— "Он же сейчас говорить будет. Наверное, местный дурачок", — ухмыльнулся в душе корреспондент, но что-то подсказывало ему, что дурачки не одеваются с такой изысканностью, да и во всём облике парня не было и тени вырождения. Раздираемый сомнениями: отложить или не отложить ручку с записной книжкой, он решил разузнать об этом парне у своей соседки.
Морской бриз смеха заглушил вопрос спецкора.
— "Точно дурачок, — подумал он и отложил ручку. — Ладно, хоть развлекусь".
— Молодец Андрейка! Как он его! А? Вы слышали? — искрясь смехом, обратилась соседка к корреспонденту.
— Нет. А что? — ответил он и на всякий пожарный приготовил ручку.
— Не обижайтесь, Анатолий Павлович! — услышал спецкор со сцены. — Жизнерадостный, юморной народ — кайбальцы! Умеют они ценить хорошую шутку. Они и надо мной похохотать не прочь. Я ведь один в один на Вас похож. Синяк, думаете, откуда у меня?.. Тоже много говорю.
— Вы меня, молодой человек, унизить что ли пытаетесь. Зачем юродствуете? — сказал Севыхин.
— Ну что Вы. Я ведь в декабре за Вас голосовать буду и всех к этому призываю. Если кто-то и сможет сделать что-то конкретное, то только человек со связями, а у Вас подвязки во властных кругах имеются. А смех — это фора, которую кайбальцы себе позволили. Вдруг так произойдёт, что Вы не оправдаете их ожидания, сиденья без пользы протирать будете, или ещё хуже, если окажетесь коррупционером и интересы всяких подонков лоббировать станете. Приятно будет кайбальцам, что хоть посмеялись они над вами от души. А моих слов близко к сердцу не принимайте… И то, что пройдёте в Думу — даже не сомневайтесь. К плохому это или к хорошему — я не знаю. Спросить мы с Вас всё равно не сможем, нет в законодательстве таких пунктов, по которым можно было бы отзывать нерадивых депутатов. Государственные законы аппаратом чиновников создаются. Они несовершенны. А есть жизненные законы, проверенные тысячелетиями, которые, к примеру, в библии прописаны. Они универсально-индивидуальные. А ещё, в конечном счёте, совесть есть, Анатолий Павлович. Сейчас я говорю не о Вашей, а о народной. Странно она проявляется — Западу не понять! Всему миру известно, что мы сердцем выбираем, а не умом, как, казалось бы, должно быть. А так не должно быть, не правильно всё это! Голосование умом в России может привести к хаосу в государстве, потому что ум винит других, а сердце — только себя! Надо выбирать людей, как и раньше выбирали, пока на арену истории не вышли люди, у которых ум не будет отделён от сердца. Это я и называю народной совестью, благодаря которой страна пока жива. Не общепринятая у нас демократия, а душевная. Такой она в Новгороде была с его вечевым колоколом. Пусть такой и остаётся! С демократией в России всё понятно; к ней простые люди инстинктивно тянутся, они лелеют и оберегают молодое деревце, а коршуны-чиновники зелёные листья на части рвут, почкам распуститься не дают. Не выйдет у них, пока корни живы! А корни — это народ!
— Сыты по горло мы твоей дерьмократией, парень! — выкрикнули из зала. — Сейчас бы Сталина сюда, чтобы порядок навёл, чтоб всех к стенке или на Колыму лес валить!
— Так говорят те, кто сам бы хотел оказаться на месте олигархов и других преступных элементов, но судьба распорядилась иначе: не смогли или не успели они! Я и сам раньше так думал, но потом изменил подход, — сразу же нашёлся Спасский.
— Дай высказаться. Почему считаешь себя в праве затыкать рот. Это их право. О свободе слова слышал? — вмешался Севыхин.
— Да, слышал. Слышал звон, да не знаю, где он. Если свобода слова — это злорадствовать и ругать, то мы имеем дело не со свободой, а с официальным разрешением на ярость, которая по сути есть пустая отрыжка. Не жалуйтесь и злитесь, а ищите выходы. Пусть СМИ бичуют власть, а нам некогда. Мы с вами работать должны.
Гробовая тишина в зале обрадовала Андрея гораздо больше, чем если бы раздались аплодисменты. Вглядевшись в лица деревенских, он увидел, что его поняли. Обиженные перестройкой и десятилеткой полной разрухи, оплеванные и заброшенные, они в душе огрызались на его слова, противились правде, без туманных фраз брошенной им в лицо. Кого-то другого они разорвали бы на куски, осмеяли и с позором прогнали прочь, но Спасский этого не заслужил. Этому парню привыкли доверять. А новая российская правда заключалась в том, что они не будут отомщены. Никогда и теперь уже и никем, потому что даже человек, за которым бы они охотно пошли, взывал к другому и не боялся при этом неодобрения. Такое настроение было у сидящих в зале, Андрей же думал о другом.
Стоя на сцене под объективом устремлённых на него взглядов, он пришёл к выводу, что своего добился. Сегодня в его, может быть, единственном на всю страну лице воплотилась давняя мечта лучших сынов России. Через него произошло слияние интеллигенции и народа. Этот союз пока не был прочным, и Андрей это понимал — слишком большим был разрыв в образовании и материальном положении. Но он понимал и другое: эти люди ему верят и полагаются на него, так как других альтернатив им так никто до сих пор и не предложил. Два летних месяца — короткий срок, но нервы, взъерошенные донельзя, слова, звучавшие вскользь и напрямки, сделали своё дело. Не хватало только дел, и он провернёт их за оставшийся месяц, чтобы закрепить успех. А для этого нужны соратники. Фактически они у него есть, но Спасский также принимал во внимание то обстоятельство, что без энтузиазма и романтики, этих вечных двигателей русских локомотивов, ему ничего не добиться. И он, Спасский, подкинет им эту идею, которая и его, и всех вдохновит. Лучшего момента, чем сейчас, может и не представиться. Расчесав мысли, он приготовился обратиться к молодёжи, но, по большому счёту, не она на этом празднике интересовала его. Спасский хотел заручиться поддержкой старшего поколения: матерей, отцов, стариков:
— Уважаемые кайбальцы! Когда я только приехал в деревню, мне казалось, что здесь всё кончено. Я ошибался! Думая, что здесь всё кончено, я в один прекрасный момент понял, что отсюда как раз всё и начнётся, потому что хуже не бывает, а, значит, страшиться нечего. Господин Севыхин поведал нам о своих трёх китах, а я назову свои. Они узконаправленные и подходят только для нашей с вами деревни. И эти три кита: работа, взаимопомощь и самостоятельность. На ладан дышат города, загублены сёла, гниёт страна, но люди, несомненно, живы, хоть сгорбило и покоробило их время. Пока не заработало сельское хозяйство в России, пока импортируем продукцию, у Кайбал есть шанс, реальная возможность пробиться на рынок. Надо всем миром взяться. Несколько лет уйдёт на наращивание капитала, долгих лет упорного труда, и я знаю, как накопить деньги. Зато потом начнём строить свинофермы, закупать скот, засевать поля, обзаведёмся хорошей техникой. Я говорю это, например, Митиной маме, отцу Забелина, бабушке Саги, но помощи от них никакой не требую. Очень скоро, уважаемые родители, дедушки и бабушки, нам понадобятся ваши советы и моральная поддержка. В остальном — сами!
— Тебе лет-то скока? — спросил опохмелившийся с утра Митрофан Водянкин.
— Молчи уж, пень трухлявый. Куда тебе до него, — обернувшись в пол-оборота, рявкнула на Митрофана жена и тюкнула по лбу мужа указательным пальцем. — Ты говори, говори, Андрейка. Не обращай внимания на дурака, у нас с ним дома отдельный разговор будет.
— А я чё?.. Я ни чё, — пробубнил Митрофан, приспустившись с кресла, а потом, выказав щербатый рот и прикрывшись рукой от угрозы справа, произнёс: "Возраст само то. Молодым везде у нас дорога. Дерзите"!
— Дерзайте, — поправила бабка Апполониха.
— Я и говорю. Чё перебиваешь, старая? Мхом покрылась, а туда же. Когда мужик говорит, баба молчит.
— Тоже мне мужик нашёлся… Сиди уж, мужик, — цыкнула жена на Водянкина.
Что и говорить — любят в Сибири добрую драку. Ни одна гулянка, ни одна свадьба не обходится без того, чтобы после изрядного подпития не зачесались у парней и мужиков кулаки. Спасский даже и предположить не мог, что каждый второй присутствующий на торжественной части ещё с раннего утра к обычному рациону завтрака добавит немного, по деревенским меркам, вонючего горячительного напитка.
Когда толпа вывалила из клуба и обнаружила подсинцев, скромно стоящих возле памятника, то промеж подвыпивших мужиков пошли разговоры о былых побоищах, и что де современная молодёжь уже совсем не та, что раньше.
— Хлипкие вы и проку с вас никакого. Вот мы — это да, — заявил отец Митьке, отделившись от подвыпивших мужиков.
— Вы это, дядя Вова, зря, — сказал Забелин, услышав разговор. — Да мы им в два счёта накостыляем, раз плюнуть. Только у нас с ними теперь перемирие, об этом вся деревня знает.
— Ну ладно, тогда я пошёл… Эх, вы-ы-ы, — сказал дядя Вова и направился к мужикам.
Забелина это задело, и он подозвал стоявшего неподалёку Андрея, который беседовал с Володей.
— Спас, слушай сюда.
— Ну-у? Чего хотел?
