Говорливой толпой возвращались в гарнизон. Впереди шли командир эскадрильи капитан Булгаков и его зам, капитан Зосимов, в нескольких шагах за ними — остальные летчики.
На синем далеком небе резко выделялась гряда сопок, отороченная рябью снежных вершин и тенистых впадин. Дымил вулкан, как столетний дед, раскуривший трубку. Солнце снижалось; золотисто-белая тучка парашютом клубилась над ним.
— Может быть, махнем завтра на рыбалку? — спросил Булгаков.
Зосимов виновато усмехнулся.
— Я бы с удовольствием, Валентин Алексеевич. Да видишь ли, выпросил в батальоне машину на два рейса — дровишек привезти.
— В воскресенье отдыхать надо, — заметил Булгаков с напускной строгостью.
— А что ты думаешь, Валентин Алексеевич? Хозяйственные заботы — это тоже своеобразный отдых.
— Какой там отдых… — Булгаков махнул рукой.
Холостяк семейного человека не понимает. И наоборот…
Около двухэтажного деревянного дома они расстались.
Зосимов свернул к подъезду. Булгаков пошел дальше, к общежитию летного состава.
II
Две девчушки встречали Вадима на крылечке дома. Старшая смотрела на него его глазами, будто из зеркала, младшая пучила кругленькие карие глаза своей мамы. Наташе шесть лет, Светочке — два с половиной.
— Мама дома? — спросил он.
— Нету. Ее вызвали, — ответила Наташа.
На Светкином щекастом личике отразилась грусть по этому поводу, она, кажется, приготовилась всхлипнуть.
Варвара работала врачом в гарнизонном лазарете. Работала пока бесплатно в ожидании полставки, которая должна скоро освободиться. Летчики навезли в гарнизон столько жен-врачей, что далеко не каждой удастся устроиться на работу в крохотном местном лазарете. Окончив медицинский институт, Варя успела с годик поработать в хорошей клинике, специализировалась по акушерству, и это послужило ей надежной рекомендацией для здешнего начмеда: полковник взял ее в лазарет. Дела пошли у молодого врача успешно. Нередко ей приходилось самостоятельно диагностировать и оперировать — рука у Вари как у хирурга. В крупной больнице ничего подобного ей бы не доверили — там немало светил в белых халатах. Здесь же свобода действия полная. До города двадцать пять километров, не всякий раз повезешь туда беременную женщину. Денег пока Варе не платят, но на работу вызывают даже ночью, если нужно, и она этим гордится.
Оставив на время детей, Вадим забежал домой — умыться, переодеться. Сестрички, привыкшие к самостоятельной жизни, пошли себе гулять вокруг дома. Светка вертелась впереди колобком, часто нагибаясь над какой-нибудь находкой, заглядывая и под встретившийся кустик и за оградку. Наташа степенно шла с прутиком в руке, напевая песенку, — как пастушка. Смотреть за маленькой вошло у нее в привычку детской игрой и святой сестринской обязанностью.
Вадим вышел в старенькой летной куртке, изрядно потертой, и без фуражки. Переломил пополам шоколадку, отдал девочкам. Сам он никогда не ел шоколад, положенный по реактивной норме питания.
— Пора курочек покормить, — сказал Вадим, направляясь к сараю.
Эта процедура девочкам нравилась, особенно Светке. Она запускала ручонку в мешочек, который держал папа, и щедро рассыпала крупу.
— Тише, тише, а то ты весь корм, чужим курам раздашь, — смеялся Вадим.
— Они тоже хотят… — возразила Светка — добрейшая душа.
Здесь, в отдаленной местности, многие семьи военных, особенно те, у которых малые дети, держали кур: яички дорогие, в магазине их нет, да и на базаре редко встретишь. За домом стояли нестройной шеренгой сарайчики — кто какой слепил, — в них держали кур, хранили всякую домашнюю утварь.
У Вари в хозяйстве было пять курочек и шестой петух. А кормиться сбежалось больше десятка.
— Кыш! — гнал их Вадим. — Не поймешь, где свои, где чужие.
Наташа снисходительно улыбнулась, заметив:
— Мама их знает каждую в лицо.
Вадим рассмеялся, вспугнув кур.
Похозяйничали они, поужинали, а мамы все не было. Пришла Варя, когда дети уже спали, пришла очень усталая, с бледной улыбкой на губах.
— Ой, Вадим, какую тяжелую женщину привезли! — вздохнула она.
— И как?
— Да как… Кесарево сечение пришлось делать.
Вадим помолчал, не зная, что сказать на это. Он понимал, что Варе пришлось выдержать трудное испытание. Он обнял ее.
— Так что вот… — тихо молвила Варя. — Жена твоя провела сегодня акушерскую операцию высшей сложности.
— Женщина жива?
— Теперь жить будет! А висела на волоске.
Они долго шептались, засидевшись за полночь. Дети спали. Вадим затенил их кроватки от света, подвесив на лампочку кусок картона.
Жила семья в одной комнате на втором этаже. На общей кухне хозяйничали три соседки. По здешним условиям — не так уж плохо устроились.
В воскресенье поехали в лес, как только рассвело. Вадим настоял, чтобы и Варя с ним ехала.
— Тебе будет интересно, — сказал он. — А то ты ничего не видишь, кроме лазарета. Тутошних красот не видишь.
Детям был оставлен завтрак на столе.
— Спали бы подольше, мои маленькие, — прошептала Варя.
Когда вышли, машина уже стояла у подъезда. Шофер-солдат сел в кабину. Вадим и Варя, оба в гимнастических брюках, ловко вскочили в кузов.
Дорога петляла по мелколесью, она была слабо накатанной, кое-где заросла густой, высокой травой, иногда ныряла под быструю воду ручья. Никакой пыли за колесами.
— Я очень люблю лес! — кричала Варя.
Вадим понимающе улыбался.
Машина замедлила ход на повороте, и тут дорогу стали перебегать большие птицы.
— Смотри, курочки! — воскликнула Варя.
— Это тетерева, — пояснил Вадим и пожалел, что не взял ружья.
Шофер высунулся в окно по грудь:
— Видали тетеревов, товарищ капитан?
Вадим кивнул.
Потом мощный грузовик, по назначению — аэродромный тягач, карабкался на сопку. Подъем становился все круче, мотор завывал. Уже встречались между деревьями поленницы крупно наколотых березовых дров. Швырок — по-здешнему. Береза в этих местах растет приземистая, кривоствольная, крона у нее вся истрепана штормовыми ветрами. По сравнению с березкой среднерусской полосы, стройной, писаной красавицей, здешняя выглядит сиротинушкой, которую занесло на далекую чужбину. Полюбоваться нечем. Но древесина у нее окаменело-плотная, лучших дров быть не может — горят жарким огнем, что уголь.
Проезжали мимо большой поленницы. Вадим трижды стукнул кулаком по крыше кабины. Шофер понял сигнал, но не остановил машину.
— Будем лезть, пока сама станет, — прокричал он, выглянув из окна. — Чем выше, тем дрова дешевле.
Медленно продвигались в гору. Варя крепко держалась одной рукой за кабину, другой за Вадима. Оглянувшись, ахнула от изумления: с высоты, на которую они забрались, были видны щетинистые сопки, а за ними — бухта, отливавшая гладью стального листа.
Мотор кашлянул, скорость упала, и тогда шофер резко развернул машину, ставя ее боком по склону. Наступила тишина.
— О-го-го! — закричал шофер.
— О-го-го!!! — крикнули еще разок, все втроем.
На зов приковылял владелец высокогорных дров — тщедушный кореец с трубкой в зубах.
— Здорово, хозяин. Почем швырок? — обратился к нему шофер.
— Триста пятьдесят.
— По такой цене ты его до снега мариновать будешь, тогда уж никто сюда за ним не доберется. Давай за триста.
Кореец показал желтые зубы в улыбке.
— Триста? Давай-давай.
Варя толкнула мужа в бок, показав глазами на шофера: толковый, мол, парень, этот солдат, хоть и молодой. Практичные люди Варе всегда нравились.
Швырок покидали в кузов.
Осторожно спустил шофер груженую машину с горы. На обратном пути он сделал крюк, чтобы показать жене капитана еще одно интереснее место. Подъехали к берегу довольно широкой, быстротечной речки. Над ней висел мостик — несколько досок на ржавых тросах. Когда прошел человек, сооружение заскрипело и закачалось.
— Чертов мост!.. — улыбнулся шофер.
На берегу сидело несколько рыболовов. Один ходил с острогой, вглядываясь в темную воду. Вдруг он присел, пружиня ногами, резким взмахом метнул острогу. И вскоре выловил сачком пронзенную строгой большущую рыбину.
— Кета, глядите! — воскликнула Варя. Она никогда раньше не видела такого способа рыбалки.
— Чавыча, — поправил ее шофер. — Килограммов на пять-шесть будет рыбка.
Одну рыбину купили.
Вадим ехал наверху, на дровах, а Варя — в кабине. Шофер рассказывал ей, что сейчас, в сентябре, как раз идут на нерест кета, чавыча, горбуша. Лососевые. Живут в океане, а нереститься идут в реки. При выходе в устье та же, скажем, кета, рыба как рыба, а чем выше, тем инертнее делается (шофер употребил именно это слово из своего технического лексикона). В верховье она совсем инертная: можно подойти и погладить, когда она стоит в воде, — не шелохнется. Но там, в верховьях, ее уже не ловят: негодная она. После нереста вся погибает. В этом особенность лососевых…
