— А крыша-то будет?
Бакли умоляюще посмотрел на Хэла, который мысленно перебрал в голове все содержимое своей мастерской и вспомнил, что к задней стене прислонены два ржавых листа гофрированной жести.
И вот однажды, душным вечером, мой отец выглянул в окно — и не увидел своего сына. Бакли обустраивал крепость изнутри. Стоя на четвереньках, он втаскивал внутрь глиняные горшки и ставил их один на другой, а затем положил сверху доску, которая оказалась почти под самой крышей, сделанной из листов жести. Света поступало как раз достаточно, чтобы можно было читать. Хэл по его просьбе взял баллон черной краски и сделал грозную надпись на фанерной двери: «НЕ ВХОДИТЬ».
Его любимым чтением были комиксы: «Мстители» и «Люди Икс». Он воображал себя Росомахой-Вулверайном, у которого скелет из прочнейшего металла во всей Вселенной, а любая рана к утру заживает. Ни с того ни с сего, правда, очень редко, он задумывался обо мне, вспоминал мой голос, ждал, что я выбегу во двор и забарабаню по крыше крепости, чтобы меня впустили. Иногда ему хотелось, чтобы Линдси с Сэмюелом почаще бывали у нас дома, чтобы папа играл с ним, как раньше. Просто играл бы, не пряча за улыбкой свою тревогу, вечную тревогу, которая теперь незримо висела в воздухе, как электрическое поле. Единственное, чего никогда не позволял себе мой брат, — это скучать по маме. Он забивался в тоннели небылиц, где слабые обретают звериную силу, берут в руки волшебный молот, прожигают взглядом сталь, поднимаются на крышу небоскреба по отвесной стене. Если его разозлить, он превращался в Громилу Халка, а все остальное время был Человеком-Пауком. Когда наваливалась тяжесть, он проявлял недетское мужество и так взрослел. А сердце то смягчалось, то каменело. Сердце — камень, сердце — камень. Глядя с небес на брата, я вспоминала, как говорила бабушка Линн, когда мы с сестрой закатывали глаза или корчили рожи у нее за спиной: «Такими и останетесь».
Второклассником Бакли как-то принес из школы свое сочинение: «Жил-был мальчик, звали его Билли. Он хотел все знать. Увидел он яму и решил туда залезть, а обратно не вылез. Конец».
Папа был слишком поглощен своими мыслями, чтобы заметить неладное. В подражание маме, он скотчем прикрепил этот листок к дверце холодильника, где когда-то, давным-давно, висел намалеванный Бакли рисунок Межграничья. Впрочем, мой брат и сам понял, что рассказ получился так себе, потому что учительница бубнила про него что-то непонятное, как по книжке. Когда бабушка отвернулась, он сорвал листок с холодильника и отнес в мою бывшую комнату, а там сложил в несколько раз и подполз к пустующему тайнику в недрах моей кровати.
В один из душных осенних дней осени семьдесят шестого Лен Фэнермен зашел в хранилище вещдоков и открыл высокий сейф. Там лежали изъятые из подвала мистера Гарви кости животных, а также заключение лаборатории о наличии следов негашеной извести. Лен сам вел расследование, его бригада обыскала весь дом и участок, но больше там ничего не нашли — ни костей, ни трупов. Кровавое пятно на полу в гараже так и осталось моим единственным прощальным посланием. Неделю за неделей, месяц за месяцем Лен Фэнермен ломал голову над ксерокопией наброска, который в свое время выкрала Линдси. Он еще раз привел своих помощников на поле и заставил без продыху перелопачивать землю. В конце концов на другом краю была обнаружена старая бутылка из-под кока-колы. Так появилось недостающее звено: отпечатки пальцев, совпадающие с теми, что сняли в доме мистера Гарви, а также другие отпечатки, идентичные запечатленным в моем свидетельстве о рождении. Теперь сомнений не оставалось: Джек Сэлмон с самого начала был прав.
Однако розыски подозреваемого ничего не дали: Джордж Гарви как в воду канул. Его имя нигде не числилось. Официально такого человека не существовало.
После него остались только макеты различных строений. Лен вызвал агента, который скупал эту продукцию и за приличный процент поставлял в специализированные магазины или отвозил богатым клиентам, пожелавшим иметь копию собственного особняка, безрезультатно. Тогда он разыскал изготовителей миниатюрной мебели, крошечных застекленных окон и дверей с бронзовыми ручками и шпингалетами, а потом связался даже с поставщиком микроскопических зеленых насаждений, сделанных из воздушной ткани. Безрезультатно.
Сейчас Лен в задумчивости сидел за голым конторским столом в подвале полицейского участка и разглядывал вещдоки. Зачем-то перебрал пачку ненужных листовок, которые распечатал мой отец. Мое лицо было знакомо Лену до мельчайших деталей, но он снова и снова всматривался в каждый штрих. У него зрело убеждение, что в этом деле определенно возникнут подвижки благодаря новому размаху строительства. Когда по всей округе роют котлованы и перекапывают землю, можно ожидать появления дополнительных улик, которые и дадут искомый ответ.
На дне коробки лежал пакет, а в нем — шапка с бубенчиками. Когда он показал это моей маме, она упала без чувств. Лен до сих пор не мог для себя определить, в какой момент к нему пришла любовь. Я-то знала: это произошло у нас дома, пока мама рисовала нелепые фигурки на грубой бумаге, а Бакли с Нейтом спали валетиком на диване. Мне даже стало жаль детектива Фэнермена. Взялся расследовать мое убийство — облом. Влюбился в мою маму — и тут облом.
Рассматривая похищенный Линдси набросок с видом кукурузного поля, Лен вынужден был признать: из-за своей халатности он упустил насильника и убийцу. Теперь его мучила совесть. Конечно, этого никто не знал, но если бы Лен тогда не помчался в торговый центр по звонку моей мамы, Джордж Гарви не гулял бы сейчас на свободе.
Вытащив из заднего кармана бумажник, он разложил перед собой фотографии жертв нераскрытых преступлений. В том числе и фото своей жены. Он перевернул все снимки лицом вниз и поочередно надписал на каждом: «Сведений нет». Больше не было надежды со временем выяснить, кто, как и почему. Не было надежды разобраться в причинах самоубийства жены. Не было надежды узнать судьбу этих детей и подростков. Он сложил все фотографии в коробку, относящуюся к моему делу, и выключил свет в пустом, холодном помещении.
Просто он кое-чего не знал.
Десятого сентября тысяча девятьсот семьдесят шестого года некий житель Коннектикута поехал на охоту. Выходя из лесу, он увидел под ногами какую-то блестящую штуковину. Брелок от моего браслетика — эмблему Пенсильвании, замковый камень. А вслед за тем определил, что поблизости хозяйничал медведь. И что оказалось: зверь вывернул из земли то, что осталось от детской ступни.
Моя мама продержалась в Нью-Гемпшире всего одну зиму, а потом решила отправиться на машине в Калифорнию. Эту идею она вынашивала давным-давно. Один из ее нью-гемпширских приятелей рассказал, что в окрестностях Сан-Франциско всегда можно устроиться на какую-нибудь винодельню. Люди требуются постоянно, работа подвижная, в душу никто не лезет. Эти три довода ее убедили.
Тот же приятель всячески старался уложить ее в постель, но обломился. К тому времени мама поняла, что это ни к чему не приведет. После того свидания с Леном, когда они укрылись в недрах торгового центра, ей стало ясно, что у таких отношений нет будущего. Она даже толком ничего не почувствовала.
Сборы были недолгими. Из каждого города, где мама делала остановку, она посылала открытки моим брату с сестрой. «Привет. Я в Дейтоне. Символ штата Огайо — птица-кардинал». «Вчера на закате добралась до берегов Миссисипи. Река необъятная».
В Аризоне, впервые в жизни проехав целых восемь штатов, она заплатила за ночлег и принесла к себе в номер ведерко льда из гостиничного автомата. На следующий день ее ждала Калифорния, и в преддверии этого события была куплена бутылка шампанского. Мама вспоминала байки своего нью-гемпширского приятеля: тот целый год отскребал от плесени гигантские бродильные чаны. Лежа на спине, соскабливал ножичком слой за слоем. Цветом и консистенцией плесень напоминала говяжью печенку. Сколько потом ни отмывайся под душем, винные мушки будут виться вокруг тебя тучами.
Попивая шампанское из пластикового стакана, она посмотрела на себя в зеркало. Против своей воли.
В памяти всплыл один предновогодний вечер, когда вместе с ней в гостиной сидели мы с сестрой и папа с братом. Впервые наша семья встречала Новый год в полном составе. День был организован так, чтобы Бакли перед этим как следует выспался.
Он открыл глаза, когда было уже темно, и решил, что в такую ночь его ждет что-нибудь поважнее, чем визит Санта-Клауса. У него давно была мечта перенестись в игрушечную страну — вот это был бы настоящий праздник.
Через пару часов он уже зевал и клевал носом, сидя на коленях у моей мамы, которая перебирала пальцами его кудряшки; папа отправился на кухню готовить какао, а мы с сестрой раскладывали по тарелочкам немецкий шоколадный торт. Часы пробили двенадцать раз, но это ознаменовалось только чьим-то отдаленным улюлюканьем и двумя — тремя ружейными выстрелами. Мой брат был поражен. Его разочарование выплеснулось так бурно и стремительно, что мама даже растерялась. На ум пришли слова из песни молодой еще Пегги Ли: «И это все?» Потом раздался оглушительный рев.
