
Он никогда не настаивал, не пытался преодолеть ее сдержанность, дожидаясь, как думалось ей, того момента, когда она сама захочет рассказать о себе побольше. Хотя, возможно, причина заключалось в ином: он чувствовал, что ее мир — это место, куда ему хода нет.
Тони познакомил ее со своей матерью. Та встретила Диди, как встречают долгожданных родственников. Стол был покрыт вышитой кружевной скатертью, которую, как пояснила мать Тони, она получила от своей матушки в качестве свадебного подарка. Угощение составляли блюда, считавшиеся праздничными на Сан-Мигеле, — сальдо верде[1], крокеты из креветок и сласти были поданы на фарфоровых тарелках, расписанных вручную. Как объяснила хозяйка, блюда выбирал сам Тони.
— Ты делаешь счастливым моего Антонио, значит, делаешь счастливой и меня. Теперь тебе надо поесть. Голодать нехорошо для здоровья.
Диди получала огромное удовольствие от таких вечеров: особенно ей нравились истории, которые эта леди горделиво рассказывала о своем сыне. О первой поездке с ним в Лиссабон, о том, как Тони спроектировал игровую площадку для начальной школы на Сан-Мигеле, о том, как сам мистер Мурр пришел к ним домой и сказал, что в строительном деле Тони ждет блестящее будущее.
Диди чувствовала, что сына и мать связывают взаимное уважение и неподдельная, искренняя любовь. И в этом наполненном любовью доме ее приняли как свою, как члена семьи, не выдвигая никаких условий и не задавая никаких вопросов.
Она не могла устоять перед притяжением радушия и тепла, а потому охотно и часто посещала всегда аккуратно прибранную двухкомнатную квартирку, расположенную над рестораном, на третьем этаже дома без лифта. Бывая здесь, она ощущала, как пробуждается в ней не слишком хорошо знакомое ей прежде чувство семьи.
В августе, после обеда в доме матери Тони, они объявили о помолвке. Должно быть, мать заранее знала о намерении сына, ибо на столе в тот вечер красовалась лучшая кружевная скатерть, серебряные кубки, которые муж привез ей из Лиссабона в подарок на годовщину свадьбы, и призматический графин, принадлежавший еще ее бабушке. Ради этого события она извлекла на свет сокровища, напоминавшие об ушедших из жизни членах семьи, близких, которые, таким образом, как будто, становились свидетелями счастья Тони. Прошлое семьи Пиканко словно встречалось со своим будущим.
Тони подарил ей филигранное кольцо, полученное им от бабушки, — ее последний подарок перед его отъездом из Сан-Мигеля в Америку.
— Мой Антонио хороший мальчик, — сказала его мать, сжимая нежные ладошки Диди в своих натруженных руках. — Он будет тебе хорошим мужем. Каким был мне его отец, мой Эдуардо. — Потом она взяла в ладони лицо Диди и заглянула ей в глаза, словно ища там ответ на свою просьбу. — И ты будешь добра с Антонио, правда? Сделай его счастливым, пожалуйста. Он хороший мальчик.
Подаренное кольцо Диди носила не на пальце, а на цепочке — как объяснила она Тони, «чтобы было поближе к сердцу». С ним она ходила на занятия, но под одеждой оно оставалось невидимым. Никто о нем не знал, хотя Диди намеревалась со временем рассказать все своим родителям.
Во вторник после занятий, провожая ее в Тэйер, Тони рассказывал о застройке центральной части города и о том, как на него давят, с тем чтобы заставить любой ценой сдать объект к 15 сентября. Мистер Мурр, его босс, уже успел сдать помещения в недостроенном здании в аренду и теперь настаивал на том, чтобы к началу месяца оно было готово к вселению арендаторов. Лишь после этого подряд считался выполненным, и он мог получить в банке остаток причитающейся на финансирование строительства суммы.
Мистер Мурр велел ему завершить работы к указанному сроку, чего бы то ни стоило. Проверки качества предписывалось свести к минимуму. Рабочих надлежало всячески поощрять к перевыполнению дневных заданий. Заставлять работать сверхурочно. Жертвовать даже безопасностью — чем угодно, только не временем. По словам Тони, Мурр, похоже, был близок к отчаянию.
