– Кира, вы откуда? – изумленно спрашивает он. – А почему вы плачете?
– Игорек, милый, это я от радости, что вас встретила, а то каково бы мне тут одной с вещами ночью…
– Но почему же вы не предупредили? И теща ничего не сказала.
– Ладно, потом все выясним. Бери вещи и пошли, – командует Васька.
Большой, добрый, с глазами и ресницами восточной красавицы, Игорь подхватывает мои неподъемные сумки как пушинку и спешит к машине. Васька обнимает меня, и я рыдаю у нее на груди. Это – родное. Ну как не быть оптимисткой, когда в такую кошмарную минуту совершенно случайно в Шереметьеве оказываются родные люди, готовые и помочь и утешить? Эта мысль помогает мне взять себя в руки и даже улыбнуться. Улыбка, вероятно, вышла жалкая, потому что у Васьки кривятся губы и она сама вот-вот разревется.
– Васенька, – говорю я уже в машине, – ты не знаешь, Жука еще у мамы или она его уже ко мне отнесла?
– Понятия не имею, мама там со своим Смирновым, я ее и не вижу почти.
Как мне хочется домой, к Жуке. Даже Алевтину не хочу сейчас видеть, добраться бы до постели, прижать к себе Жуку, чтобы он запел, замурлыкал, и заснуть, а потом проснуться, как будто ничего этого не было. Чтобы жить дальше, надо навсегда забыть эту историю с Маратом, отсечь… А вдруг с ним что-то случилось? Вдруг он заболел, попал в аварию, мало ли что бывает! Но как узнать? Посвятить во все Волю? Ни за что, он такой бестактный! Я сама позвоню, утром позвоню ему домой. И если услышу его голос, значит, он меня просто предал. А если нет, попрошу его к телефону, – интересно, что мне скажут. Правильно, дождусь девяти утра и позвоню. А потом уж буду решать, как жить дальше. И, оставив себе этот жалкий клочок надежды, я немного успокоилась.
– Смотри-ка, мама еще не спит! – воскликнула Васька, подъезжая к нашему дому. Действительно, Алькино окно на первом этаже светилось. И мне вдруг до боли в груди захотелось ее увидеть.
– Я сейчас постучу ей в окошко, а ты с Игорем поднимайся пока к себе, – распорядилась Васька.
Игорь довел меня до квартиры, подождал, покуда я открою дверь, но у меня так дрожали руки, что ключ не попадал в замочную скважину. Тогда он решительно отобрал у меня ключи, отпер дверь, внес вещи и поспешил ретироваться. Его смущал мой зареванный вид.
Я дома. Дома и стены помогают. Стены, помогите мне!
И тут же раздался гулкий в этот час стук каблуков и отчаянный звонок в дверь. Я кинулась открывать. В квартиру буквально ворвалась Алевтина с Жукентием на руках, который при виде меня рванулся что было сил и оцарапал мою подружку задними лапами. Я подхватила его на руки.
– Жукочка, родной!
– Скотина неблагодарная! – проворчала Алевтина. – Целый месяц я тут над ним тряслась, а он… Кирка, опять?
– Да!
– Так я и знала! Знала, что этим кончится! Когда ты последний раз с ним говорила?
– Вчера.
– И он не приехал?
– Нет.
– Хорош, нечего сказать!
– А вдруг с ним что-то случилось?
– Случилось, ясное дело, страшный приступ переляку, знаешь такую болезнь?
Я всхлипнула, и Жука у меня на руках тоже судорожно всхлипнул. Соскучился, мое золотко!
– Да отпусти ты кота! Давай хоть поцелуемся! – потребовала Алевтина.
Я осторожно опустила Жуку на диван, и мы бросились друг другу в объятия. Тут уж я дала волю слезам.
– Вот новости – рыдаем из-за Марата! Давно не было!
– Я не из-за него, я из-за Дашки! Она так к нему привязалась!
– Погоди, мне надо выпить кофе! – Алевтина решительно направилась на кухню, я поплелась за ней. – Сейчас сделаю себе кофе, и ты мне все расскажешь.
Мы просидели до восьми утра, когда вконец умученная Алевтина заявила:
– Не пойду сегодня на работу, обойдутся! Я тут, у тебя, посплю. Дома все равно спать не дадут. Прошу только, разбуди меня в десять, я позвоню Смирнову, скажу, чтобы не ждал. Он, конечно, огорчится, но ничего, переживет.
И, едва положив голову на подушку, Алевтина уснула. Надо бы и мне поспать, да где там! Я ведь обещала позвонить Дашке. Но сначала я дождусь девяти и позвоню Марату. Этот номер телефона я помню двадцать один год. А если он сам подойдет? Сказать ему, как я его презираю? Не стоит, он и сам себя сейчас презирает. Ровно в девять я набрала номер. Сердце билось где-то в горле. Трубку снял, по-видимому, сын.
– Будьте добры, Марата Ильича.
– Его нет дома.
– Простите, а он здоров?
– Ну, три минуты назад, когда выходил из дому, был здоров. А кто это говорит?
Но я уже повесила трубку. Итак, все ясно. Теперь необходимо позвонить Даше. Чтобы ни одной лишней секунды иллюзий не было у моей девочки. В Тель-Авиве сейчас еще восемь утра, но я не могла больше ждать. Дашка мигом сняла трубку. Родной заспанный голос.
– Алло, мамуля, это ты?
– Да, деточка!
– Мама, что у тебя с голосом?
– Ничего.
– Мама, он… он не встретил тебя?
– Нет, не встретил.
– Мамочка, но, может, с ним что-то случилось, может, он заболел?
– Я только что говорила с его сыном, он сказал, что отец ушел три минуты назад вполне здоровый.
– Мама!
– Все, Дашенька, побыла неделю отцовой дочерью, и будет. Придется впредь довольствоваться только мамой. – Я говорила очень монотонно, чтобы не разрыдаться от жалости к себе и дочке.
– Мамочка, родная, прости меня, это я, я виновата, я так хотела, чтобы вы были вместе, а ты не верила, не верила, а я тебя убеждала, – уже в голос рыдала Даша.
– Нет, Данечка, твоей вины тут нет, мне самой так хотелось поверить ему…
– Мама, но почему, почему… Зачем были все эти планы, обещания, разговоры…
– Дашенька, деточка моя, давай дадим друг другу слово никогда больше не вспоминать о нем. Когда его не было в нашей жизни, нам ведь было совсем неплохо без него, разве нет?
– Да, конечно, ты права, прости, прости меня, мама, я и вправду не хочу больше слышать о нем, он ведь не только тебя, но и меня предал. Все. Забыто. А как же ты добралась?
– Вообрази, случайно встретила в Шереметьеве Ваську с Игорем, они кого-то провожали. Чем не повод для оптимизма?
– Мамуля, какая ты у меня молодчина! Ладно, хватит болтать, а то ты разоришься… без папочкиного наследства, – ехидно добавила она. И я успокоилась, все-таки она моя дочь.
Я вдруг ощутила зверский голод. И помчалась на кухню варить кофе и жарить яичницу. С этого я всегда начинала новую жизнь после очередной катастрофы. Если можно утром встать, съесть яичницу с черным перцем, выпить кофе и получить от этого удовольствие – значит, жизнь продолжается. Я сидела за столом, а Жука лежал на столе, смотрел на меня любящими желтыми глазами и мурлыкал от радости. Вот он-то уж точно не предаст!
В кухню приплелась заспанная Алевтина и мигом оценила ситуацию.
– Яичница с кофе? Новая жизнь? Вот и молодец. Так и надо. Я смотрю, ты жива, так, может, я пойду на работу? А то Смирнов там без меня чахнет.
– Конечно, иди, я уж как-нибудь перебьюсь. Но с работы давай сразу ко мне. Я привезла подарки и всякие вкусности. Жду!
Вот так и потекла моя московская жизнь. О Марате я старалась не думать. К счастью, Лерки не было в Москве и можно было не бередить душу, рассказывая ей об Израиле.
Двадцать седьмого вечером я вспомнила, что сегодня должен был вернуться Котя. Но я уже не верила и Коте. Я позвонила Юрику и сказала, что между нами все кончено. Он страшно удивился и решил, что у меня просто дурное настроение. Двадцать восьмого и двадцать девятого Котя не позвонил. Все, пора ставить крест на женской жизни! Мне уже под пятьдесят – хватит, нагулялась.
Тридцатого в шесть утра раздался звонок в дверь. Я испугалась.
– Кто там?
– Кузя! Открой!
– О Боже!
– Кузенька, открывай скорее!
– Сейчас, только халат накину!
Я сломя голову бросилась к шкафу, выхватила оттуда чистый халат, успев сорвать с себя любимую ситцевую рубашку и сунуть ее на дно шкафа.
Котя стоял на пороге с чемоданом, дипломатом и громадным ананасом в руке.
– Котя, откуда?
– Прямо из аэропорта! Я очень падок на дешевые эффекты!
Он вошел, закрыл за собой дверь, а я стояла в совершенном ошалении, придерживая рукой расходящиеся полы халата.
– Кузя, что с тобой? Ты мне не рада?
– Ох, Котя! – вырвалось у меня. – Я рада, я так рада!
Я прижалась к нему и разревелась.
– Так, понятно, – сказал Котя и взял в ладони мое лицо. – Ну все, все, дурочка, перестань плакать, я уже все простил, я ведь заранее знал, что так будет, – что ты не устоишь, а он опять тебя надует! Сначала я очень горевал, но потом решил – все естественно, двадцать лет перетягивают неделю, но я старый, умный и разбираюсь в людях. Поверь, он не стоит даже одной твоей слезинки. А со мной тебе будет хорошо. Я правда люблю тебя, честное слово! Знаешь что, чем плакать, свари-ка ты мне кофе и сделай яичницу. Я люблю начинать с этого новую жизнь.
Я обалдело уставилась на него. Боже мой, да мы же созданы друг для друга, как я могла думать о ком-то еще? Марат? Да к черту Марата, зачем он мне, если есть Котя?
