«Даже не представляешь, как нам со Сьюзан хотелось ехать в два раза медленнее, чтобы было время просто оглянуться вокруг, вдохнуть запах цветов», – вспоминает Джадсон.
– То, что я еду со скоростью пятьдесят миль в день, – парирует Юстас, – вовсе не значит, что я не слышу запаха цветов! Я чувствую эти чертовы цветочки и тогда, когда проношусь мимо. Вдыхаю запах цветов на протяжении всех пятидесяти миль, что недоступно большинству людей. Прежде всего, во время этого путешествия мы должны были ехать быстро из-за графика: Джадсону и Сьюзан надо было возвращаться на работу, и мы не могли потратить целую вечность на путь до Калифорнии. Кроме того, мне хотелось испытать предел возможностей – как всадников, так и лошадей. Хотелось вытолкнуть нас на самую грань и тщательно изучить наше поведение, принять вызов, раздвинуть границы возможного. Разглядеть наш предел под микроскопом, понять его и отвергнуть. Наш комфорт или веселье в этом путешествии для меня не были делом первой важности. Когда у меня есть цель, когда я решаю трудную задачу вроде этой, я не испытываю нужды в том, в чем нуждаются остальные. Мне не нужны сон, еда, сухость и тепло. Я могу перестать есть и спать и существовать за счет чистого воздуха.
– Это называется «умереть», Юстас, – сказала я.
– Нет, – улыбнулся он. – Это называется «жить».
Трудно соотнести эту неуемность с почти что буддийской философией дзен Юстаса относительно жизни в идеальной гармонии с неторопливыми природными ритмами, жизни в ритме «текущей воды». По крайней мере, темп этого путешествия был меньше всего похож на ритм текущей воды – он скорее напоминал ритм визжащей бензопилы, прорезающей континент на две части. И в конце пути покой никого не ждал. Попутчики Юстаса с трудом находили в себе силы мириться с его неослабной целеустремленностью. Чтобы хоть как-то смягчить мощное воздействие на его психику, Джадсон повадился каждый вечер напиваться виски.
«Я знал, что Юстасу не нравится смотреть, как я напиваюсь до беспамятства, – говорит он, – но лишь это помогало не сойти с ума».
Юстас был непримирим, а его лидерство порой подавляло, но он не жалеет ни об одном своем решении и по сей день. «Люди не понимают – и Джадсон со Сьюзан не понимали, – что мы и наши лошади не случайно покрыли такое расстояние, не погибнув и не покалечившись. Я слыхал о других, кто пытался пересечь Америку, и с ними всякое случалось: лошади получали травмы, пропадали вещи, путешественников грабили, избивали, они попадали под колеса машин. С нами этого не случилось, потому что я постоянно был начеку. Каждый день мысленно я принимал множество решений, минимизируя риск навлечь беду на свою голову. Если решал перейти на другую сторону дороги, на то была причина. Если отводил лошадь немного в сторону, чтобы та прошла по траве, а не по гравию, всего четыре шага, то экономил ей хотя бы четыре этих шага.
В конце каждого дня, когда мы подыскивали место для лагеря, в голове у меня включался компьютер и рассчитывал каждую возможность, учитывая около трех дюжин вероятностей, о которых никто другой и задумываться бы не стал. Этот луг – что за люди живут рядом? Есть ли рядом выезд, чтобы в случае чего можно было быстро смотаться? Не протянуты ли по земле провода, в которых могут запутаться лошади? Есть ли на другой стороне дороги свежая трава, которая может приманить лошадей посреди ночи, так что они выйдут на шоссе и их собьет машина? Видно ли нас с шоссе – вдруг кто-нибудь остановится и начнет расспрашивать, кто мы и откуда, и отнимать у нас время, когда нам надо осмотреть лошадей? Джадсон и Сьюзан всего этого не понимали. Они то и дело твердили: может, остановимся здесь, Юстас? Смотри, какое симпатичное местечко. А я лишь отвечал: нет, нет – и даже не объяснял почему».
Доехав до Аризоны, окончательно задавленные авторитетом Юстаса Джадсон и Сьюзан взбунтовались. Они оказались на распутье – в буквальном смысле. Джадсон и Сьюзан хотели свернуть с шоссе и весь день ехать более живописным путем – спуститься в крутой каньон и проехать по труднопроходимой местности, которая сулила приключения. Но Юстас был против. Он хотел остаться на шоссе и продвигаться более скучным, менее живописным путем, который позволил бы лошадям преодолеть большее расстояние за счет меньших усилий. Беспредельные ездоки устроили переговоры.
– Это небезопасно, – сказал Юстас. – Вы не знаете, что вас там ждет. В каньоне можно зайти в тупик или наткнуться на непреодолимую реку, и если придется возвращаться на десять миль назад, то мы целый день потеряем. Вы вообще можете погибнуть. У вас нет ни карты, ни надежных сведений об этом месте. Вдруг там возможны оползни или там плохие дороги, опасные горные потоки, где лошадям будет очень тяжело? Они и так уже на пределе, подвергать их такому испытанию просто жестоко. Это слишком опасно.
– Нам надоело ехать по шоссе, – ответил Джадсон. – Мы и отправились-то в это путешествие, потому что хотели посмотреть страну, это наш шанс быть ближе к природе. Нам нужно больше спонтанности, больше риска.
Они проголосовали, и, разумеется, Джадсон и Сьюзан составили большинство. Но Юстас по-прежнему упрямился.
– Я против, – сказал он. – Можете ехать в свой каньон, если хотите. Я не поеду.
Для Джадсона это было настоящим разочарованием. До отъезда они с Юстасом заключили договор о том, что в пути у них будет демократия: если возникнут какие-либо споры по поводу того или иного шага, возобладает решение большинства. И они никогда не разделятся из-за несогласия. А теперь случилось именно это. И в героическом путешествии длиной в двести пятьдесят миль, увы, появился один тридцатимильный отрезок, когда неразлучная команда разделилась, так и не сумев договориться.
– Я-то думал, мы одна команда, – сказал Джадсон брату.
– Я могу быть частью команды, но ровно до тех пор, пока все будут делать то, что я считаю правильным, – заявил Юстас.
И Джадсон со Сьюзан свернули в каньон.
«Это был лучший день за всю поездку, – вспоминает Джадсон. – Дикие пейзажи, природа. Мы пересекали реки, где вода доходила коням до живота, любовались острыми вершинами первобытных скал. Наслаждались каждой минутой, смеялись и пели. Именно так я представлял себе нашу поездку. Мы чувствовали себя беглыми преступниками, вырвавшимися на свободу. А Юстас всё это пропустил».
«Когда они вернулись, лошади хромали, – вспоминает Юстас. – Зря они вообще отправились туда. Могли бы погибнуть и угробить коней. Я был прав».
После того случая Джадсон решил помалкивать и следовать указаниям Юстаса, потому что для сохранения общего мира гораздо легче было подчиниться, чем бунтовать. Но теперь, когда он ехал на лошади рядом с братом, его терзало неприятное чувство, что с этого момента между ними все будет уже не так, как прежде.
Как и планировалось, они добрались до Тихоокеанского побережья к Пасхе. Никто из участников похода не отступился и не умер. Они ехали по Сан-Диего и вдруг почувствовали запах океана. Свернув с последнего шоссе на пляж, Юстас погнал коня прямо в волны прибоя, как будто рассчитывал доскакать до Китая. Он плакал – ему по-прежнему хотелось двигаться вперед.
Но не Джадсону и Сьюзан. Эти двое были совершенно уничтожены поездкой, которая далась очень тяжело. Но теперь она кончилась, и они были в восторге. Джадсон сразу направился в центр скопления народа. Въехал на лошади прямо в бар и несколько часов просидел в седле (!), вертя на пальцах свой шестизарядный револьвер и рассказывая байки. Бармен угощал его все новыми и новыми порциями. Сьюзан же привязала коня у входа в бар и тихо пробралась сквозь толпу, не привлекая к себе особого внимания.
Следующую неделю они провели в Сан-Диего, куда приехали их матери. Миссис Конвей и миссис Климковски хотели поводить ребят по городу, показать им океанариум и зоопарк, они намеревались ужинать в шикарных ресторанах. Джадсон и Сьюзан с удовольствием предались этим роскошествам, но Юстас держался в стороне, молчаливый и угрюмый.
«Не понимаю, как им удалось так резко переключиться, – сказал он позже. – Мне хотелось крикнуть: „Эй, ребята, мы только что пережили такое невероятное приключение вместе с лошадьми, а вы уже всё забыли? В один день живете на полную катушку, а в другой вот так просто можете сесть в машину и поехать в долбаное кафе-мороженое? Как будто ничего и не было?“ Им словно было все равно».
И он провел неделю в одиночестве, размышляя и каждый день катаясь на лошади по пляжу из стороны в сторону. Его бывшие попутчики спрашивали: «Неужели тебе не надоела эта езда?» Нет. Никогда. Юстас часами ездил на лошади по пляжу и вспоминал путешествие, столкнувшись с непреодолимым препятствием в виде Тихого океана. Его манифест о собственном предназначении пришел в столкновение с географическими реалиями: дальше ехать было уже некуда. Страна кончалась прямо тут, у него под ногами. Всё было кончено. Если бы из-под воды вдруг возник другой континент, Юстас Конвей покорил бы его, а пока…
