Все было, как обычно, когда фуршет.
- Идем. Я познакомлю, - Крачун повел Адмиралова знакомиться с автором пиесы.
Автор пиесы стоял в обществе трех психотерапевтов, одним из которых была дама. Все, включая даму, держали по рюмке или по стаканчику водки, а дама кроме того держала тарелку с бутербродами. Один из психотерапевтов говорил:
- Но с точки зрения профессиональной у меня, конечно, есть замечания. Синдромы так не описываются. Неужели вы думаете, что достаточно одного примера, чтобы...
- Роман, - воскликнула дама, - не будь занудой. Кстати, я хотела спросить вас, - обратилась она к драматургу, - откуда вы знаете о синдромах Обломова?
Вместо ответа драматург многозначительно погладил бороду.
- А еще есть синдром барона Мюнхгаузена, а еще есть Алисы в стране чудес, а еще есть Александра Дюма, - перечислял второй психотерапевт, загибая пальцы.
- Александра Дюма нет такого, - сказала дама, - это ты сам придумал
- Помилосердствуйте, - снова заговорил первый, критически настроенный психотерапевт (Роман). - Вся эта систематика уже давно устарела. В международной классификации...
- Лучше бы ее не было, этой международной, - сказал третий и призывно приподнял рюмку. - Ну-с...
Возможно он хотел произнести тост, но ситуация позволяла и без тоста.
- Подождите, - поспешил вмешаться Крачун, - мы с вами. Знакомьтесь, это Андрей Андреевич Адмиралов, он книгу детских стихов написал.
- О! - сказала дама, изменив направление руки: она уже почти чокнулась с автором «Третьего синдрома», но в последний момент предпочла подарить первый чок Адмиралову.
Все почокались и без лишних слов опрокинули.
Дама протянула тарелку, и все взяли по бутерброду.
- И потом, посмотрите на этих американцев, - сказала дама, - они уже нарциссизм нормой считают. Расстройством не признают психопатологическим.
- На очереди педофилия, - сказал второй.
Все посмотрели на Адмиралова.
- Прочтите стихотворение, - попросил критически настроенный психотерапевт.
- Не вижу детей, - сказал Адмиралов.
Его ответ всем понравился.
Дама решила похвалить драматурга:
- Ваша пьеса не велика по объему, но чрезвычайно глубокая по смыслу. Используйте ее как основу. Я далека от всего этого, но абсолютно уверена: из нее может вырасти большой двухактный спектакль.
Драматург опять промолчал, только слегка наклонил голову и коснулся в очередной раз бороды.
- Профессионал, - согласился с коллегой Крачун. - Он и для нашего центра помощи исключительного качества вещи писал. Даже рекламой называть не хочется.
- Для кого я только не писал, - сказал драматург. - Я и для стоматологов писал, и для остеопатов...
- Для остеопатов что именно? - встрял Адмиралов. - «Проблема 24» это не ваша идея?
- Моя! Это я такой бренд для их комплексных программ придумал - «Проблема 24». По числу позвонков за исключением крестцовых и копчиковых.
- Причем семь это шейные позвонки, - сказал Адмиралов.
- Справедливо, - сказал драматург. - а двадцать четыре - наиболее вероятный возраст появления первых проблем.
- То есть вы в остеопатии разбираетесь?
- Хуже, чем в психотерапии. Но... в общих чертах.
- Невероятно. А про пиявок вы не писали?
- Писал. И не один раз.
- «Любовь и кровь» - это не ваше?
Драматург напряг память.
- «Пиявка хорошо присосалась. Значит, она вас полюбила», - напомнил Адмиралов. - Ну как же, я помню, а вы нет?
Драматург тоже вспомнил.
- «Пусть пьет на здоровье за ваше здоровье»! Помню, помню! Мое! Но вы- то откуда знаете? Лечились?
- Было дело, - сказал Адмиралов. - Вот ведь как на свете одно с другим связано!
Драматург ликовал.
- «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой!» - радостно пообещал Крачуну торжествующий драматург.
- Образцовые тексты, - согласился Крачун. - Суггестивные. Нейролингвисту, будь он хоть трижды специалистом, так не написать никогда. Помните, про зубы писали? Я прочитал, чуть в поликлинику не помчался, ей-ей!
Тем временем критически настроенный психотерапевт уже вел параллельную беседу с толерантной дамой и своим коллегой. А тут еще и новый психотерапевт подошел, со своей рюмкой, - число членов кружка превысило критическое значение, компания, как это бывает на фуршетах, немедленно распалась на две. Вновь пришедший занял место драматурга, а тот вместе с Адмираловым и Крачуном спонтанно подался поближе к столу, не прекращая общения.
- Хотите сюжет? - спросил Адмиралов. - Представьте себе, некий психотерапевт, ну вот для наглядности он, - кивнул на Крачуна, - исследует непростые отношения своего пациента с его болезнью, ну что ли, с дефектом... у него там что-то вписывается в какую-то систему, складывается в какую-то картину, он хочет этот случай с чем-то там обобщить и описать, как новый синдром...
- Ладно, ладно, - снисходительно произнес Крачун и несколько демонстративно засмеялся, как бы предлагая драматургу не относиться к словам Адмиралова слишком серьезно.
- Вроде вашего синдрома Обломова, - продолжал Адмиралов, - но только назвать своим именем...
- Он хочет сказать «синдром Крачуна», - сказал Крачун, с наигранной веселостью. - Адмиралов, ты все упрощаешь!
- Он даже едет за своим пациентом в Индию.
- В Индию? - переспросил драматург.
- В Индию. Там целители всякие, и есть один, который избавляет от того дефекта... от межпозвоночной грыжи, если конкретно...
- А что за отношения у него с грыжей, позвольте спросить?
- Сложные. Придумайте сами. Главное, что целитель избавляет его от грыжи. А тот психотерапевт уже описал синдром. И уже на конференции выступил. И опубликовал статью. Синдром Крачуна, допустим, да?
- Пока не очень интересно, - сказал Крачун, выражая отношение к истории кривизной улыбки.
- Это я для примера только. В общем, пациент избавился от своего первичного недуга, от межпозвоночной грыжи...
- Сомнительно, - сказал драматург. - С помощью целителя?
- Это литература. В литературе все может быть. Не мне вас учить.
- Избавляется. И?
- А синдром-то остался. Понимаете? Грыжи нет, а синдром-то остался... И он словно в воздухе подвешен, этот синдром. И чувствует наш герой себя опустошенным. Стало не хватать в жизни чего-то. Нет грыжи любимой, а синдром-то есть! И вот у него отношения того же рода возникают теперь уже с самим синдромом, он как будто влюбляется в синдром... Подобно тому, как раньше когда-то влюбился в грыжу!
Крачун хмыкнул.
- Занятно.
- А он раньше в грыжу влюбился? - спросил драматург.
- Ну, допустим, - отмахнулся Адмиралов. - А тот психотерапевт, видя такое дело, с тем же энтузиазмом описывает уже этот случай, и в перспективе должен появиться синдром-два... или синдром-штрих...
- Вроде второй производной, - сказал драматург.
- Вот именно.
- Слушайте, а ведь это моя тема.
- Дарю.
- Окститесь, - обратился Крачун к драматургу. - Не вздумайте писать. Иначе вот он, - показал глазами на Романа, - так вас раскритикует. Жить не захочется.
- А они что, голубые?
- Кто? - спросил Адмиралов.
- Ну, психотерапевт с пациентом?
- Почему? - спросил Адмиралов.
- Да, это вы как-то слишком, - сказал Крачун. - Зачем же вы так? - Он покачал головой. - Кстати, мы действительно с Андреем в Индию едем. А везет нас наш общий товарищ и мой бывший пациент. Он едет с женой. А мы с Андрюшей без жен. Жены нас отпускают.
- В Гоа?
- Нет, в Гималаи... Сначала в этот... как называется?
Адмиралов ответил:
- Лех.
- А в конечном итоге в Ри... в Ре...
- В Ришикеш.
- Да. Туда.
- Завидую, - сказал драматург.
Чокнулись за Индию, опрокинули.
- Буквально завтра, - сказал Крачун.
- Возьмите меня с собой, - попросил автор пьесы про синдромы Обломова.
- Это невозможно.
- Я компанейский. Я догоню.
- Нет, нет, - сказал Крачун. - Поздно. Нельзя.
То есть как не вернемся? Что еще за фантазия? Мы для того и оставили большую часть наших вещей в священном Ганготри, в одном номере дешевой гостиницы сразу за храмом, чтоб забрать на обратном пути - как же нам не вернуться в Ганготри?.. Мы и в Ришикеш вернуться должны. И вообще - мы вернуться должны. Не останемся ж там, у истока реки... если дойдем? А взяли мы сущий пустяк - по спальному мешку и теплые вещи. Ну и воду, конечно. Без воды очень трудно идти. Мы идем по горной тропе, а за спиной у меня в рюкзаке плещется-булькает в пластиковой бутылке мой заветный литр воды, но я это бульканье, как соритмичный шагу тик-так часов, чувствую вспотевшей спиной, а вовсе не слышу ушами, ибо как мне услышать сквозь грохот реки, бушующей подо мной, что там тикает-такает-булькает сзади ушами? - нет, говорю, не ушами тикает-такает-булькает, а как мне услышать ушами, как тикает-такает-булькает сзади, сказал? Сзади, сказал - у меня в рюкзаке. Подо мной - под нами - это в пропасти, справа. Мысль моя не похожа на мысль, потому что не мысль. Так и надо ее понимать. Потому что горняшка опять возвратилась, а я ведь надеялся, что привык.
