Поднявшись со скамейки, он небрежно прихватил за ручку тубус и лениво направился в сторону Тверской. Поколесив по городу с час и сменив несколько трамваев, Лукин взял такси и вернулся на квартиру Телятиных. Время было выбрано удачно, в этот полуденный час она была пуста. Запершись в своей комнате, он вытащил из тубуса винтовку и придирчиво ее осмотрел. Она была не новой, но в хорошем состоянии, почищена и смазана и вообще производила впечатление вещи, которой дорожили. Раскрыв находившийся тут же футляр, Лукин вытащил из него и привинтил к казенной части ружья толстый, заканчивающийся упором стержень, навернул на дуло круглую коробку глушителя и закрепил винтом оптический прицел. Все детали были отлично подогнаны, и, собрав их, он получил удовольствие от вида всей конструкции. Есть все-таки что-то противоестественное в том, что оружие убийства красиво, подумал Лукин, вскидывая винтовку к плечу и прицеливаясь. Он готов был поклясться, что на двести метров не промахнется в пятачок. Вопрос только, как подойти к цели на эти двести метров! Лукин усмехнулся, проверил лежавшие в коробочке патроны: их было десять. Разобрав винтовку и тщательно стерев отпечатки пальцев, он, беря каждую деталь тряпочкой, уложил их в футляр, вместе со стволом засунул в тубус. Потом поднялся по черной лестнице на чердак и спрятал его за толстой балкой, привалив для верности разбросанным тут же хламом. Закончив таким образом операцию, Лукин тщательно вымыл руки и, сменив рубашку и причесавшись перед зеркалом шифоньера, отправился в театр Вахтангова, где у него была назначена встреча с Анной. Впрочем, уже в фойе ему стало ясно, что пришел он не вовремя: в театре явно что-то происходило. Встретивший его в дверях администратор был возбужден до крайности и отчего-то потребовал удостоверение личности и пропуск, а на объяснения Лукина о назначенной встрече с Захавой, нервически махнув рукой, сказал:
— Не время сейчас, не время! — Потом, почему-то перейдя на доверительный шепот, продолжал: — Товарищи из ЦК! Проводят совещание с труппой в зрительном зале! Видел я вас днями с Борисом Евгеньевичем, но поверьте, душка, ему сейчас не до вас! Посидите где-нибудь, подождите!..
И тут же забыв про существование Лукина, администратор побежал вверх по лестнице. Воспользовавшись предоставленной ему свободой действий, Лукин не спеша поднялся на третий этаж и, пройдя по коридору, скользнул за тяжелую портьеру, прикрывавшую один из входов на балкон. С высоты яруса ему видна была лишь залитая светом сцена, на которой, застланный чем-то бархатным и красным, стоял стол президиума. За ним с сосредоточенным видом сидело в рядок несколько мужчин. Лукин узнал одного лишь Захаву. Толстый, обтянутый полувоенной формой человек стоял за трибуной и, то и дело поглаживая выбритую голову, обращался к невидимой Лукину аудитории. В большом пустом зале слова его звучали глухо. Лукин вжался в стену, прислушался.
— Таким образом, — говорил толстяк, — премьера «Егора Булычова» должна стать основным событием того всенародного празднества, которым ознаменуется юбилей всеми нами горячо любимого Алексея Максимовича. Партия, можно сказать, доверила вам высокую честь и ответственность сражаться на переднем крае идеологической борьбы за новое, пролетарское искусство!..
Лукин поднял глаза от трибуны. Над сценой, во всю ее ширину, висел лозунг: «За боевые темпы! За творчество высокого накала!»
— Заканчивая, товарищи, — продолжал тем временем выступающий, — я хочу еще раз призвать вас к бдительности! Враг не дремлет, товарищи! Мы живем в такое время, когда оппортунисты всех мастей, злобствуя на наши успехи и достижения, высунули на свет свое звериное рыло. В этой связи хочу предупредить, что мы в ЦК взяли под строжайший контроль все, что касается вашей постановки. Не исключаю, что на премьере будут руководители партии и правительства, что налагает на ваш коллектив особую ответственность. Желаю вам, товарищи, четкости в работе и больших творческих успехов!
Толстяк в полувоенном выкатился из-за трибуны, сел в президиуме. Его место занял средних лет волнующийся человек в черном официальном костюме и при галстуке. Говорил он отрывисто, но достаточно гладко, обращаясь в основном к сидевшим за длинным столом.
— Под руководством партии, Фрунзенского районного комитета ВКП(б) наш молодой театр стал одной из крупнейших культурных единиц столицы. Мы шефствуем над заводом «Каучук», двумя воинскими частями, московской школой номер 27 и Минусинским районом страны, откуда только что вернулись три наши бригады. Высоко ценя оказанное нам партией доверие, мы, молодой театр, полностью сознаем политическую весомость взятого на себя обязательства. Юбилей великого пролетарского писателя, всеми нами горячо любимого Алексея Максимовича Горького, — это событие мирового значения, и коллектив театра высоко пронесет знамя социалистического искусства. Взяв постановку пьесы под особый контроль, мы издаем специальный бюллетень по работе над спектаклем, развернуто социалистическое соревнование с той частью труппы, которая занята постановкой к годовщине революции пьесы товарища Славина «Иностранная коллегия», в фойе театра организуется выставка «Творчество Горького за 40 лет»…
Лукин выскользнул в коридор, спустившись на этаж ниже, сел на затянутую плюшем скамейку. Голоса из зала сюда не доносились, и он мог спокойно подождать конца политического представления. Впрочем, довольно скоро центральные двери зрительного зала открылись, и сопровождаемые местным начальством высокие гости покинули театр. Выждав для верности еще минут пять, Лукин спустился по боковой лестнице и сел в последний ряд кресел партера. Совещание закончилось, в зале остались лишь те, кто участвовал в постановке. За столом президиума никого не было, и только Захава расхаживал по проходу у сцены. Говорил он в свойственной ему ровной манере, как бы рассуждая сам с собой и знакомя с этими рассуждениями своих коллег.
— Никто не свободен в этой жизни, и сюжет, в силу своей статичности, налагает на нас ограничения. Нет действия, нет развития событий, и вытащить пьесу можно только психологической глубиной образов. Необходимо каждый из них наполнить собой. Я понимаю, что говорю прописные истины, но мне хотелось бы, чтобы поставленную задачу мы все понимали одинаково. Как нам правильно подсказали, сила спектакля в раскрытии политической обстановки эпохи, вскормившей Булычовых. Считайте эти мои слова за увертюру к репетиции и давайте все-таки начнем с первого акта и попытаемся прогнать его вместе со вторым!
В зале возникло движение, несколько человек поднялись на сцену, в то время как Захава прошел в зал и сел на одно из крайних кресел. Воспользовавшись возникшей паузой, Лукин приблизился, поздоровался.
— А, это вы! Аня мне говорила, и, признаться, я буду благодарен вам за помощь. Представляете, не хватает тривиальной рабочей силы! Мы безбожно отстаем с декорациями, и я физически устал гоняться то за завхозом, то за постоянно исчезающим Дмитриевым. Это наш художник, — пояснил Захава автоматически, явно устремляясь мыслями на сцену. Он уже, казалось, забыл о Лукине, как вдруг повернулся к нему и добавил: — Идите познакомьтесь с заведующим мастерскими. Акимыч тот еще фрукт, но дело знает и никогда не подводил. А завтра — в отдел кадров с заявлением…
Борис Евгеньевич поднялся из кресла, замахал рукой:
— Нет, нет, исходная расстановка, как вчера, и, пожалуйста, не будем терять время…
Сочтя эти слова за конец аудиенции, Лукин отошел от режиссера и отправился на поиски Акимыча. Он нашел его в помещении рядом с мастерскими, сплошь заставленном какими-то рамами с натянутым на них холстом и размалеванными красками фанерными щитами. Акимыч оказался пожилым седоволосым мужчиной, коренастым и кряжистым.
— Значит, говоришь, Борис Евгеньевич послал? — подвигал он кустистыми седыми бровями. — Фамилия, говоришь, Лукин? Ну что ж, Лукин так Лукин, мы тоже не без понятия и на совещании присутствовали! На работягу-то ты не больно смахиваешь, ну да это дело не мое, начальству виднее! Садись вон в сторонку, бди!..
Лукин лишь усмехнулся, ничего не сказал. Попросив показать ему эскизы декораций, он углубился в изучение рисунков, потом отложил их, достал из кармана блузы коробку «Казбека» и предложил папиросу мастеру.
— Кучеряво живешь! — прищурился Акимыч. — Ну да мы свои, по жизни-то оно так вернее.
Он извлек на свет пачку махорки, положил ее на стол. На приклеенной сверху этикетке был изображен мешок, на котором сидел мужик. Под картинкой Лукин прочел надпись: «Кури махорку КТК, и в миг пройдет твоя тоска!» Из папиросной бумажки Акимыч ловко свернул ровненькую толстенькую сигаретку, воткнул ее в длинный костяной мундштучок.
— А что, с декорациями не торопитесь? — Лукин закурил, откинувшись на спинку стула, посмотрел на складную, плотную фигуру мастера. — Рабочих рук не хватает?
