Диденко от усердия распластался на крышке, но сил завязать вокруг не хватало. Про замок не могло быть и речи. Крышка отставала сантиметров на десять.
Я завязал веревку.
Машинально. Тем самым проклятым узлом.
Посидели пару минут перед дорогой. Дети не шумели. Тишина стояла ужасная.
И в тишине раздался голос Петра:
— А ну, выходь! Ганнуся, Ёсип, на Ворсклу підемо! Сонечко високо, вода глибока!
Дети выбежали на двор. Люба — следом.
Ганнуся кричала, Ёська ей подкрикивал.
— Петро, Петро, любесенький, мы уезжаем до дому, в Чернигов! За нами папа приехал! Мы сейчас уезжаем! Мы на поезде поедем! И кушать будем в поезде, и все-все в поезде! Прямо на ходу! И спать будем!
Петро стоял в плащ-палатке памятником. Ему было жарко, пот стекал по лицу. Обтекал повязку на глазах — и тек дальше, на подбородок, оттуда капал на брезент.
Петро молчал. Всей головой повернулся к Любе. Она голоса не подавала. Но он ее учуял.
Люба погладила его по руке.
Сказала:
— Прощай, Петро. Доследи за Миколой Ивановичем. Дай я тебе плащ сниму. Ты в нем прямо в землю врос. Жарко ж.
Петро ответил бодро:
— А я с ночи. Ночью не жарко. Ночью прохлада. Я цельную ночку гулял. И коло Ворсклы, и так, по шляху. А снять я и сам могу. Я не инвалид. У меня руки есть.
Он оттолкнул Любочкины руки и сам сбросил плащ. Под плащом на нем были одни штаны.
Ноги босые, черные от земли и травы.
А тряпочка на глазах белая-белая.
Люба тряпочку потрогала. Вроде погладила.
Дети на хату диденковскую не оглянулись. И на Петра не оглянулись.
Добрались до Чернигова кое-как.
В дороге поведение Любы меня насторожило. Она молчала. Молчала и молчала. И с детьми молчком, и со мной.
Дома Люба сразу обсмотрела все, и первые ее слова были такие:
— Надо еще раскладушку купить. Ты с хлопцами в комнате, а мы с Ганнусей на кухне будем спать. Стол оттуда надо вынести в комнату — чтоб для занятий был. На кухне к подоконнику приделаешь досочку — для широты, там кушать будем.
Я спросил, как она себя чувствует, не надо ли ей к врачу. Судя по ее выражению лица. На всякий случай.
Она сказала, что чувствует себя сильно хорошо.
Я ее обнял, и она меня тоже обняла. Но вместе, заодно, мы не обнялись. Не получилось.
На поездку в Остер я отвел себе день. Потому срочно отправился. В полной милицейской форме.
У Мирона дом стоял пустой. Все на работе. В хате Довида тоже пусто. Дверь нараспашку.
Я там и устроился. Посидел немножко, успокоился с дороги.
Пошел на Десну — к Гришке и Вовке. Не сомневался, что они там.
Хлопцы бултыхались в воде наряду с другими товарищами разного детского возраста.
При виде меня кто-то крикнул:
— Гришка, Вовка, тикайте!
Гришка с Вовкой выскочили из воды и побежали в неизвестном направлении.
Я их не останавливал.
Сказал спокойно, но громко:
— Кто сказал, чтоб хлопцы тикали, сейчас же выйти ко мне. Иначе плохо будет всем. Если ты не трус, конечно. Если трус, сиди на месте. Пускай выйдут остальные. Они получатся не трусы, а наоборот, честные советские граждане.
Вышло пятеро пацанов. На небольшой глубине остался один, старался прятаться с головой.
Я спросил у близко стоявшего:
— Как его зовут? — и с презрением кивнул в воду.
— Васька.
— Нехай сидит до посинения. Найдите Гришку с Вовкой и приведите домой. Я там буду. Скажите, чтоб не боялись. Чтоб ничего теперь не боялись. Я их перед всеми вами объявляю родными своими детьми. Поняли?
Повернулся и ровным шагом потопал обратно.
Был определенный расчет на впечатление, но дети особенно впечатление и понимают. Им представляется, если по-простому, так это неправда.
Гришка с Вовкой нагнали меня еще в пути. Не крикнули, плелись сзади. Перешептывались.
Я не подавал вида. Резко обернулся и засмеялся смехом, который им всегда нравился.
Хлопцы застыли на месте.
Гришка сказал:
— Ты нас в милицию не посадишь?
— За что? — Я удивился и все свое удивление показал голосом и руками.
Гришка промямлил:
— Ну… Я подумал… Беспризорников в милицию сажают. Потом в детдом. К Макаренке. Мы с Вовкой обсудили и против такого. Дед умер, правда, но Зусель не умер? Он живой? Он куда-то пошел и придет. Мы с ним будем жить. Да, Вовка?
Вовка кивнул.
Я спросил:
— Вам передали хлопцы, что я объявил? Вы — мои. Ваш отец был моим лучшим товарищем до смерти. Ваш брат Ёська у меня. И вы будете у меня. Мы заживем вместе. В Чернигове. Я ваш отец теперь. По закону.
Гришка замотал головой:
— Нет. Нам сейчас хлопцы сказали, что ты придурялся перед ними, навроде в кино. Они тебе не поверили. И мы не верим.
Я разозлился.
Схватил за руки Вовку и Гришку и потащил за собой:
— Пошли домой! Я вам объясню кино! Не понимаете по-хорошему, поймете по-плохому!
Я на них не смотрел. Не оглядывался по сторонам. Вовка хныкал. Гришка сцепил зубы. Я слышал, что он их сцепил и скрипел. Евсей так делал.
Дома я как следует объяснил, что и зачем. В ходе разъяснительной беседы обнаружилось, что Сунька отрицательно настроил малолетних на мой счет. Он заверил, что я намерен отдать их в детский дом, в то время как Мирон с Симой хотят их оставить у себя. То есть в их понимании — на свободе. И чтоб они ни за что не соглашались со мной ехать, несмотря на любые мои обещания и возможные хорошие подарки.
Подарков у меня не оказалось. Это смутило особенно Вовку.
Он спросил:
— Ты можешь купить целый велосипед?
Я сказал, что на велосипед у меня денег нету.
Вовка сказал Гришке:
— Ну видишь!
Что означало «видишь» — я не понял. Но понял вот что: надо сажать рядом Мирона, Симу с Сунькой и устраивать общий окончательный разговор. При детях.
На улице я задержал какого-то паренька, велел ему бежать в клуб и сказать Мирону, чтоб вместе с Симой и Сунькой шел в дом Басина. Приехал Михаил Иванович из Чернигова.
В ожидании Файды я внимательно и целенаправленно обследовал крышку погреба. Причем в присутствии детей. Нарочно спрашивал, не замечали ли они большого гвоздя, которым забивали крышку. Не играли ли под полом в войну, в разведчиков или другие игры. Тайно от деда, Малки и Зуселя или с ними вместе.
Гришка сильно тщательно елозил по крышке и возле нее, искал след от гвоздя или сам гвоздь.
То спичку горелую мне сунет, то щепочку и орет:
— Вот гвоздь! Вот гвоздь!
Так ему хотелось найти.
Но я видел, что никакого особого запора на крышке не существовало никогда. Крышка только плотно налегала на половицы. Для поднятия — пожалуйста, скоба. И ничего больше и дополнительно.
Я прекратил поиски и сказал Гришке:
— Гриша, ты старший из всех братьев. За тобой стоят следом Вова и Ёся. Тебе было б приятно, если б про них говорили, что они брехуны? И все вы, братья Гутины, брехуны.
— Почему все?
— Потому что если один брат сбрешет — скажут на всех. Такой закон. Тебе б было приятно, если б из-за Вовки или Ёськи на тебя показывали, что ты лично — брехун, ни за что ни про что?
Гришка молчал.
Сказал Вовка:
— Гришка не брешет. Он не знает. Я видел, как дед ходил тут с молотком и здоровенным гвоздем, хотел погреб забить, чтоб мы не лазили. А потом и говорит сам себе: «Жалко портить». И не забил. А гвоздь на подоконник положил с молотком. Я гвоздь взял. И молоток. Без спроса. Мы их потеряли на речке. Потом. Дед молоток искал и на нас сразу подумал. А про гвоздь не спрашивал. Ты теперь спрашиваешь. Мы и сами не знаем, куда гвоздь делся. Молоток большой, и то мы не знаем. Гвоздь тем более.
— Хорошо. Понятно. А внутрь, под пол вы лазили?
— Лазили. Много лазили. — Вовка взял инициативу. — Но потом дед сказал, что в погребе живет папа. Он мертвый, потому там и живет. И чтоб мы не лазили и не тревожили. Мы больше и не лазили.
Глаза у Гришки были на мокром месте. Он шикнул на Вовку.
— Ну так вы, значит, в погреб не лазили после того, как вам дед запретил?
Гришка ответил за двоих:
— Без Вовки мне там делать нечего, а он боялся. Аж до мокрых штанов доходило. Что я его, мучить буду за это? Ничего там интересного нету, в погребе. Ни жратвы, ничего. Одна дурня. А где гвоздь, мы не знаем. Зачем вам гвоздь, дядя Миша?
Первый раз за этот день он назвал меня как раньше — дядя Миша.
— Просто. Я гвозди собираю. Некоторые марки собирают. А я гвозди. Мирон Шаевич мне рассказал, что дед Довид интересным гвоздем погреб забил. Вот я и подумал, найду — себе попрошу. Вы б отдали?
— Конечно, — серьезно ответил Гриша. Вовка повторил за ним. Как клятву.
И ничего хлопцы про кисет не сказали. Если б видели хоть раз в погребе — доложили б. Значит, не видели. Если б видели, ниточка потянулась бы под такое настроение, Гришка б вывалил и как хитро узел развязывал-завязывал и так далее. По списку.
