Глухой страх стоял у него внутри, он ощущал его как выросшее сквозь него дерево. Кора душила, царапала изнутри грудь и горло.
Королев мало чего понимал о себе, что с ним происходит, и день за днем ездил в троллейбусах, увязавших в пробках, машинально пересаживался на конечной в обратную сторону. В киоске он купил себе книгу и читал ее все время. Точнее, держал перед собой на рюкзаке, посматривая за окно. Книга его защищала. Он всегда знал: ментам и другим пассажирам читающий человек внушает если не уважение, то сожаление и опаску, напоминая юродивого.
Ночевал по вокзалам, избегая засиживаться днем в залах ожидания. Он боялся толпы, гул ее вызывал в голове шквал.
Одуревший от побоев, он ходил по городу, заглядывал в витрины дорогих магазинов и ресторанов, не соображая, что голоден.
Наличие рюкзака за спиной поднимало его над классом бомжей. Городской житель всегда с долей романтического уважения относится к туристу. Но степень его запущенности — спутанные лохмы и всклокоченная борода, перечеркнутое ссадинами грязное лицо — сбавляла ему цену в глазах прохожих.
Однажды на Тверском бульваре на него замахнулся беспризорник. Он сидел на скамейке, грелся солнцем. Раньше никто бы просто так не посмел поднять на него руку. Подросток только отвел кисть — и Королев отпрянул. Тогда мальчик сделал шаг назад и наддал ему подзатыльник.
Королев успокоился, когда понял, что потерял обоняние. Что-то это понимание решило внутри него. Теперь он не слышал запахов. Травма мозга или носовой перегородки перенесла его в опресненный мир.
Он ходил по городу и рассматривал окна как таковые. Он словно бы заново открыл свойство стекла отражать и быть прозрачным. Ему нравилось еще и то, что он не узнавал себя в отражении.
Особенно его привлекал один богатый рыбный ресторан на Петровке. Королев уже ничего не понимал о роскоши. Его интересовало не убранство, а пространный лоток, полный разных рыб, каменных устриц, аккуратных гребешков, разложенных на льду. Он изучал воткнутые рядом с экспонатами таблички.
Его почему-то не прогоняли от витрины. Метрдотель первый день всматривался в него, потом только посматривал.
Ровно в двенадцать Королев переходил ко второму окну, так как в нем появлялся нужный ему человек.
Это был седой плотный старик в тройке, с часовой цепочкой на жилете и в круглых очках. Вместе с ним за столиком сидела очень красивая девушка. Каждый раз она была в другом платье.
Аккуратная бородка старика, его жесткий медлительный взгляд, жесты, которыми он сопровождал процесс отбора устриц, омаров и вина, подносимых ему внимательным официантом, — весь его облик мучил Королева невозможностью вспомнить, где он его видел и что значил этот человек в его жизни. Руки старика — с выразительными толстыми пальцами мастерового — терзали Королева. Он не мог от них оторвать взгляд.
Девушка, бывшая со стариком, носила открытые строгие платья. Ее прямая спина, ниспадающий блеск черных волос, собранных на затылке в узел Андромеды, три крохотные родинки, длинная шея, увлекавшая взгляд в долгое, обворожительное скольжение, эти тени под тугими острыми лопатками, шевеление которых было ему мучительно, — все это открывалось перед Королевым сияющей плоскостью, с которой ему было страшно сойти, все вне этого было ненадежно темным и ненастоящим.
Старик и девушка приходили не каждый день. И если их не было, метрдотель делал такое движение рукой, после которого Королев спешил отойти.
Но если они были в ресторане, его никто не трогал.
Однажды в конце обеда старик подозвал официанта. Тот принес бутылку вина и чуть позже серебряный поднос с омарами. Старик, выпрастывая манжет со сверкающей запонкой, выбрал двух тварей.
Омары, поводя клешнями, стянутыми белой лентой, поместились в бумажный пакет, который был уложен вместе с бутылкой в корзинку с булочками.
Когда к Королеву вышел официант, державший на вытянутой руке корзинку, он отпрянул.
Официант не то ложно улыбался, не то смотрел с внимательной учтивой ненавистью. Тогда Королев взял корзинку и обратился к старику.
Матисс не смотрел на него.
На него смотрела натурщица.
Омары хрустели пакетом.
С холодным вниманием она оглядывала его несколько мгновений.
…Омаров он выпустил на бульваре. Вино медленно выпил, размачивая во рту поджаристые булочки.
Почти слившись с прошлогодней, еще не очнувшейся травой, твари расползлись.
Блохи на Королеве завелись внезапно. Он ехал в троллейбусе и читал “Приключения Тома Сойера”, место, где объясняется, чем надо сводить бородавки. Как вдруг на одной из страниц, дойдя глазами до конца строчки, он заметил, что никак не может понять смысл предложения, потому что последняя буква в строчке не прочитывается. Он вернулся в начало и стал заново продвигаться к концу строки, и ему это удалось, но уже через три предложения история повторилась: он снова не мог прочесть последнее слово. Тогда он в нее вгляделся как в отдельное целое. И увидел насекомое. Продолговатое, оно шевелило передними крохотными лапками. Длинные задние изгибались фалдами.
Насекомое вдруг скакнуло по страничному полю. И снова стало новой непрочитываемой буквой.
От ужаса у Королева шевельнулся весь скальп и волосы на голове стали отдельным предметом.
На следующей остановке женщина, сидевшая рядом, крякнула и стала проталкиваться к выходу. Но не вышла, а вкось уставилась на него. И когда к нему кто-то решил подсесть, она двинула широко шеей и громко сказала:
— Не садись, он блохастый, — и, уставив на Королева палец, обратилась к пассажирам: — По нему блохи скачут, я все понять не могла.
Королев выскочил из троллейбуса. Он хотел сорвать с себя волосы и кожу. Надо было срочно вымыться. На баню денег не было. Он оглянулся. Похожий на стеклянную отопительную батарею, за эстакадой сиял мотель “Солнечный”.
Пеший путь с самого юга Москвы на Пресню занял весь оставшийся день.
Сжавшись, взмыленный от напряжения, Королев часто переходил на бег. Иногда он разжимал кулак и тряс перед собой ключами от автомобиля.
Уже стемнело, когда он оказался на Пресне. Обретя второе дыхание, взлетел по Малой Грузинской, прошил свое парадное.
Не имея ключей, Королев решил действовать так. Он стучится к соседям и просит позвонить. Затем набирает 426-84-84, МЧС, говорит, что потерял ключи. Спасатели приезжают и взламывают дверь.
Никто не открывал. Королев скинул рюкзак и попеременно колотил в обе двери. Потарабанив, он замирал и вслушивался в то, что происходит за дверью. Всматривался в темное стекло глазка, не мелькнет ли в нем просвет присутствия. Постояв, на всякий случай громко, как заведенный, произносил: “Сосед, это я. Королев. Позвонить нужно”. И переходил к другой двери.
Белорусы могли разъехаться. Религиозная семейка не открывала из брезгливости.
Но он не унывал, счастливый своим возвращением. Он колотил и колотил, словно бы оповещал себя и мир: “Ну как же, товарищи, это я, сосед ваш, я вернулся, теперь все в порядке. Вот только звякнуть в одно место надо”.
Он уж было решил сбежать на этаж вниз, стукнуться к Наиле Иосифовне. Они никогда не были в ладах, но сейчас он готов был пойти на мировую. Вдруг за спиной он услышал, как забарахтался замок. Королев просиял, словно бы стал внутри хрустальным.
Гиттис стоял на пороге его квартиры. Бровки толстяка подымались над очками, живот был объят пестрым фартуком, полным подсолнухов. В руках он держал половник Королева и его кухонное полотенце.
Только прямое попадание железной молнии в темя могло так уничтожить Королева.
Он захрипел и ринулся на Гиттиса.
Удар головой в живот не навредил толстяку. Он отступил назад и стукнул Королева половником по лбу.
Секундная потеря сознания перечеркнула Королева. Гиттис вытолкал его на лестничную клетку и захлопнул дверь.
Королев покачивался от ярости. Из глаз его хлынули сухие слезы. Лицо сморщилось, он заревел. Он ударился всем телом в дверь, еще и еще.
Сзади щелкнул замок и женский голос выкрикнул:
— Сейчас милицию вызову. Пошел отсюда!
Дверь захлопнулась.
Королев спустился ниже на пролет, сел на корточки, он не мог сдерживать плач. Набирал воздух и снова ревел.
Вдруг он подскочил и с лицом, полным слез, позвонил. И еще позвонил протяжно.
Гиттис смотрел на него в глазок.
Тогда Королев отошел подальше, чтобы его лучше было видно, — и встал на колени.
— Умоляю, простите меня! — выкрикнул он.
Гиттис не открыл, но визгливо буркнул в скважину верхнего замка:
— А чего ты хотел? Поезд ушел. Ушел поезд, понял?! Свободен!
Королев взревел и набросился на дверь.
Менты приехали только через час. За это время Королев разбил себе руки, колени, отбил ступни. Обессиленный, он сидел на рюкзаке, привалившись к стене, дыхание перехватывала дрожь.
