Пастух немного поколебался, словно обдумывая слова Майка, потом опустился на стул. Он развязал сумку, похоже решившись, и достал что-то, завернутое в тряпицу.
Развернул ее, словно высвобождал из пеленок новорожденного младенца. Это была старинная лира в комплекте со смычком. Инструмент был знаком Майку, ему часто доводилось его видеть, но этот экземпляр был намного меньше и явно намного старше тех, что встречались ему до сих пор. Музейная редкость, и было ей, как предположил Майк, лет двести. Манусос сосредоточенно оглядел ее, легким прикосновением оглаживая пустотелый корпус, словно пытался найти в ней хоть малейший изъян.
– Ее дал на сохранение отцу моего отца один турок. В те времена греки жили в Малой Азии. Она уже была очень старой, когда попала в мою семью.
– Красивая вещь.
Манусос посмотрел на Майка, как будто тот ляпнул что-то, до глупости банальное.
– Сейчас никто не может сделать такой инструмент, – заявил он. – Невозможно. Нельзя сделать такое на станке. В ней душа мастера. Разве не человек создал ее? В ней вся его радость и все недостатки его личности. Если сделать ее с помощью машины, в ней не будет человеческих слабостей. А если в ней не будет человеческих слабостей, она не сможет играть музыку, будет лишь еще одной машиной для извлечения звуков. В ней не будет кефи, не будет страдания. – И как бы подводя итог, свирепо взглянул на Майка и рявкнул: – Ты не увидишь лиры лучшей, чем эта.
– Уверен.
Удовлетворенный ответом, Манусос кивнул. Упер верх инструмента в виде рыбьей головы себе под ребра, а днище в бедро. Как настоящий артист, нацелился смычком и медленно провел им по струнам.
Раздался отнюдь не сладостный звук, а жуткий, пронзительный вой. У Майка мурашки побежали по коже. Отступившая было похмельная боль вновь задергалась в голове. Манусос повторил ноту. Она повисла в воздухе, невыносимая, не желавшая затухать.
– Разве не красиво? – гордо сказал пастух.
– Да. Очень красиво.
– Ты лгун, Майк, – улыбнулся Манусос. – Этой нотой отгоняют нехороших духов. Что, чувствуешь себя неуютно? Так и должно быть. Это жирный червь в тебе чувствует себя неуютно. Ха-ха-ха! Жирный червь! Повторить?
– Пожалуйста, не надо.
Манусос бережно положил инструмент на скамейку рядом с собой.
– Много ты знаешь? Я имею в виду – о доме. Много ты знаешь?
– Я знаю, что одна немка пыталась здесь покончить с собой из-за несчастной любовной связи с Лакисом.
Манусос покачал головой:
– Кто тебе это сказал?
– Кати из деревни. Во всяком случае, она рассказала Ким, а Ким мне. Разве это не правда?
– Правда? Эх, англичане, англичане! Иногда вы как дети. Что вы знаете о правде! Англичане!
– Я знаю, что греки могут быть отчаянными лгунами.
Майк хотел ответить обидой на обиду, но его слова были встречены одобрительным хохотом пастуха, который повторял и повторял их, будто находя в этом удовольствие: «Отчаянные лгуны. Да. Да. Отчаянные лгуны». Потом вдруг снова принял серьезный вид.
– Я расскажу тебе, что мой отец рассказал мне о Святой Троице правды. Я тогда был еще слишком мал, чтобы оценить шутку. Во-первых, сказал он, никто не рассказывает всего. Во-вторых, он убедил меня, что никогда не следует пытаться рассказать все до конца. И третье, что он сказал мне: «Если кто-нибудь когда-нибудь будет пытаться рассказать тебе всю правду, не верь ему». В любом случае Кати рассказала Ким только часть истории или даже меньше. В сущности, наболтала много ерунды.
– Значит, не было никакой немки по имени Ева?
– О да, была немка, которую звали Ева, и она была любовницей Лакиса и жила в этом доме. Все об этом знают. Пока все правда. Этот «секрет» был всем известен. Что у греческого мужчины есть любовница, это не бог весть какая новость; вот если ее у него нет, тогда да, это новость. Но в деревне были возмущены тем, что Лакис, этот осел, и не пытался ничего скрывать… Как бы то ни было, у жены Лакиса кончилось наконец терпение. Она запретила ему видеться с Евой и сказала, чтобы он выставил ее из дома. Он не любил эту Еву, связь с ней лишь льстила его мужскому тщеславию. Лакис перестал видеться с ней, но не в его силах было заставить ее уехать отсюда. Ни в какую не соглашалась. Что он мог поделать? Он просто перестал приходить сюда… Но Ева была не дурочка. Знала, как отомстить Лакису. То ли она хотела наказать его, то ли заставить ревновать – кто знает. Но она превратила этот дом в настоящий бордель. Поговаривают, она совратила половину мужчин деревни. Жизнь в этом доме была непрекращающейся вечеринкой. Люди приходили и уходили. Говорят даже, что сюда приезжали проститутки из Палиоскалы… Насколько этому можно верить? Ты знаешь, так рассказывают женщины и священники деревни. И правда, много мужчин приходило сюда из таверны и оставалось допоздна. Могу подтвердить, что тут танцевали, пели, играли в карты, выпивали и неунывающая Ева заправляла всем весельем. Молодым я не раз проходил мимо ворот и старался взглянуть на нее. Она была красивая. Но в деревне говорят о ней так, будто она была вавилонской блудницей… Сплетни о том, что творилось в этом доме, ходили по всему острову. Наконец терпение женщин деревни лопнуло, и они решили: надо с этим что-то делать. Ни о чем другом не говорили, как только о том, что они с ней сделают. То да се или же что еще. Но, похоже, они побаивались то ли Евы, то ли этого места.
Манусос помолчал, поглаживая горло, потом продолжил:
– Ты был здесь, Майк, когда дует сирокко? Нет? Даже здесь, далеко на севере, мы иногда страдаем от этого ветра из Африки. Его ни с чем не сравнишь. О некоторых островах рассказывают, что, если там муж убьет жену, когда дует сирокко, судья и присяжные смотрят на его проступок снисходительней. Могу в это поверить. Горячий ветер. Он дует тебе в рот, как дыхание опостылевшей любовницы. Укутывает, как горящее одеяло. Ты таскаешь его повсюду на спине, как труп… Я в те ночи, когда дул сирокко, спал, опустив ноги в воду, просто чтобы хоть как-то успокоиться. Вся кожа зудит и покрывается потом. Кровь едва ползет по жилам, хочется разнести что-нибудь. Да, видишь кого-то и подмывает просто так, без всякой причины, разбить ему лицо… Так вот, тогда дул сирокко и никто не мог спать, и поэтому веселье в доме затягивалось все дольше и дольше. Мужчины тайком убегали из дому и шли сюда… Это случилось в праздник, в день Лошади. В деревне Ипас на другом краю острова, где горы черные, три дня, как сумасшедшие, скачут на лошадях по улицам деревни – тебе стоит на это посмотреть. Наша деревня по традиции выставляет команду для участия в скачках. Все мужчины уходят или чтобы соревноваться, или поболеть за своих, или просто напиться по такому случаю. Все приятели Евы покинули ее, чтобы пойти на праздник. Оставили ее одну.
– Когда все это происходило? – спросил Майк.
– Двадцать пять лет назад, – секунду подумав, ответил Манусос. – Когда только начинался весь этот туристический бизнес. Когда никто не знал, как он изменит нас, греков… И тогда женщины деревни решили воспользоваться таким удобным случаем. Собралось девять человек, и они явились сюда, чтобы выгнать Еву из дома. Я могу назвать их всех по именам. И еще они напились пьяными, чтобы набраться духу сделать свое дело.
– Откуда ты все это знаешь?
– А я, Майк, прятался вон за теми кустами и все видел. Да. Я знал, что все мужчины ушли на праздник. И спустился с горы посмотреть на эту женщину, воспользовался случаем. Ева сидела здесь, в патио, и спокойно читала книгу возле масляной лампы. Но я был труслив, не смел войти в ворота и тогда-то и увидел вереницу деревенских женщин, с факелами в руках шедших по тропе. Я спрятался в кустах. Потом они вошли в ворота, и глаза у них были ужасные. Как у лошадей, обезумевших от испуга. Страшно было смотреть на них… Они подошли к ней, прямо к этому самому патио, где мы сидим с тобой. Ева встала. Я не слышал слов, но видел, как одна из женщин ударила ее по щеке. Я удивился, когда Ева ответила на удар. Оплеухой на оплеуху. Только я подумал, что дело может повернуться в любую сторону, как они все набросились на нее. Били, пинали ногами. Она вырвалась и поползла в сад, но они шли за ней, осыпая ударами. Они содрали с нее одежду, а потом сделали это.
– Что сделали?
– Они повесили бедную женщину на дереве.
Майк посмотрел, куда указывал шишковатый палец Манусоса. Это было дерево, стоявшее напротив уборной, у насоса.
– Но…
– Ты знаешь всех тех женщин, – сказал Манусос и назвал их по именам.
Среди них была жена мясника. Мария, торговавшая одеждой. Женщина, которую он знал как торговку помидорами. И Кати.
– Я не верю!
Манусос пожал плечами:
– Это каждому известно. И теперь я решил рассказать тебе.
– Но почему не было суда? Почему их не посадили в тюрьму? Ведь это убийство!
– Это маленькая деревня, на маленьком острове. Ева была чужой.
– О чем ты говоришь?
– Полицейский, который перерезал веревку, был свояком Лакиса. Врач, который составил заключение о смерти, – двоюродный брат Марии. Следователь – дядя одной из женщин.
