– Ты сознаешь, как дико это звучит?
– Почему? Я просто перечислил все, что случилось с нами, и сделал определенные выводы.
Я сам не мог поверить тому, что произнес это с такой уверенностью. Должно быть, это все-таки Ваше влияние, Ричард Гир.
– Я никогда не встречала таких людей, как ты, Бартоломью, – сказала она, мешая в бокале трубочкой с насаженной на нее оливкой. – Я восхищаюсь твоей почти безграничной добротой. Но, к сожалению, чтобы выжить в этом мире, одной доброты мало.
Я понимал, что она имеет в виду, но понимал я и то, что мамина философия – это мощное оружие, и решил, что самое время применить ее на практике.
– Я очень хотел бы, чтобы ты жила со мной, Элизабет, – сказал я. – Это вполне осуществимо. Мне хочется в это верить, потому что альтернатива, – я потряс пузырек с таблетками, – слишком непривлекательна. Почему бы тебе не поверить мне? Что ты теряешь? Мы завели бы кошку для Макса. Он мог бы работать в кинотеатре, ты могла бы по-прежнему помогать в библиотеке, я мог бы…
Тут я запнулся, потому что я не знал, чем я мог бы заняться. Все, что я делал до сих пор, – это ухаживал за мамой и был ее сыном. А сейчас я обещал стать кем-то гораздо большим, чем я был. Опять притворство.
– У меня все плохо, – сказала Элизабет. – И у Макса тоже. Мы покалеченные люди. Со мной не может быть ничего, кроме проблем. Ты же и сам должен был уже понять это. С нами трудно.
– И я покалеченный! И со мной одни проблемы! Полная неразбериха! Это прекрасно!
– В этом нет ничего прекрасного! – Элизабет уже чуть ли не кричала.
Было ясно, что это мучает ее уже давно – слишком давно – и надежд у нее в запасе осталось мало.
– Все это очень плохо! Я не могу позволить себе рассчитывать на что-либо прекрасное. Прекрасное существует не для таких людей, как мы, Бартоломью. Приемлемое. Я хочу всего лишь приемлемого. Если бы я могла наладить приемлемую жизнь, я была бы очень рада. – Она покачала головой и уставилась на свои колени.
Я видел, как ее губы беззвучно шевелятся за завесой каштановых волос – она опять спорила сама с собой. Неожиданно она подняла голову и сказала:
– Я не думаю, что могла бы совершить этот уход. Я не могла бы бросить Макса одного. А теперь я взваливаю свои проблемы на тебя.
Она покачала головой, посмотрела на потолок, затем опять уставилась на свои колени.
Некоторое время мы молча потягивали мартини.
И тут мне в голову пришла идея, на первый взгляд бредовая, но я решил тем не менее осуществить ее, потому что я чувствовал, что наступил такой момент, когда мне надо стать кем-то бóльшим, чем я обычно являюсь.
– Представь себе, что я – это ты, – сказал я Элизабет. – Если бы это было в фильме, то в ответ на мое предложение жить всем троим вместе как одна семья ты ответила бы следующим образом. – Я перешел на девичий фальцет, утрированно драматический голливудский голос Вивьен Уорд или Джулии Робертс: – Предположим, Бартоломью, мы примем твое великодушное предложение. Ты уверен, что это получится? Подумай как следует. Нам не требуется много, как мы можем требовать чего-то? Но уверен ли ты, что мы сможем вести приемлемое существование; ведь я в этой жизни стремлюсь всего лишь к приемлемому существованию. – Тут мой голос почему-то задрожал: – Больше я ничего не прошу. Мы с Максом непривередливы, но жизнь обошлась с нами слишком круто. Поэтому скажи мне честно, Бартоломью, веришь ли ты в то, что приемлемое существование возможно?
Элизабет допила коктейль.
– На самом деле никакие пришельцы не похищали меня. – Она убрала волосы от лица. Ее трясло. – Врачи позвонили Максу в Вустер, когда я приходила в себя в больнице, потому что в моем страховом свидетельстве он был указан как ближайший родственник. Он тут же приехал поездом в Филадельфию и чуть с ума не сошел, увидев меня. Макс простоват, но у него большое сердце. Это не пустые слова. Он не понимает, что в мире с людьми происходит что-нибудь страшное ежедневно. Ужасное. Вроде… вроде… – Она опустила голову, и волосы опять закрыли ее лицо. – Это были пьяные дикари, они даже не предстали перед судом. Макс не мог смириться с этим. Но как ты можешь уберечь свою сестру от столь страшного непредсказуемого несчастья, как нападение на берегу реки Делавэр в холодный осенний вечер? Нападения, в результате которого у нее по ногам текла кровь? И вот, чтобы хоть как-то успокоить его, мы вместе сочинили в больнице эту историю про пришельцев – прямо как какие-нибудь малыши. Он настоял на том, чтобы переехать ко мне на случай, если придется опять защищать меня от пришельцев, и так эта выдумка стала частью нашей жизни. Но, с другой стороны, можно ведь посмотреть на это и как на трогательную историю отношений брата и сестры…
Элизабет посмотрела на меня наполовину несчастным и наполовину счастливым взглядом и улыбнулась вымученной улыбкой.
Я кивнул, потому что понимал, что это надо сделать, хотя внутри был потрясен, и к тому же меня раздирали сомнения. Я даже не знал, кто оплачивает счета за мамин дом, и теперь, после смерти отца Макнами, вряд ли мог узнать это; к тому же я вовсе не был уверен, что приемлемое существование возможно для меня самого, не говоря уже о нас троих.
Собственно говоря, я ничего не знал наверняка.
Но я решил, что могу и на этот раз притвориться ради Элизабет – притвориться, что я сильнее, чем я был на самом деле, потому что в данный момент от меня требовалось именно это. Я притворился, что я сильный, и постарался выразить Элизабет сочувствие. Я надеялся, что мама и отец Макнами были бы горды мной. Я уверен, что далай-ламе понравилось бы все, что я делал в этот вечер. Элизабет начала плакать, и даже не просто плакать, а неудержимо рыдать, так что я обнял ее и тоже начал плакать, потому что я очень тосковал по маме, и отца Макнами тоже не было, и я только начал осознавать, что это бесповоротно, что у меня никогда уже не будет отца и не будет тайны, которая перестала быть тайной, и я думал о том, что Элизабет не была похищена пришельцами, а пережила нечто более страшное, чем налет подростков на наш дом, которые писали и какали на наши постели и засунули образ Христа Спасителя в унитаз… и о том, как мы все оказались в Канаде, и почему мы живем так странно, совсем не как остальные нормальные люди.
Могли ли мы ждать чего-то хорошего?
Пока Элизабет рыдала у меня на плече, я решил, что доверюсь принципу «нет худа без добра» независимо от того, правда это или нет, – доверюсь настолько, чтобы предпринять конкретные шаги, даже, может быть, найду какую-нибудь работу, чтобы подарить Элизабет сказку, как Вы, Ричард Гир, столько раз делали в своих фильмах.
Мама не дождалась сказки, так, может быть, Элизабет дождется?
Может быть.
– У вас все в порядке? – раздался голос бармена. Я поднял голову, и прядь волос Элизабет попала мне в рот. Несколько человек, находившихся в баре, смотрели на нас во все глаза.
Увидев, что на нас все смотрят, Элизабет выбежала из бара. Я побежал за ней.
В лифте я не знал, что мне делать.
Элизабет продолжала плакать, и хотя она плакала теперь тихо, я чувствовал, что она не хочет, чтобы я к ней прикасался, успокаивал ее и вообще разговаривал с ней. Лицо ее было ярко-красным, из носа вовсю текло, хотя она все время вытирала его рукавом.
Я молчал.
Около дверей нашего номера она взяла себя в руки и сказала:
– Не стоит будить Макса, согласен? Пусть он спит спокойно и ничего не знает. Завтра у него большой день. Пусть это будет праздник для него. Договорились? Это все, что у нас осталось. Пусть это будет праздник для всех нас. Ты согласен?
Я кивнул.
Она вставила карточку в прорезь, зажегся маленький зеленый треугольник, но она медлила открывать дверь и обратилась ко мне с вопросом:
– Если мы будем спать с двух разных сторон постели, ты обещаешь не сдвигаться в мою сторону? Обещаешь, что будешь сохранять между нами дистанцию хотя бы в фут?
– Обещаю, – сказал я.
– Мы можем жить у тебя в доме, пока не определимся окончательно?
– Да. Я очень хочу, чтобы вы жили у меня – без всяких сроков.
– Ты обещаешь? Ты не передумаешь?
– Никогда.
Элизабет кивнула, и я заметил, хотя она и пряталась опять за своими волосами, что она вроде как подмигнула мне обоими глазами.
Это было похоже на то, как если бы она загадала желание и скрепила его двойным подмигиванием, – по крайней мере, мне это так представлялось.
Мы вошли в комнату, но свет зажигать не стали.
Она переоделась в ванной, а я тем временем надел пижаму.
Затем я высыпал содержимое ее оранжевого пузырька в унитаз и спустил воду. Я не хотел оставлять ей никаких средств ухода.
Она выбрала правую сторону кровати, я пристроился на левом краю.
Я не позволял себе уснуть, чтобы не нарушить обещание и не перекатиться во сне, коснувшись Элизабет.
