Назад отряд шествовал триумфально. Первым — Жюль, за ним — Дорнье с Анной, которая отказалась от того, чтобы её несли, за ней — Николя, остальные пажи волокли Одноглазого. «А где служанка?» — спросил Дорнье, когда они оказались в большой столовой, где не так давно шла пирушка. «Джованна!» — воскликнула Анна. В пылу произошедших событий она как-то совсем забыла, что итальянку увели от неё ещё вечером. «Где она?» — Жюль приставил клинок к горлу Одноглазого. «Поищите там», — мотнул бандит головой с недоброй ухмылкой. Один из пажей зашёл в указанную комнату, дверь была открыта, хоть и не распахнута, и через несколько секунд вышел. «Мертва», — просто сказал он. Анна вырвалась из рук Дорнье и тоже забежала в комнату. Та была скудно обставлена — топчан да шкаф, и на топчане лежала её Джованна с остекленевшими глазами, распяленная, с задранной выше головы юбкой и запекшейся кровью промеж ног. Анна обернулась, и такая ненависть засверкала в её глазах, что не то что одноглазый, даже пажи, ни в чём не виновные, отшатнулись назад. «Едем! — сказала Анна. — Месье Жюль, я хочу, чтобы вы оказали мне содействие». — «Если ваш отец дозволит», — отозвался Жюль. «Но…» — начал было Дорнье, когда взгляд Анны оборвал его на полуслове. «Заберите её», — сказала она в пустоту.
Анна-Франсуаза больше не удостоила Одноглазого ни словом, ни жестом, ни взглядом. Путь до дворца они проделали молча, для Анны взяли одну из лошадей из конюшни постоялого двора. Когда они прибыли в замок, Дорнье, к своему сожалению, ещё издалека увидел свет в кабинете герцога и понял, что тот не спит. Это могло означать, что герцог просто работает, но могло также значить, что тот обнаружил отсутствие управляющего и дочери.
Они решили войти в дом через задний вход, тайно. Жюль с двумя помощниками, волокшими Одноглазого, отправились в домик палача, туда же отнесли и труп Джованны, освободившиеся пажи, в том числе и Николя, пошли в свои комнаты, а Дорнье решил проводить Анну до её спальни. Там-то их и встретил герцог, просто не потушивший свет в кабинете и ожидавший дочь, сидя на её кровати. Он поднял голову, посмотрел на вошедших и сказал: «Теперь рассказывай. Нет, не ты, Анна. Ты, Дорнье». Дорнье молчал, не зная, что делать. Он боялся начать, не зная, как это сделать в присутствии главной героини и виновницы всего произошедшего. «Говори, Дорнье, — сказала Анна-Франсуаза. — Терять уже нечего, ты же всё равно расскажешь».
И Дорнье кратко, чётко, без лишних отступлений и описаний рассказал герцогу, что случилось вчера и к чему это привело. Герцог слушал молча, без эмоций. В какой-то мере этому способствовал его характер, в какой-то — своеобразная привычка. Анна столь часто вытворяла совершенно неразумные и нелогичные вещи, что у отца выработался иммунитет. В то же время он поражался тому, насколько она удачлива. Казалось все предыдущие провалы герцога, связанные с попытками завести потомство, обернулись потрясающей удачливостью Анны-Франсуазы.
«Я всё понял, — сказал герцог. — И более того, я знаю, что мы сделаем далее. Анна, ты понесёшь наказание — и примешь его молча, без скандалов и сопротивления. — Он помолчал. — Я дам тебе шанс наказать твоего похитителя и убийцу Джованны самостоятельно. Я прикажу месье Жюлю предоставить тебе полную свободу в его мастерской. Ты сможешь попробовать и пресловутую плеть, и любое другое пыточное приспособление. И, поверь, применять его по отношению к негодяю, который это заслужил, — значительно полезнее и интереснее, нежели тайно убивать какого-то случайного бродягу, который тебе ничего плохого не сделал. Я объясню, почему я разрешу тебе всё это. Потому что я хочу, чтобы ты, наконец, почувствовала разницу между жизнью и смертью. Все твои предыдущие игры были именно играми, а убить человека сознательно, ради самого процесса — это вовсе не то же самое. Это не так просто и не так приятно, как тебе кажется. Я хорошо знаю, что ты всё равно не отступишься от своей идеи, так лучше будет реализовать её под моим непосредственным контролем, а потом сделать выводы из пережитого. Будь уверена, твои выводы будут коренным образом отличаться от твоего нынешнего о них представления.
И второе. Наказав бандита, ты должна и сама подвергнуться наказанию. Никакие порки, никакие лишения сладкого в твоём случае не действуют. Поэтому ты выйдешь замуж. Причём за того, кого я укажу. Это не будет старик или урод, поскольку я в первую очередь заинтересован во внуках, но это будет тот, кого выберу я, и твоё мнение здесь будет играть самую мизерную роль. Даже, так скажем, никакой роли. Жениха я тебе представлю во время празднований. Я ещё не уверен в кандидатуре, у меня есть несколько человек на выбор. Теперь, — он сделал небольшую паузу, — ты можешь высказать свои возражения».
Анна-Франсуаза покачала головой. Она понимала, что её отец совершенно прав и чудовищно, невероятно милосерден.
Анна-Франсуаза гуляла среди гостей с видом королевы. В принципе таковой она и была, по крайней мере, на данный момент. В начале года предполагали, что праздник почтит своим присутствием сам Людовик, но в последние дни июля скоропостижно скончалась королева-консорт Мария Терезия[83], и король, жену не любивший и не то чтобы очень скорбевший по её утрате, был вынужден соблюдать показной траур, дабы не оскорблять общество. Во время траура он не посещал увеселительные мероприятия и потому просто прислал подарок в виде прекрасного колье с бриллиантами. Тут стоит заметить, что Людовик недолго пробыл вдовцом и годом позже женился на своей фаворитке Франсуазе д’Обинье.[84] Так или иначе король не оказал практически никакого влияния на ход нашего рассказа.
Все остальные на празднике, длившемся три дня и три ночи, присутствовали. Высшие коронные чины, герцоги, графы и маркизы собрались для того, чтобы почтить дочь затворника де Жюсси и — что немаловажно — выяснить, насколько реально породниться с этой странной и очень обеспеченной семьёй.
Ни одного дня, ни одного часа Анна не могла найти себе покоя. Не в том плане, что ей приходилось беседовать с незнакомыми доселе людьми, принимать участие в играх, наряжаться к маскараду, имевшему место на второй день, но в плане духовном. Когда все кричали от восторга в процессе бросания лисицы[85], Анна-Франсуаза смотрела на подлетающие вверх грязно-рыжие комки и думала о том, чего у неё не получилось. Она вспоминала плеть, занесённую над обнажённой, иссечённой шрамами спиной Одноглазого, и первый удар этой плетью, и окровавленные куски плоти, летящие на её платье, и звяканье крючьев о каменный пол. Она вспоминала жар, исходящий от клейма, и вспоминала свои руки, выпускающие рукоять, так и не донеся печать до чресл наказуемого.
«Каждому своё, — назидательно говорил Жюль и предлагал: — Возможно, вы хотите попробовать ещё и вот это, смотрите, он ещё немало проживёт». Но Анна уже ничего не хотела. Она почувствовала чёткую грань между игровой жестокостью, поркой в объятьях Эроса, и настоящим наказанием. Когда она покидала пыточную, Жюль усмехался, а Одноглазый, почти не пострадавший, тяжело дышал от страха, потому что он знал, что теперь-то ему точно не поздоровится.
Анна вспоминала это и понимала, насколько отец её всё-таки умнее. Она не хотела признавать свою собственную неправоту перед самой собой, но уже её согласие на брак по расчёту говорило о многом: всё-таки Анна-Франсуаза взрослела.
Второй фактор, портивший праздник, был гораздо более значим. Каждого кавалера, присутствующего на приёме без супруги, Анна воспринимала как потенциального жениха и пыталась представить, каков он в быту и в постели. Она отбросила стариков, но молодых и мужчин среднего возраста вокруг хватало. Она следила за отцом, изучала его собеседников и в итоге пришла к выводу, что как минимум три представителя знати претендуют на её руку здесь и сейчас. Она не знала, сделал ли герцог свой выбор, но в определённой мере сделала свой.
Трое мужчин, выделенных Анной из толпы, были маркиз де Лье, маркиз де Жан-Жако и герцог де Торрон. Первому было двадцать шесть лет, он был несколько полноват, но, впрочем, более или менее строен и слыл невероятным остроумцем. Прежде чем изречь остроту, он требовал тишины и внимания, насупливал лоб, а затем чётко, по слогам, проговаривал придуманную только что фразу (впрочем, иногда он использовал и «домашние заготовки»). Анну это смешило, причём комичным были не сами остроты де Лье, а его напыщенный вид и осознание собственного недюжинного ума. Анна предполагала, что таким мужем легко будет вертеть направо и налево, требовать от него любых щедрот, плюс ещё содержать на его деньги армию любовников. Слишком уж самоуверен был молодой маркиз, слишком демонстративен. Во время беседы с Анной он рассыпался в комплиментах (причём Анна замечала, что комплимент требует не меньшего напряжения, нежели острота, маркиз точно так же комично морщил лоб) и пытался беседовать с ней о вещах простых и «женских» — новых достижениях парфюмерной отрасли (в духах он разбирался прекрасно), фасонах платьев и прочей дребедени; иногда его монологи — так как Анна не всегда успевала вставить хотя бы словцо — заполнялись сплетнями, которые девушке были совершенно неинтересны, поскольку она не знала большинство действующих лиц. В общем и целом маркиз де Лье Анну устраивал. Волевой женщине вполне подходил безвольный мужчина.
