— Бог миловал.
— А про конвой откуда знаешь?
— Про него во всем мире знают.
— Идти, однако, надо.
Призрачная прохлада утончилась и исчезла. С небосвода пахнуло возмездием. Пес нашел в себе тот самый переключатель. Щелк, и он зашагал легко, прижимаясь к тени больших камней, сосредоточившись, выбирая оптимальную площадку для стопы, чуть согнувшись.
— Ты как про тюрьму узнал, так побежал шустро. Я тебе про нее всю дорогу буду рассказывать. Все, что читал и в фильмах видел.
— Там все не так.
— Так ты сам-то, сиделый?
— Ошибаешься.
Тропа стала более пологой среди подобий холмов, в терновнике. И вовсе идти нетрудно. Но это ненадолго — и вот уже опять камни и пекло. А Саша, однако, тоже сбавил прыть, боевой задор прошел. Это не по Катунаки шататься, неведомо зачем. Это наверх. Еще через полчаса Пес остановил восхождение, присел под кривым кустом, рядом тяжело опустился Саша.
— Давай.
— Давай, пить не будем. Воды не хватит.
— Воды должно хватить до Панагии.
— Это что?
— Это церковка, пониже вершины на полкилометра.
— Как церковка?
— Там увидишь. И кресты и церковки. И колокольный звон в ушах услышишь.
— Как здоровье?
— Здоровье в порядке, спасибо зарядке.
Саша отпил, потом посмотрел на баллон, еще отпил, закрутил колпачок, сунул остаток в рюкзак. Они пошли, и тут Псу опять стало нехорошо. Не иголки даже, а какая-то швейная машинка прошлась по сердцу. Он опять отдыхал, не садясь, а стоя, положив руки на левое колено. Потом отключил боль, и они снова пошли. И это было правильно, так как начался корявый лиственный лесок, а потом было то, что давно ожидалось — дубовая роща. Они отдыхали под деревом долго, затем Пес встал и отправился на поиски воды. Нашел чашу и сток. Но воды не было. Не судьба. Все, чем пользуются здесь, все, что течет в трубах и по стокам, это сверху. С ледников. Бывает и худое лето. Он вернулся под дуб и положил затылок на теплый ствол, на мягкую кору.
— Давай еще чего-нибудь. Задвигай, — попросил он Сашу.
— Рядом с горбольницей — две развалины. Храмы. Как назывались, никто не помнит. Знают искусствоведы, да отцы.
— Тут ты не прав. Есть люди. Храм нельзя сломать без последствий. Знают. Еще что?
— Каргополь-Лаг. Он в женском монастыре располагался. Большое было управление. Богатое.
— А мужской монастырь был?
— На другом берегу реки.
— А в нем что?
— Склады были, воинская часть, многое другое разное.
— Так городок-то был Богоугодный.
— А ты как думал?
— А ты, значит, Болотников?
— А ты кто?
— А я палач.
— Ага. Сознался…
— Не в чем мне сознаваться. Вот ты представь. Маленький город. Идет палачиха. Жена, стало быть, палача. А с ней все здороваются. Кланяются. Комплименты говорят.
— Какие комплименты?
— Ну, например: «А ваш-то, вчера так ловко рубанул… Так легко головенка соскочила. И кровь удачно брызнула. На рубаху ни капли. Вся в опилки ушла. Большого искусства достиг человек. Как бы в столицу не забрали… Что тогда делать будем?» А она, важная такая, за мануфактурой вышла. Гордится, смотрит значительно.
— Что ты ересь несешь? Сам говорил, что на горе нельзя такое…
— А ты прав, брат. Что там у тебя еще?
— Родники. Великое множество. Чистейшие. А еще — озеро под городом. Сто метров вниз.
— Ходил?
— Спускался.
— Потом расскажешь. А то пить опять захотелось. Пошли.
Под ними были вершины зеленых холмов. Каштановые поросли скрывали в себе сотни троп и пятна скитов и монастырей. Красные, белые, зеленые крыши. Капилляры троп спускались вниз, к заливу… Роща исчезала медленно, одаряя напоследок тенью, покоем. Воду из одного баллона они допили. Рюкзачок Саши совсем полегчал.
Наконец стали появляться знаки — красной краской поставленные метки. Уже не сбиться с пути. Иногда приходилось переходить по краю обрыва, держась за веревку, навешенную надежно и умело. Боль отошла. Путь свободен.
— Я вот спросить хочу, — сказал Саша.
— Спрашивать не вредно. Кстати, за сегодняшний день вам премия. Если дойдем.
— Во-первых, за Святую гору денег не берут. А во-вторых, спросить можно?
— Спрашивай.
— Возле Пантелеймона заметил я три больших дерева в колодце. Из одного корня. Что это и зачем?
— То ли турки, то ли греки убили там трех монахов, сбросили их в колодец и засыпали землей. И из этого колодца выросли три дерева. Из плодов этого дерева делают четки.
— А как оно называется?
— Запамятовал. Есть еще вопросы?
— Нет пока.
— Ну и славно.
А дальше началась опять работа. Щебень под ногами неприязненно скрипит. Впрочем, какое ему дело, кто идет на гору? Значит, есть дело. Найти тень на некоторой части пути было затруднительно. Пес шел, тем не менее, впереди, на своем военном автопилоте, вытирая пот бумажными салфетками, которые прихватил сегодня утром в туалете, и их становилось все меньше. И воды в баллоне становилось все меньше, и они уже не пили ее, а так, слегка отхлебывали. Нужно было не пропустить момент, когда появятся перед глазами белые мушки. Можно получить обморок. Пес прикидывал расстояния до хилого деревца или утеса и, держась за очередной ориентир взглядом, шел. Десяти иголок в сердце не было. Была теперь одна. Острая и такая горячая…
— Саша!
— Я!
— Ты это… Расскажи что-нибудь.
— Что?
— Про рыбкомхоз. Браконьеров… Что хочешь.
— Вернемся, может?
— Нет. Пойдем. Рассказывай… А то мерещится всякое.
— Я про Каргополь.
— Задвигай.
— Когда был основан посад, не знают. В восемнадцатом веке сгорел весь архив. Тогда там чудь резали. Или подале. А в городе отдыхали. Потом князь Глеб Каргопольский в Мамаевом побоище резал татар. Отсюда баран.
— Какой баран?
— На гербе города. «В голубом поле лежащий в огне на дровах баран натурального цвета». Герб дружины.
— Как же баран? Мечи должны быть. Соколы. Шеломы.
— У нас баран. Отстань. Кушать любим. Потому боролись против влияния Москвы на Севере. Москали всех баранов сожрали. У хохлов сало, у нас баранов.
До Панагии нужно было добраться к сумеркам. Такой вот план теперь был. Они пошли. Иногда красные метки показывали в совершенно неудобное место и в кривую сторону. Но когда они пытались пойти по логичной и правильной тропе, оказывались на краю обрыва или в другом тупике. Этот вот кривой путь был истинным и неисправимым. Есть еще один ориентир — крест — примерно на полпути. Или чуть подале. Да еще вот низкорослые сосны, необъяснимо как, добираются почти до вершины.
— Саша!
— Я, Хозяин.
— Чего?
— А кто ты мне? Работодатель. Значит, Хозяин.
— Хозяин у нас с тобой один. Ты добраться наверх хочешь?
— Знамо… Про Каргополь продолжать?
— Нет. Повторяй за мной. «О Пресвятая Дево, Мати Господа Вышняго, Скоропослушная Заступнице всех, к Тебе с верою прибегающих! Призри с высоты небеснаго величия Своего на мене непотребнаго, припадающаго к иконе Твоей, услыши скоро смиренную молитву мене грешнаго и принеси ю к Сыну Своему, умоли Его, да озарит мрачную душу мою светом Божественныя благодати Своея и очистит ум мой от помыслов суетных, да успокоит страждущее мое сердце и исцелит раны его, да вразумит мя на добрая дела и укрепит работати…»
— Длинная молитва. А ты помнишь. Я тоже хочу.
— Это не все. Это половина.
— А вторая?
— А вторая на следующем привале. Что там с водой?
— Вода кончилась. Ты допил час назад.
— Жалко… Ну, пошли.
Пес напоминал себе сейчас эстонского бегуна Хуберта Пярнакиви на матче с американцами, лет как сорок назад. Там тоже жара, обезвоживание и хорошо бы просто добежать. Одного очка не хватает до победы. Бедный парень шатался и падал. Его уговаривали бросить все это занятие, но он добежал. Слава была и почти клиническая смерть. А здесь Саша под боком. Пес покосился на товарища. Саше тоже было не просто. Один бы он взлетел наверх соколом. А вот в ритме Пярнакиви устал. И пить хочет. А пить нечего. С горы, однако, спускались европаломники, в хороших спортивных костюмах. С удобными палками-тросточками, это вам не посох, размеренно и отчетливо. Наверняка у них оставалась вода. Просить не стали. Отчетливая немецкая речь на Святой горе — это хорошо. У наших народов одни христианские ценности. А ересь лютеранскую превозможем. Вот выдался участок тропы почти горизонтальный и длинный. Только вот ведет в сторону. Но потом опять наверх. Белые мушки как-то слишком нетерпеливо закружились перед мутнеющим взором, и он присел, прямо на солнце. Тепло и даже сладостно.
Саша тащил Пса до ближайшей тени метров тридцать. Он уложил его между камнями, расстегнул рубаху, потом долго махал своей кепкой перед лицом Хозяина, создавая иллюзию ветра. Тот открыл глаза.
