Я молчала.
— У него есть такой старый фильм, «Алиса в городах» называется. Очень поэтичный. Видела?
— Нет.
— Надо посмотреть. Ты чем-то похожа на ту Алису.
— А про что там?
— Ну что я буду тебе пересказывать, тем более это Вендерс, его словами не передашь. Посмотри, а то пока ты этот фильм не видела, считай, что еще не родилась. И у Скорсезе есть фильм — «Алиса здесь больше не живет». Не видела, конечно?
— Нет.
— Там тоже Алиса все время тусуется и исчезает. Такая вот природа у вас, у Алис.
— Я никуда не исчезаю, Сережа. Я здесь.
— Ну, значит, в шесть на нашем месте, — и повесил трубку.
Когда мы встретились, он был преисполнен таинственности.
— Хочу показать тебе одно место. — И все, больше из него ничего вытащить не удалось.
Мы приехали на «Библиотеку имени Ленина» и пошли в сторону старого здания Университета на Моховой. Свернули в переулок. Громов остановился над люком в асфальте.
— Так, кажется, здесь, — он нагнулся и попытался сдвинуть крышку люка. Та не поддалась. — Ага, значит, следующий.
Он прошел вперед по переулку, глядя себе под ноги. Перед следующим люком он сел на корточки и оглянулся на меня.
— Думаю, этот.
Я понятия не имела, о чем он говорит. На этот раз он довольно легко отодвинул крышку люка и заглянул вниз.
— Точно, здесь. Ну, полезли, — Громов отодвинул крышку еще немного.
— Давай ты первая, а я следом. Нужно будет потом задвинуть крышку назад, а она тяжелая, у тебя сил не хватит.
— Это что, ролевая игра «Дети подземелья»? Никуда я не полезу. Я еще не совсем спятила по канализационным люкам тусоваться. Я не копрофилка, знаешь ли.
— Вот дура! Это не канализация. Это подземный ход в одно интересное место. Здесь есть лестница, посмотри сама. Да нагнись же, не бойся.
Он с силой пригнул меня к люку, я заглянула в провал — кромешная темнота, не видно ничего.
— Вот ступеньки, видишь?
— Вот эти тоненькие полосочки в отвесной стене?
— Они крепкие, вбиты намертво. Надо будет спуститься вниз, там будет довольно длинный ход типа узкого коридора, а потом мы попадем туда, куда, собственно, хотим попасть.
— А что это вообще такое? — мне было страшно и любопытно одновременно. Лезть вниз, в полную неизвестность, ужасно не хотелось.
— Ну, считай, что ты — Алиса, а я — Белый кролик, и ты лезешь за мной в тайный лаз.
— Ага, но она-то как раз упала.
— Но попала в Страну чудес.
И мы, не сговариваясь, запели из Jefferson Airplane — White Rabbit (Белый кролик):
Go ask Alice, when she's ten feet tall
And if you go chasing rabbits, and you know you're going to fall
(Иди спроси Алису, она ростом с десять футов.
И если ты будешь гоняться за кроликами, знай, что упадешь.)
— О'кей, раз ты такая трусливая, я полезу первым, а ты за мной. Потом как-то вместе попытаемся закрыть люк.
И с этими словами Громов полез вниз. Я стояла и смотрела на него, но с места не двигалась. Когда его голова скрылась в люке, я все никак не могла решиться.
— Давай же лезь, — раздался его приглушенный голос из-под земли. — Опусти ноги, я тебе их поставлю на ступеньки.
Я села на край люка и опустила ноги вниз.
— Да не так. Повернись, стань раком над люком. Теперь давай ногу.
Я почувствовала, как он схватил мою ногу и потянул вниз.
«Господи, спаси, сохрани и помилуй! Я сейчас наебнусь не по-детски».
— Теперь давай вторую ногу. Подожди, у тебя же есть зажигалка или спички? Дай мне.
Я стояла на ступенях и держалась руками за край люка. Громов был подо мной.
— О, опять эти колготки в сеточку. Прекрасный вид, — он погладил меня по ноге, — как хорошо, что ты надела юбку. Ну вот, у меня встал. И как я теперь буду лазить по отвесным стенам? Попробуй закрыть люк.
Как он и говорил, крышка была слишком тяжелой, и сдвинуть ее одной рукой (другой я судорожно цеплялась за металлический обруч) я не могла. Громов встал на ступеньку ниже меня, плотно прижал меня к стене — я почувствовала, что у него на самом деле эрекция, — и закрыл люк. Стало совершенно темно.
— Мне страшно. Мы сейчас упадем, разобьемся, и наши трупы никто не найдет.
— Наутро там нашли два трупа, — он чиркнул колесиком зажигалки, — видишь ступеньки? Ну, полезли.
Хоть мне и показалось, что мы спускались целую вечность, на самом деле там было не очень глубоко, лестница скоро кончилась.
— Прыгай. Давай руку, пошли.
Мы шли темным коридором, пахло затхлостью и плесенью.
— Сережа, это что, какие-то застенки КГБ?
— Не застенки, но КГБ, вернее, НКВД к этому руку приложило, я думаю. Посвети мне, — он передал мне зажигалку.
Неяркий пляшущий язычок огня осветил пустой узкий коридор. Мы стояли рядом с дверью, закрытой на большой амбарный замок. Громов достал из кармана длинный ржавый ключ на веревке и начал ковырять им в замке.
— Черт, заржавел совсем. Не открывается.
— Ого, а откуда у тебя ключ? Вообще, что происходит? Сереж, ну что ты молчишь?
— Опаньки, открыл. Заходи. Шш-ш, тихо. — Он приложил палец к моим губам и зашептал прямо в ухо: — Надо убедиться, что никого нет. Дай руку.
Здесь было не так темно, как в коридоре, в маленькие окошки под самым потолком тускло светили фонари. Мы шли вдоль стеллажей с книгами и папками, поворачивали, и опять перед нами были полки с бумагами. Громов неплохо ориентировался в этом подземном лабиринте. Мы повернули еще пару раз и пришли в отгороженный закуток Здесь, на большом столе, под зеленой лампой лежали папки и бумаги. Напротив стола стоял старый потертый кожаный диван.
— Уф, никого нет. — Громов с размаха сел на диван. — Но свет включать не будем, потому что сторож может заметить снаружи и придет проверять, в чем дело.
— Похоже на Смольный, — сказала я, оглядываясь.
— Угу, а ты похожа на смолянку. Иди сюда.
Он притянул меня к себе.
— Сними кофточку.
Мне было неловко под его взглядом. Танцевать, освобождаясь от одежды, так, как это показывают в голливудских фильмах — сексуально, легко, непринужденно, — я не умела. Я чувствовала себя какой-то деревянной. Я могла только, опустив глаза вниз и стесняясь, расстегнуть пуговицы У себя на блузке. Больше всего я стеснялась того, что стесняюсь.
— Нет, нет, лифчик оставь.
Он обхватил меня за талию и повалил на диван рядом с собой. Повернул на живот, лицом вниз, и начал снимать, вернее, сдирать с меня колготки.
— Нужно туфли сначала снять.
— С ума сошла? Туфли на каблуках — это самое оно. Ажурный лифчик, туфли на шпильках и чулки с поясом. А у тебя эти дурацкие колготки. Ну почему ты не купишь себе чулки? Так, обопрись на руки, прогни спину и насаживайся на меня. Я не хочу сделать тебе больно, так что навинчивайся на меня сама. Прогни еще спину. Вот так, вот так, о-о-о, черт…
Громов встал и, придерживая рукой спущенные до колен брюки, прошаркал куда-то в сторону. Послышался звук льющейся воды. Он вернулся в застегнутых штанах, но без рубашки, обтирая себя влажным полотенцем.
— Я весь взмок, рубашка насквозь мокрая, — сообщил он мне.
Пока его не было, я, как могла, быстренько привела себя в порядок. «Мне бы тоже полотенце не помешало», — подумала я. Ни о каких контрацептивах он не думал, мы вообще никак не предохранялись. Хоть Марина и дала мне противозачаточные таблетки, я скоро перестала их принимать. Таблетки надо было пить строго по схеме, и я все время сбивалась; и потом, ходило слишком много слухов о вреде, который причиняют гормональные таблетки. Громов как будто прочитал мои мысли.
— Кстати, а когда у тебя менструация была?
— Не помню. Кажется, неделю назад закончилась.
— О, черт, — он тяжело плюхнулся рядом со мной на диван.
— По-моему, стоило об этом спросить до, а не после.
Он искоса посмотрел на меня, но ничего не сказал. Почему-то у меня кончились все слова, я не знала, что сказать. В голове было пусто, а на душе — тошно. Громов никогда не подпускал меня к себе слишком близко, но минуты после секса были самые тяжелые. Он до такой степени отдалялся, загораживался, что мне казалось, будто мы находимся на разных планетах. Я протянула руку и дотронулась до его лица. Борода все еще была мокрая.
— Ты бы меня поцеловал, что ли, — попросила я.
Он чмокнул меня в щеку. Это был первый поцелуй за вечер. От него сильно пахло, даже не потом, а чем-то совершенно животным.
Внезапно Громов мне стал неприятен. «От него козлом воняет», — подумала я.
Он резко поднялся и начал застегивать рубашку.
Мы вышли тем же путем, что и пришли. Громов шел первым, я сзади. Молча поднялись по лестнице, вылезли из люка, Громов закрыл крышку. Чувство отчужденности не проходило, я не знала, что сказать, и не хотела напрягаться. Мне хотелось остаться одной и все обдумать. Молчание стало таким плотным, что его можно было резать ножом.
