Затем вырезка из парижской газеты, хрупкая, коричневая от старости, похожая на сухой листок. Ее даже разворачивать страшно, впрочем, я и так уже поняла, что речь в ней идет о пропавшем ребенке. Это маленькая девочка по имени Сильвиан Кайю, более тридцати лет назад украденная прямо из прогулочной коляски. А вот и относительно недавняя вырезка — заметка о странном урагане, внезапно обрушившемся на Ле-Лавёз, крошечную деревушку на берегу Луары. С виду предметы самые обычные, но, видимо, настолько важные для Вианн Роше, что она в течение стольких лет носит их при себе, спрятав в эту шкатулку — которую, впрочем, довольно давно уже не брала в руки, насколько можно судить по толстому слою пыли…
Так вот каковы призраки твоего прошлого, Вианн Роше. Какими же они кажутся скромными, даже странно. Мои, например, куда более впечатляющи, но опять же, с моей точки зрения, скромность — добродетель все-таки второсортная. Ты, Вианн, могла бы достигнуть и куда больших успехов. Впрочем, еще не все потеряно, еще, возможно, и достигнешь — с моей помощью.
Прошлой ночью я много часов просидела перед своим ноутбуком, без конца пила кофе, смотрела в окно на неоновые огни и снова возвращалась к одному и тому же, так и не решенному вопросу. Ведь ничего больше ни о Ле-Лавёз, ни о Ланскне я так и не нашла. И уже готова была поверить, что Вианн Роше — столь же неуловимое существо, как и я сама, некий изгой, обосновавшийся на Монмартрском холме, не имеющий прошлого и абсолютно неприступный для любопытствующих.
Чушь, конечно. Ничего абсолютно неприступного не существует. Однако, исчерпав все прямые пути расследования, я поняла: у меня остался лишь один способ выведать все; как раз это и повергло меня в бесконечные размышления и сомнения чуть ли не до утра.
Дело, разумеется, вовсе не в том, что я чего-то боюсь. Но подобный способ порой может оказаться весьма ненадежным и вызывает больше вопросов, чем дает ответов, — ну а если Вианн в чем-то меня заподозрит, то у меня вообще не останется никаких шансов на то, чтобы к ней подобраться.
И все же, что за игра без риска? Я давным-давно уже не заглядывала в магический кристалл — моя Система основывается скорее на практических методах, а не на колокольчике, книге и свече; в девяти случаях из десяти куда быстрее получить ответ на свой вопрос в интернете. Но теперь, видимо, пора все же применить творчество.
Порция корня кактуса, высушенного, измельченного в порошок и растворенного в горячей воде, отлично помогает достичь необходимого состояния ума. Это pulque, пульке, волшебный возбуждающий напиток из агавы, придуманный ацтеками и слегка усовершенствованный мною исключительно в личных целях. Затем изобразим символ Дымящегося Зеркала прямо на пыльном полу под ногами, сядем по-турецки, пристроим перед собой ноутбук, включим на экране подходящую абстрактную картинку и подождем озарения.
Моя мать, безусловно, подобный способ не одобрила бы. Она всегда предпочитала использовать для предсказаний и пророчеств традиционный хрустальный шар, хотя в случае необходимости соглашалась и на более «дешевые» способы — применение магических зерцал или карт Таро; в конце концов, она же собирала подобные вещи. Но если они когда-либо и вызывали у нее настоящее озарение, то я, совершенно определенно, никогда и ничего об этом не слышала.
Немало весьма распространенных мифов связано с гаданием по магическому кристаллу. Например, в одном из них утверждается, что для этого необходимо некое специальное устройство. Ничего подобного! Вполне достаточно просто закрыть глаза, хотя мне, пожалуй, даже нравятся те образы, что возникают, когда смотришь на «рябой» экран телевизора, ненастроенного ни на один конкретный канал, или следишь за «вспышками» на экране компьютера, когда он работает в режиме экономии. В общем, это некая система, подобная многим другим, когда аналитическому, левому полушарию мозга предлагается занять себя чем-нибудь совершенно тривиальным, пока творческое, правое полушарие ищет решение.
А затем…
Просто происходит некий сдвиг. И возникает ощущение полета.
Ощущение довольно приятное, и оно усиливается по мере того, как начинает действовать наркотик. Сперва просто немного теряешь ориентацию: пространство вокруг тебя как бы раздвигается, и ты, даже не отрываясь от экрана, отчетливо понимаешь, что комната становится значительно просторнее, стены сперва отступают от тебя все дальше, а потом с грохотом взрываются…
Стараясь дышать как можно глубже, я думаю о Вианн.
Ее лицо передо мной на экране компьютера, изображение напоминает графический портрет, выполненный сепией, или газетную фотографию. Краем глаза я замечаю, что вокруг кружат огоньки, которые, точно светлячки, и меня пытаются втянуть в свой круг.
В чем же твоя тайна, Вианн?
А твоя, Анук?
Что вам нужно?
Дымящееся Зеркало точно заволакивает дрожащей пеленой. Возможно, это связано с действием наркотика, этакая визуальная метафора, ставшая реальностью. На экране компьютера появляется лицо, это Анук, изображение четкое, как на фотографии. Затем я вижу Розетт с кисточкой для рисования в руке. Затем — выцветшую почтовую открытку с пейзажем Роны и серебряный браслетик, слишком маленький для руки взрослого человека, на нем подвеска — амулет в виде кошечки.
И вдруг — волна воздуха, взрыв аплодисментов, хлопанье невидимых крыльев. Я чувствую, что вплотную подобралась к чему-то важному. Да, теперь я это вижу — передо мной корпус какого-то судна, довольно длинного, с низкой посадкой, тихоходного. И какую-то надпись, нацарапанную весьма небрежно…
«Кто? — спрашиваю я. — Кто это, черт побери?»
Но ответа на светящемся экране нет. Лишь слышится шипение рассекаемой судном воды, пение двигателя и гребного винта, а потом все эти звуки постепенно тают, растворяясь в невнятном гудении компьютера, работающего в щадящем режиме, в проблесках, что скользят по экрану, в зарождающейся головной боли.
Шалтай-Болтай сидел на…
Я же говорила: этот способ не всегда дает ожидаемые результаты.
И все же кое-что мне, кажется, узнать удалось. Кто-то направляется сюда. Кто-то подходит все ближе и ближе. И этот «кто-то» из их прошлого. И его приближение связано с неприятностями, тревогой, беспокойством.
Ничего, еще один удар — и все будет кончено, Вианн. Мне просто нужно распознать еще одну твою слабость. И тогда пиньята раскроется, выпустив наружу все свои тайны и сокровища; и жизнь Вианн Роше — не говоря уж о ее чрезвычайно талантливой дочке — наконец-то окажется у меня в руках.
28 ноября, среда
Первая жизнь, которую я украла, принадлежала моей матери. Знаете ли, всегда помнишь то, что было у тебя впервые, в том числе и свою первую кражу, даже если она была весьма некрасивой, неэлегантной. Тогда я, впрочем, отнюдь не воспринимала это как кражу, просто мне пришлось спасаться бегством, а материн паспорт валялся без употребления, и сбережения ее в банке тоже пропадали зря, да и сама она, пожалуй, была все равно что мертвая…
Мне тогда едва исполнилось семнадцать. Я, впрочем, могла выглядеть и старше — что делала довольно часто, — и моложе, когда это было необходимо. Люди редко видят то, что есть на самом деле, а не то, что им кажется. Они видят только то, что мы позволяем им увидеть: красоту, старость, молодость, мудрость и даже способность забывать, если возникнет такая необходимость, — и я, постоянно практикуясь, сумела довести владение этим искусством почти до совершенства.
Судно на воздушной подушке легко перенесло меня через пролив, и я оказалась во Франции. На судне мой украденный паспорт не вызвал ни малейших подозрений; они едва на него взглянули. Я, собственно, на это и рассчитывала. Умело наложенный грим, соответствующая прическа и пальто моей матери довершили иллюзию. Остальное, как говорится, зависело от моей сообразительности.
Разумеется, в те дни служба безопасности на многое смотрела сквозь пальцы. Я пересекла границу, не имея никаких пожитков, если не считать двух первых амулетов на моем браслете — это были гробик и туфельки; я практически не говорила по-французски, и у меня было всего шесть тысяч фунтов, которые я ухитрилась-таки снять со счета моей матери.
Я восприняла все это как некий вызов судьбы. Нашла работу на маленькой текстильной фабрике в пригородах Парижа. Сняла комнату на пару со своей товаркой, двадцатичетырехлетней Мартин Маттье, родом из Ганы, ожидавшей шестимесячного разрешения на работу. Я сказала ей, что мне двадцать два года и я из Португалии. И она мне поверила — впрочем, может, мне это только показалось. Держалась она вполне дружелюбно, а я чувствовала себя ужасно одинокой и доверилась ей. Я совершенно утратила всякую осторожность, и это, пожалуй, было моей единственной ошибкой. Мартин, особа чрезвычайно любопытная, порылась в моих вещах и обнаружила документы моей матери, которые я спрятала на дно самого нижнего ящика своего комода. Не знаю, зачем я вообще их сохранила. То ли из-за простой беспечности или лени, то ли повинуясь абсолютно неуместной ностальгии. Я, совершенно определенно, не собиралась впредь пользоваться материным удостоверением личности — слишком уж легко прослеживалась связь с той историей в Сент-Майклз-он-зе-Грин. Но мне не повезло: Мартин, взглянув на фотографию, сразу вспомнила, что где-то читала о случившемся там, и, разумеется, связала это со мной.
