Когда же через час он уходил с атамановского кольца на объездную дорогу со смешным названием Елань, стало лишь теплей и хуже. Крупные бабочки снега роились в свете высоких фонарей, а в темноте между кольцом и переездом и вовсе возникло ощущение того, что «лансер» двигается в гуще супа с большими переваренными ракушками.
Снег лип на дворники, они скоблили, но не чистили стекло, которое буквально на глазах зарастало чертополохом льда. Пришлось в салоне, и без того жарком и душном, включить на полную мощность печку и весь ее пыл пустить на лобовое. Видимость улучшилась, но легче от этого не стало.
Обочина едва угадывалась, знаки крутого поворота или ограниченья скорости либо вообще терялись в бушующей овсянке ночи, либо вываливались слишком поздно, когда что-либо делать, ускоряться или тормозить, просто опасно. Только надеяться на счастье и самообладание.
А оно терялось. Где-то на самых начальных темных горбах Елани какая-то машина упала на хвост Игорю и не отпускала. Километр за километром ее фары, круглые, пустые, как выдавленные огненными пальцами глаза, неотступно следовали за «лансером». Давили Игорю на затылок, звездами жидкого металла плавали в зеркалах, и прожигали сетчатку. Насквозь, до мозга.
И потому Игорь даже обрадовался, когда он где-то, сразу за Муратовом уткнулся в бородатую от снега задницу попутной фуры. Очень удачно, здесь были длинные прямые спуски, за которыми начиналась серия долгих слепых подъемов, если поймать момент и обойти бесконечный сарай, то эта назойливая, приставшая сзади дура с парой неистово горящих паяльных ламп надолго потеряется в ночи. И действительно, пологий и долгий спуск открылся почти сразу, но на нем мерцала где-то в опасной середине желтая брошка, по мере приближенья быстро распадавшаяся на две отдельные пуговицы, правую и левую. Ничего нельзя было сделать.
Зато уже следующий за первым спуск был чист. И в этом не было сомнений, желтая брошка предыдущего надежно обозначила границы видимого и невидимого, можно. Или нельзя? Здесь где-то должны были начаться трехполосные участки, два на подъем, один на спуск, и, соответственно, обгон на спуске запрещен даже при полной ясности и видимости. Но широко тут или узко, в сегодняшней снежной кутерьме не разглядишь, как и знаки, к тому же ночь, и эти фары сзади…
Игорь включил поворотник, очень плавно вышел на перемешанную, комковатую кашу разделительной, перевалил на ровную, хоть как-то наезженную встречную и двинулся вдоль фуры. Все было чисто, впереди в свете фар большого высокого американца угадывались отбойники крутого перелома дороги у самого начала невидимого еще подъема, довольно далеко, все получалось, Игорь успевал…
И тут внезапно, нервно в зеркало заднего вида брызнул резкий свет. На этот раз он не был всего лишь белой жгущей смесью всех сразу цветов спектра, к самоварному, статичному двойному созвездью добавились отдельно красный и отдельно синий, пара взрывавшихся ментовских спецсигналов, бросавших тревожные и злые блики прямо в салон машины Игоря. Так вот кто ехал на хвосте. Попался. Здесь уширение. Знак спрятался за фурой. Короче, все.
Игорь сразу предложил ему тысячу. Кряжистый, пахнущий железом и дорогой гай внимательно посмотрел на купюру, которую Игорь молча положил между рычагом переключенья скоростей и ручником патрульных «жигулей», и равнодушно выудил из папки чистый лист протокола.
– Что, мало? – тихо спросил Игорь, у него были еще деньги, как раз в бумажнике, который он держал в руках, после того как вытащил свои документы.
– Нормально, – ответил гай очень спокойно, – но вот сегодня нам не хватает именно прав. Все остальное мы уже набрали…
Он, этот мент, скорей всего, даже наверное, был ровесником. Красные, морозами поеденные щеки, нос с пыльной синевой в каждой мелкой поре и от бессонницы набрякшие, тяжелые, совиные веки – все это не шевелилось и не двигалось, когда он открывал рот и что-то спрашивал.
– Где проживаете?
Из-под обреза желтого сигнального жилета выглядывали серые погоны – три звездочки, но Игорю, казалось, что там невидимая еще одна, капитанская. Писал он медленно, без вдохновения или азарта, подолгу разглядывая права, техталон, высматривая там, в полутьме, плохо различимые, но нужные для протокола буквы и цифры.
«Ну вот, все ты голову ломал, – между тем думал Игорь, – все не знал, как это кончить. Прекратить. А очень просто, сейчас отнимут у тебя права на год или полгода… и все… свободен. Не нужен будешь больше ЗАО “Старнет”, пока… наше вам с кисточкой… большая радость… Не надо будет объясняться ни с кем, и с Запотоцким в том числе, ни по поводу пропущенной планерки, ни по поводу рукоприкладства, и главное монстеры… Лианы, павшей смертью храбрых… Все кончится. Не надо будет ездить, не надо будет жить…»
– Прописаны там же?
– Да.
Собственные следы возле машины на мокрой обочине напоминали те самые, что оставляет ранним утром первый идущий в центр детоксикации «Ваш доктор». Идущий и кого-нибудь ведущий…
А что он скажет Алке? Прости? Вот ты пыталась, пыталась и не вышло, и я пытался, да, пытался, и все-таки сломался… Прости… Мы оба не смогли… Мы оба кончились… Судьба… Удачно, что вот за машину все выплачено… ничего не должен…
– Меня с работы выгонят, – сам не зная почему, сказал вслух Игорь.
– Ну, может быть и хорошо, – шарик ручки продолжал неторопливо продавливать бумагу, гай писал, – целее будете, а то рискуете не в меру…
– Возможно, – согласился Игорь. – Только жену мне будет не на что лечить…
Шарик внезапно замер над бумагой. Мент повернул тяжелый печеный, мороженный кочан своей головы и посмотрел, впервые, кажется, посмотрел на человека, посаженного рядом с ним на пассажирское сиденье:
– А что с ней? С вашей женой?
«Нет, никогда», – Игорь стал покрываться краской и от стыда, и от мучительного понимания того, как в этот миг нелепо, фальшиво и анекдотически, должно быть, выглядит… Сгорая от униженья и позора, он ничего не видел перед собой и уже, конечно, не замечал, как в свою очередь багровеет к нему обращенное лицо мента и металлические глаза сверлят его, пронзают и делаются от этого черными…
– Водка? – негромко спросил гай.
– Что? – растерялся Игорь.
– Ну, пьет твоя? Так? Пьет?
Все что он мог – это закрыть лицо руками. Но мент не дал ему отгородиться. Совсем оглохнуть и ослепнуть.
– У меня то же самое, – сказал он просто. – Жена и дочка. По маленькой, пока готовят, по маленькой, пока пол моют, по две на огороде… Вернешься – обе в лежку… В лежку… И каждый день так, каждый день…
Теперь они смотрели друг на друга. Глаза в глаза.
– Нет, у меня не так, – Игорь поверил наконец в реальность всего того, что происходит. – Не так… Ни огорода нет, ни пола. Просто запои. По месяцу… Три или четыре раза в год, а между ними – нет… не пьет совсем…
Потом они долго молчали. Оба.
Крупные темные пятна медленно светлели на задубелом, обветренном лице мента, и мелкий пот на лбу блестел как рыбья чешуя.
– Вот что, – проговорил он и показал глазами на то место, между переключателем коробки скоростей и ручником, где еще недавно лежала тысяча, – если ваше предложение остается в силе…
– В силе, – сейчас же ответил Игорь, вынул из кошелька бумажку и снова положил на пыльный пластик.
Гай повернулся к товарищу, все это время скучавшему на заднем сидении, дальний, невидимый до этого погон при этом вылез из-под жилета, и Валенок смог убедиться – да, капитан:
– Иди, отпусти фуру…
– А как же протокол? – спросил Игорь, внезапно испугавшись какого-то особого, невиданного гайского подвоха. – Вы же его уже заполнили…
– Заполнил, – подтвердил мент, – заполнил, да не весь… Не весь, – он ухмыльнулся; не то чтобы его лицо стало приветливым, скорее просто человеческим, стало меняться при движении губ и соответствовать словам, – не выбрал вам еще пункт и описания нарушения не сделал… И хорошо, сейчас поставлю, что вы налево повернули под запрещающий знак у заправки перед Еланью. Согласны?
– И что за это будет?
– Заплатите в сберкассе полторы тысячи, ну или тысячу, как комиссия решит… и больше уже ничего….
– Права отдаете?
– Отдаю.
– Пишите.
* * *
На большой трассе, ближе к терентьевской развязке, мести почти уже перестало, а после Степного дорога просто была сухая, чуть-чуть только блестела в свете фар. Текла, как речка во сне. То вверх, то вниз. Плавно и неторопливо.
Шестьдесят или семьдесят километров тому назад Игорь был в центре Млечного пути, все небо на него свалилось, буквально опрокинулось, упало, а теперь, спустя какой-то час, тот дикий, необъятный и безжалостный космос так отдалился, отлетел, вознеся, что видел Валенок перед собой из белого, блестящего одну Луну да яркую точку Венеры прямо над ней.
