— Несколько часов инфаркта, сказал доктор Кедр, — с сомнением продолжал Кудри Дей, но, трижды повторив фразу, утвердился в ее правильности. Д-р же Кедр на самом деле сказал: у начальника станции, по всей вероятности, несколько часов назад случился инфаркт. — Передайте родственникам и знакомым, — отчеканивал Кудри, — что скоро будет открытие. — Опять что-то не то. На этот раз, сколько он ни твердил фразу, ощущение неладности не проходило. Может, не открытие, а открытка? Такая машина, открытая, в которой возят мертвых. Конечно, в «открытой машине» смысла тоже немного, но хоть какой-то есть, этого для Кудри было достаточно — во всем, что его окружало, смысла вообще почти не было.
— Умел! — радостно провозгласил Давид Копперфильд, когда они подошли к станции.
На скамейке, спинкой обращенной к путям, сидели, развалясь, два бездельника, из тех, что целые дни проводят на станции, точно это не железнодорожный вокзал, а увеселительное заведение, где немытых, нечесаных городских забулдыг ожидают сердобольные и покладистые красотки.
— Умел! Умел! — тщетно взывал к ним Копперфильд, они не удостоили вниманием посланцев д-ра Кедра.
Совсем еще юный помощник начальника станции лепил собственный официальный лик по образу и подобию своего на редкость непривлекательного шефа. В силу чего его мальчишеская физиономия являла резкий контраст разлитой в ней брюзгливой желчности старого пердуна, помноженной на злобность живодера, обожающего свою работу. Он был глуповат от природы; в подражание начальнику, притеснял слабых (детей, залезших с ногами на скамейку, иначе как окриком не сгонял), лебезил перед сильными мира сего. И конечно, был презрительно холоден с женщинами, которые, сойдя с поезда, спрашивали дорогу в приют. Он ни разу ни одной из них не помог, не поддержал под локоть, когда они вечером садились в поезд, — первая ступенька вагонов была слишком высокая, особенно для хорошо выскобленных женщин.
Тем утром помощник начальника был в особенно злобном настроении. Дав одному из бездельников пятнадцать центов, он велел ему сходить домой к начальнику станции; тот скоро вернулся и сообщил, что на дорожке валяется велосипед начальника, должно, ночью его сорвало ветром, а утром никто не убрал. Плохой знак, подумал помощник. С одной стороны, ему было страшно взвалить на себя обязанности начальника, он ничего в них не смыслил, но с другой — ему льстило, что сегодня он будет за главного. Увидев спешащих через площадь приютских оборвышей, он почувствовал, как в нем проснулся начальственный пыл. Подходя к платформе и размазывая одной рукой по лицу сопли, а другой крепко держа Копперфильда, Кудри Дей раскрыл было рот, чтобы произнести заготовленную речь, но не успел.
— Вон отсюда! — рявкнул помощник. — Вам здесь не место!
Кудри остановился как вкопанный. Давид Копперфильд от неожиданности зашатался и чуть не упал. Но Кудри Дей хорошо знал, им нигде на земле нет места; он собрал в кулак всю свою решимость и очень громко произнес-таки отрепетированную речь:
— Начальник станции умер. Несколько часов инфаркта, сказал д-р Кедр. Сообщите родным и близким, скоро приедет «открытая машина».
Тут уж и забулдыги встрепенулись. На помощника нахлынул поток самых противоречивых чувств: начальник станции умер, возможно, следующим начальником будет он. Неужели бывает многочасовой инфаркт, как это, наверное, больно! И при чем здесь «открытая машина», что она сулит — беду или надежду?
— Какая, какая машина? — спросил он.
Кудри Дей заподозрил, что брякнул что-то не то, но отступать было поздно. Известно, что на трусов и подлецов лучше всего действует твердость. И здоровый инстинкт подсказал Кудри: на этот раз не столь важно передать смысл, сколько проявить твердость характера.
— Чтобы увезти, — не моргнув глазом сказал он. Бездельники на скамейке так и подпрыгнули, вот уж они не думали, что начальник станции такая важная птица.
— Ты хочешь сказать «катафалк»? — спросил помощник. В Порогах-на-третьей-миле был один, он сам его видел, длинный черный автомобиль, еле-еле едет, как будто его тащат мулы.
— Открытка, — повторил Кудри Дей, для которого «катафалк» вообще ничего не значил. — Такой автомобиль, — пояснил он, — открытый.
Никто не шевельнулся, не проронил ни слова, возможно, у присутствующих стали медленно проявляться симптомы многочасового инфаркта: наверняка на этом не кончится, до конца дня случится что-то еще. И в ту минуту на шоссе, идущем мимо станции, появился жемчужно-белый открытый кадиллак Уолли Уортингтона.
Провожаемые десятками восхищенно изумленных взглядов на улочках глухих городков, Кенди и Уолли были, однако, не подготовлены к тому, что ожидало их в Сент-Облаке, — у помощника станционного начальника глаза полезли на лоб, а у изумленных бездельников отвалилась челюсть.
— Ну вот мы и в Сент-Облаке, — с явно фальшивым энтузиазмом проговорил Уолли.
Кенди не могла удержаться, потянулась и ущипнула его за ногу, «Крошка Доррит» соскользнула у нее с колен и, прошуршав по скрещенным лодыжкам, упала на пол машины. Больше всего, однако, ее поразили мальчишки. Кудри Дей, несмотря на чумазое лицо и взлохмаченные волосы, сиял как начищенный пятак; его улыбка была лучом света, пробившимся сквозь наслоения грязи и поведавшим миру о скрытом под ними бриллианте. Лицо в грязных подтеках дышало такой надеждой, что у Кенди захватило дух, а когда она увидела розовый разинутый ротик юного Копперфильда, глаза ее увлажнились и предметы окружающего мира стали терять очертания. С его нижней, набухшей как слеза, губы свисала чистая, здоровая нитка слюны, почти касаясь стиснутых кулачков, которые он прижимал к животу, как будто ослепительный кадиллак нанес ему удар под ложечку, и он не может опомниться.
Глядя на эту странную группу, Уолли подумал, что, пожалуй, возглавляет ее помощник начальника станции.
— Простите, пожалуйста, — обратился он к изваянию с раскрытым ртом и немигающими глазами, — не скажете ли вы, где приют?
— Как вы быстро приехали, — оторопело пролепетал помощник. Белый катафалк! Уж не говоря о неземной красоте перевозчиков трупов; на девушку он просто не мог смотреть, ее образ останется у него в памяти до конца дней.
— Простите? — не понял Уолли. У этого человека не все дома, надо спросить кого-нибудь еще. Глянул мельком на забулдыг на скамейке — ну от этих вряд ли чего добьешься. Малыш, распустивший слюни — они поблескивали на солнце, как сосулька, и почти касались зеленых от травы колен в ямочках, — вряд ли умеет говорить. — Привет! — Уолли все-таки обратился к нему.
— Умел, — сообщил Копперфильд, и слюни его задрожали, как мишура на елке.
Опять осечка, вздохнул Уолли и поискал взглядом глаза Кудри Дея. Искать пришлось недолго, они были прикованы к Кенди.
— Привет, — сказал он ему.
Кудри с трудом, чуть не с болью сглотнул застрявший в горле комок. Мокрый кончик носа совсем разбух, но он энергично вытер его локтем.
— Ты не можешь нам сказать, как ехать в приют? — спросил Уолли.
Кудри Дей, в отличие от помощника и двух забулдыг, знал, что эти подобия ангелов явились сюда не за тем, чтобы забрать никому не нужное тело. Они едут в приют для сирот, хотят кого-то усыновить — подсказало ему заколотившееся сердце. «Господи, — думал Кудри Дей, — пусть это буду я!»
Давид Копперфильд, не выходя из транса, протянул руку и коснулся безупречной монограммы на дверце кадиллака — золотые инициалы Уортингтона-старшего на яблоке «красное сладкое» с банальным, в виде сердечка, листком цвета весенней зелени. Кудри легким взмахом сбросил с яблока чумазую ручонку.
«Хочу, чтобы они усыновили меня, — опять подумал он. — Нужно действовать. Такой случай больше не повторится».
— Я покажу вам дорогу, если вы нас подвезете, — сказал он.
Кенди улыбнулась и открыла заднюю дверцу. Ее несколько удивило, что Кудри, подсадив Копперфильда в машину, оставил его на полу. Она не заметила, что, коснувшись теплой, красной в белесых пятнах кожи сиденья, Давид Копперфильд в страхе отдернул руку; он никогда еще не видел и не щупал кожи, подумал, что сиденье — какой-то зверь, и предпочел сесть на пол. Для него тот день был полон невероятных событий — утром катание в картонной коробке из-под клизм, первая проба летать, сидение на мертвой голове. Что еще его ждет? Когда кадиллак поехал, он не выдержал и расплакался — ведь он первый раз в жизни ехал в автомобиле.
— Он никогда не видел машин, — объяснил Кудри.
Сам он тоже никогда не трогал кожаной обивки, но сидел на роскошном сиденье, как будто был рожден ездить в таких машинах. Он, конечно, не сообразил, что белесые разводы на сиденье всего только результат неосторожности, — к несчастью, он будет постоянно обманываться подобным образом, принимать желаемое за действительное.
— Помедленнее, Уолли, — сказала Кенди, — малыш боится.
