Гладкий, пряный голос на другом конце вызывал антипатию – но он переборол. Он должен был что-то делать, хоть что-то сделать в этот вечер. Александр ответил так, будто ожидал звонка, и вдруг ни с того ни с сего дал несколько важных обещаний. Договорились увидеться на следующий день.
Как и в прошлый раз, Николай должен был встретиться с Александром Дымановым в баре «Телеграф», задумывавшемся, видимо, стильно-декадентским, однако под тихим давлением обывателя превратившимся в обычное приличное кафе. Как и в прошлый раз, Николай ждал уже более получаса. Начинало казаться, что Александр не просто не придет, а его вообще не существует, приснился, померещился, показался. Повизгивало радио, иногда задевая слишком высокими нотами. В прямоугольнике телевизора вились голо-блестящие женщины и такие же мужчины, певицы и певцы и их статисты, никто не попадал в музыку, которую транслировали по радио, а звук телевизора был по какой-то смешливой логике отключен. Он пил пиво. В первую встречу заказал себе кофе как идиот, но сейчас решил, что без пива общаться с этим Дымановым не сможет. Выкурил одну сигарету. Ему этот бар раньше не был известен, ни от кого из знакомых о нем не слыхал, мало ли таких заведений в городе, но ловил себя на том, что настороженно косится по сторонам. Ему не хотелось, чтобы его здесь заметили в компании Дыманова. Больше всего хотелось встать и уйти. Первая встреча с Александром Дымановым оставила неприятный и непонятный осадок, словно после непристойного сна, и повторять не хотелось.
Но Нора, для Норы нужно – напоминал себе, а напоминать и необязательно, и так ясно, что Александр был связан с Норой, и неприятное ощущение от общения с ним было связано и с тем приятным, что испытывал в присутствии Норы. Как сладость, до определенной границы приятная нёбу, – стоит границу перейти, положить в кофе лишнюю ложечку сахара, становится отвратительной.
Нора, Нора, Нора – он достал следующую сигарету, в тайной надежде выкурить ее в одиночестве, и в этот момент Александр Дыманов появился у входа. Не в сером костюме, как в прошлый раз, но еще краше: из-под замшевой куртки выглядывает рубашка, светлые волосы свисают небрежными прядями. Серебряная тонкая цепочка на шее. Сразу заметил Николая, кивнул ему по-приятельски и в то же время свысока. «Чтоб ты провалился», – прошептал, кивая в ответ, стараясь тоже добавить пренебрежения в свой кивок, а Алекс уже тут как тут, улыбается – зубы белые, ровные, блестящие. При первой встрече Николаю показалось, что у Александра Дыманова накрашены глаза, но, приглядевшись, увидел: на самом деле такое темное основание ресниц.
– Приветствую вас, Николай.
– Добрый вечер, Алекс.
Все, кто был в баре, проводили Дыманова взглядами до столика, и, кажется, ему это нравилось, и он чуть ли не ждал оваций, чтобы сдержанно раскланяться. Николай, на которого неизбежно тоже обратили внимание, напустил на себя угрюмый вид – полностью соответствующий расположению духа. В прошлый раз не вышло перейти с Александром на «ты» и выяснить, чем он занимается в жизни. На этот раз не пытался. Черный перстень на гладком пальце, эта театральная прическа и одежда могли бы смешить, но скорее отталкивали, чем смешили. И в то же время он сознавал, что Алекс чертовски привлекателен. Он сам считался обаятельным, однако Дыманов был обаятелен до предела – до предела, за которым обаяние превращается в смешные ужимки (но не переходя предел).
Изящным жестом Алекс выложил на стол желтую пластиковую папку-скоросшиватель, раздутую от бумаги. Николай взял, быстро пролистал, не читая. Белые, не подшитые страницы были исписаны аккуратным почерком чернильной ручкой.
– Что это? – спросил с недовольным видом, требовательно – будто забыл о том, что ничего ему Александр не должен, он Александру не сват, не брат и не платил ни копейки.
– Это легенда, – ответил собеседник мягко. – Ее вы должны прочитать и выучить наизусть. И заставить выучить наизусть Элеонору Фелисию, но не волнуйтесь, это не будет сложно. У моей двоюродной сестры прекрасная память, пусть она не всегда хочет ее использовать.
– Легенду?
– Да вы не поняли! Это история жизни моей кузины, на которую вы оба должны ориентироваться. Или вы собираетесь говорить, что украли свою принцессу из башни?
Хотелось сказать что-то острое, но ничего не приходило в голову.
– Я бы на вашем месте подумал о том, чтобы поменять место жительства. Переехать куда-нибудь подальше, где теплее, где вам с ней будет уютнее. Подумайте, сколько придется в противном случае объяснять. Вам ведь предлагали работу в Штатах?
– Это было два года назад.
– Дело ваше, – Александр поставил на столик бокал со своим люминесцентным коктейлем, принесенным без заказа, и покачал головой так, словно это действительно было делом Николая, словно толпы работодателей со всего мира преследовали его и звонили по ночам. – Но для начала я бы привез мою дорогую кузину в какое-то другое место, не к вам домой. Хотя бы на первые недели.
– В какое еще место?
– Если вы привезете Элеонору Фелисию в свою городскую квартиру, можете считать, что все пропало. Дело даже не в том, что они сразу ее найдут, – еще не факт, что они смогут и захотят забрать ее снова. Но у вас квартира напичкана техникой, и на улице столько огней.
– Ну и? – Единственное удовольствие, какое мог позволить себе в этом разговоре – удовольствие быть невежливым.
– Неужели вы сами не догадываетесь? Вспомните, как любит она механические игрушки. Да, кстати, подумайте о том, что перед исполнением задуманного вам не стоит видеться с моей кузиной несколько месяцев. Нужно усыпить бдительность. Лучше всего прервать встречи в третьей четверти осени, сонные зимние месяцы как нельзя более способствуют забвению и успокоению.
Снова пустословие. То же, что с Леной. Николай заказал еще одно пиво и сам спросил – а как насчет документов, которые Александр Дыманов имел неосторожность пообещать вчера, – от этого обещания весь день сегодня зудели кончики пальцев, предвкушающие что-то реальное, предметы, которые можно пощупать, нотариально заверенные листики.
– Да-да, документы, хорошо, что вы напомнили! – Из замшевой, почти женской на вид сумки Дыманов достал папку, Николай ожидал, что сейчас на столе окажется вся их с Норой жизнь – в бумагах, оплаченная и узаконенная. Несмотря на антипатию, всем существом чуял он ирреальные возможности этого родственника Норы и растерялся, увидев пожелтевший от высохшей влаги, сложенный вчетверо лист.
– Что это?
– Это свидетельство о рождении, – ответил Алекс извиняющимся тоном, впрочем не теряя ни капли своего апломба, даже если зеленоватые прозрачные глаза его, неуловимо похожие на глаза Норы, смотрели просяще.
Николай развернул бумагу – небрежно, словно не видя, что она вот-вот рассыплется. Лист оказался исписан тонкими буквами, но, что было написано – понять не мог. На самом деле он даже не мог понять, кириллица это или латиница, настолько узкие и косые были буквы, может, даже и не латиница, а какая-то восточная вязь с точками. В правом нижнем углу голубела размытая печать. Спиной, висками ощущал Николай взгляды – теперь на них не косились, а смотрели откровенно все посетители бара – так смотрели, словно понимали и буквы, и язык, и все, чего не понимал он сам. Словно он был сейчас там – у Норы, а не здесь.
«Я хочу забрать ее, а не спуститься к ней», – прошептал, считая, что произносит мысленно, и Алекс ответил, убирая с глаз светлую прядь:
– В чистом виде это, к сожалению, невозможно!
Николай сделал вид, что не расслышал.
– И что эта бумажка имеет общего со свидетельством о рождении? Это вообще что за язык? И да, еще один вопрос – там, у Норы, откуда все всё узнали? После нашего первого разговора. Кстати, о вас я слышал не только лестное.
– Разумеется, все знают всё, я делюсь моими впечатлениями с моими родственниками и знакомыми. Я люблю открытые окна и открытые игры. Вам они наговорили, как я вижу, больше чем знают сами. Но значительной части того, что говорит, к примеру, Гуидо, верить не стоит. Так же, как и этой девушке… Не помню, как зовут, блондинка. Наверняка они считают, что я всего лишь хочу избавиться от своей бедной маленькой кузины и поэтому нашел вас, но это неправда. В действительности я очень люблю нашу Элеонору Фелисию…
Николая передернуло от этих слов, произнесенных излишне четко и гладко, – захотелось ударить по аккуратно-небритому, подчеркнуто-привлекательному лицу с падающими светлыми прядями, ударить прямо по прозрачным глазам. Убрав руку со стола, понял, почему «Очень люблю нашу…» вывело из себя. Она не «наша». Ревность. Представил Нору и Алекса внутри здания, одинаково естественного для них обоих.
Не скрывая, что заметил реакцию, Александр закончил:
