В баре, куда Рауль пригласил их выпить джина, они ловко ускользнули от семейства Пресутти, примостившегося в уголке, но тут же столкнулись с Норой и Лусио, которые еще не ужинали и, казалось, были чем-то озабочены. Тесно усевшись за маленькими столиками напротив друг друга, они принялись болтать обо всем понемногу, легко жертвуя своей индивидуальностью ради приятного чудовища — общего разговора, который всегда ниже уровня собеседников, а поэтому так доступен и привлекателен. В душе Лусио обрадовался их приходу. Нора после того, как написала сестре письмо, загрустила. Она стала задумчивой, хотя уверяла, что с ней ничего не случилось, и Лусио это раздражало, тем более что ему никак не задавалось ее развлечь. Он вообще не баловал Нору разговорами, обычно первой начинала она; вкусы у них были довольно разные, но между мужчиной и женщиной… Он не терпел, когда Нора хандрила из-за пустяков. Что ж, может, общество развеет ее немного.
До этой минуты Паула почти не разговаривала с Норой, и поэтому теперь обе с улыбкой скрестили оружие, пока мужчины заказывали напитки и угощали друг друга сигаретами. Рауль молча сидел в стороне, рассматривая женщин, и лишь изредка вставлял в разговор любезные замечания либо обменивался с Лусио впечатлениями по поводу географической карты и маршрута «Малькольма». Он видел, как в Норе вновь пробуждались радость и доверие, общественное чудовище ласково лизало ее своими многочисленными языками, выхватывало из диалога, за которым всегда скрывается монолог, и вводило в маленький, вежливый и тривиальный мир, где сверкали остроты, раздавался беспричинный смех, пили вкусный шартрез и курили ароматные «Филипп Морис». «Излечение красоты», — думал Рауль, всматриваясь в оживленное лицо Норы, вновь приобретавшее утраченную прелесть. У Лусио дела куда хуже, он по-прежнему сидит насупившись, а вот бедняга Лопес, ох уж этот бедняга Лопес. Вот кто действительно грезит наяву, так это Лопес. Раулю становилось его по-настоящему жаль. «So soon, — думал он, — so soon…» Но возможно, Рауль и не догадывался, что Лопес был счастлив и грезил о розовых слонах, об огромных стеклянных шарах, наполненных подцвеченной водой.
— И случилось так, что три мушкетера, на сей раз без четвертого, отправились на корму и вернулись ни с чем, — сказала Паула. — Как только вы захотите, Нора, мы с вами совершим такую прогулку, ну прихватим еще невесту Пресутти, чтобы составить священное число. Я уверена, что мы не остановимся, пока не дойдем до пароходного винта.
— Мы можем заразиться тифом, — сказала Нора, всерьез принимавшая слова Паулы.
— О, ничего, у меня есть «Вик Вапоруб», — сказала Паула. — Кто бы мог подумать, что наши отважные гоплиты наглотаются пыли, как последние ленивцы.
— Не преувеличивай, — сказал Рауль. — На пароходе очень чисто, и пока глотать нечего.
Он подумал, не нарушила ли Паула данного слова и не вынула ли на свет божий револьверы и пистолет. Нет, она этого не могла сделать. Good girl [75]. Совершенно сумасшедшая, но преданная. Несколько удивленная, Нора попросила подробней рассказать ей о вылазке на корму. Лопес исподлобья взглянул на Лусио.
— Я тебе ничего не рассказал, думал, не стоит, — сказал Лусио. — Слышишь, что говорит сеньорита. Пустая потеря времени.
— Ну нет, я не думаю, что мы напрасно потеряли время, — сказал Лопес. — Всякая разведка имеет цену, как сказал бы какой-нибудь знаменитый стратег. Я по крайней мере убедился, что «Маджента стар» занимается темными делами. Разумеется, ничего ужасного, никто, конечно, не везет на корме горилл, скорее всего, контрабандный груз, слишком заметный, или что-то в этом роде.
— Возможно, но нас это не касается, — сказал Лусио. — У нас здесь все в порядке.
— Видимо, да.
— Почему «видимо»? И так все ясно.
— Лопес прав, когда сомневается в чрезмерной ясности, — сказал Рауль. — Как однажды выразился бенгальский поэт из Шантиникетана [76] «Ничто так не ослепляет, как чрезмерная ясность».
— Ну, это слова поэта.
— Поэтому я и цитирую и даже из скромности приписываю поэту, который никогда их не произносил. Но я полностью разделяю сомнения Лопеса, тем более, что его поддерживает и наш друг Медрано. Если на корме что-то не в порядке, рано или поздно это распространится и на нос. Будь это тиф 224 или тонны марихуаны; отсюда до Японии долгий путь морем, а под килем немало хищных рыб.
— Брр… не нагоняй на меня страху! — сказала Паула. — Посмотрите на Нору, она, бедняжка, по-настоящему испугалась.
— Вы, наверное, шутите, — сказала Нора, бросая удивленный взгляд на Лусио. — А ты мне говорил…
— По-твоему, я должен был сказать тебе, что по пароходу разгуливает Дракула? — вспылил Лусио. — Здесь все ужасно преувеличивают, это неплохо как развлечение, но нечего людей зря запугивать.
— Что касается меня, — сказал Лопес, — я говорю вполне серьезно и не собираюсь сидеть сложа руки.
Паула насмешливо захлопала в ладоши.
— Ямайка Джон в одиночку! Меньшего от вас я и не ожидала, но такой героизм…
— Не дурите, — напрямик сказал Лопес. — И дайте мне сигарету, мои кончились.
Рауль едва сдержал жест восхищения. Вот это парень. Дело должно принять интересный оборот. Он стал наблюдать, как Лусио старается вновь завоевать утерянные позиции и как Нора, эта ласковая и невинная овечка, лишает его удовольствия доказать свою правоту. Для Лусио все было ясно: там тиф. Капитан болен, корма заражена, значит, надо соблюдать элементарную осторожность. «Это рок, — думал Рауль, — пацифистам, беднягам, приходится проводить всю жизнь на войне. А Лусио в первом же порту обязательно купит себе пулемет».
Паула как будто бы немного смягчилась, она слушала доводы Лусио с сочувственным выражением, цену которому Рауль знал слишком хорошо.
— Наконец-то я встретила здравомыслящего человека, после того как целый день провела среди заговорщиков, последних могикан, петербургских динамитчиков. Как приятно видеть человека с твердыми убеждениями, не поддавшегося на уловки демагогов.
Лусио, не совсем уверенный в том, что его хвалят, продолжал настаивать на своем. Если что-то и надо предпринять, так это направить коллективное письмо, которое подпишут все (разумеется, кто пожелает) и в котором до сведения капитана будет доведено, что пассажиры «Малькольма» понимают и правильно оценивают необычную обстановку, создавшуюся на пароходе. В крайнем случае можно намекнуть, что беседы между офицерами и пассажирами не всегда были вполне откровенными…
— Ну-ну-ну, — зевая, пробормотал Рауль. — Если у них на борту действительно был тиф, когда мы садились в Буэнос-Айресе, они вели себя как последние сволочи.
Нора, не привыкшая к сильным выражениям, смущенно заморгала. Паула, едва справившись со смехом, снова поддержала Лусио, высказав предположение, что тиф, вероятно, вспыхнул уже после того, как они отчалили. А полные смущения и нерешительности благородные офицеры встали на якорь напротив Кильмеса, чьи печально известные испарения никоим образом не улучшили атмосферу на корме.
— Да-да, — сказал Рауль. — Все как в цветном кино.
Лопес слушал Паулу с иронической улыбкой, разговор его забавлял, но после него оставался какой-то кисло-сладкий привкус. Нора мучительно старалась понять, о чем идет речь, наконец уткнулась носом в чашку и сидела так ни на кого не глядя.
— Итак, — сказал Лопес. — Свободный обмен мнениями — одно из благ демократии. И все же я полностью согласен с тем крепким эпитетом, который недавно употребил Рауль. Посмотрим, что будет.
— А ничего не будет, и это самое худшее для вас, — сказала Паула. — Вы лишитесь своей игрушки, и путешествие станет нестерпимо скучным, как только вас пропустят на корму. А теперь я отправлюсь посмотреть на звезды, которые, должно быть, сверкают особенно ярко.
Она встала, ни на кого не глядя. Слишком легкая игра ей наскучила, и было досадно, что Лопес ни полсловом не поддержал ее. Она знала, что он ждет лишь удобной минуты, чтобы последовать за ней, но пока еще останется за столом. Знала она и нечто большее: то, что должно было произойти потом, и это начинало снова забавлять ее, особенно потому, что Рауль скоро догадается, а было всегда так забавно, когда он вступал в игру.
— Ты не пойдешь? — спросила Паула, смотря на него.
— Нет, спасибо. Звездочки, вся эта бижутерия…
Она подумала: «Сейчас он встанет и скажет…»
— Я тоже пойду на палубу, — сказал Лусио, поднимаясь. — Ты идешь, Нора?
— Нет, я лучше немного почитаю в каюте. Всего хорошего. Рауль остался с Лопесом. Лопес скрестил на груди руки.
Как палачи на гравюрах к «Тысяча и одной ночи». Бармен принялся собирать чашки, а Рауль стал ждать, когда же наконец просвистит ятаган и по полу покатится чья-то голова.
