Наконец, не выдержав этой свистопляски, я встала, зажгла свет и пошла в душ. Я долго стояла под струями воды, то ледяными, то горячими. И наконец мои истрепанные нервы обрели некое подобие спокойствия. Глупости, что контрастный душ бодрит. После него дико хочется спать. Особенно посреди ночи.
Я провалилась в сон так, словно бы за мной закрыли тяжелую дверь в абсолютно темной комнате.
Когда я проснулась, на дворе уже было далеко за полдень. Но торопиться мне сегодня было некуда.
Плотно позавтракав свежими куриными яйцами и теплым коровьим молоком — пищей, которую я в обычной жизни тщательно избегала по причине ее жутчайшей калорийности, я обрела вполне сносное расположение духа и решила немного погулять. Я вышла за некое подобие забора, который в этой местности обозначали два параллельно уложенных кривоватых дрына, закрепленных на таких же кривых, вкопанных в землю, неотесанных деревянных столбах. Я пошла вдоль по деревенской улице, внимательно разглядывая все, что попадалось мне на глаза. А попадалось мне много чего интересного. Например, мальчишка, который, как на картинах 19-го века, гнал вдоль деревянной изгороди небольшую стайку бело-серых гусей. Для их дрессировки он, как и сто лет назад, использовал нехитрое приспособление, именуемое в народе «хворостиной». Пацан помахивал хворостиной над головами птиц, направляя траекторию их движения, а гуси с громким гоготом бежали вперед к лугу, полному зеленой травы.
На дворе стоял август. Во всей своей красе. Шмели гудели вокруг моей головы, деловито летя куда-то вдаль. Наверное, они, так же как и пацан, были жутко заняты. Работой.
Деревенские мужики, которые попадались на моем пути тоже, словно мураши сновали туда-сюда по своим, ведомым только им, делам. И только я никуда не спешила. Сегодня у меня был выходной. После многих месяцев бешеной гонки, тревог и волнений, я сегодня прямо с самого утра была весела и спокойна. Как не была уже очень давно. Я шла по деревенской улице, наслаждаясь солнцем, приятным ветерком, обдувавшим мое лицо, и думала о том, как же все-таки хороша эта жизнь. Так я добрела до высокого берега реки. С этого, обрывающегося вниз осыпающейся кручей, косогора открывался роскошный вид на даль и простор, который в учебниках именуется ширью земли российской. Я присела на край обрыва и залюбовалась открывшимся передо мной видом. И впрямь ширь земли! До самого горизонта тянулись холмы, покрытые зеленью, а среди них блестела и извивалась река со странным названием Выя. Из курса истории среднего мира или еще откуда-то я знала, что на древнерусском наречии «выя» — это шея. Речка ничем не напоминала шею, разве что, очень длинную. Длиннее, чем у жирафа. Я сидела на высоком берегу, размышляя о причудливости фантазий древнего человека, давшего такое странное название обыкновенной реке.
— Нравится? — услышала я сзади себя простой вопрос. Он был задан таким тоном, словно бы мой старинный друг, с которым мы до этого обсудили тысячу разных тем, решил спросить моего мнения еще и по этому поводу.
— Да, — в тон вопрошавшему просто ответила я и оглянулась. Возле меня стоял гусиный пастух и, ковыряя кончиком хворостины зеленую кочку, застенчиво смотрел куда-то поверх меня.
— Садись, — подвинулась я зачем-то на бесконечно-длинном обрывистом берегу. Наверное, мне хотелось дать понять, что я — друг и готова уступить место пацану, который осмелился со мной заговорить. Ведь деревенские обычно гораздо застенчивее городских. Или сейчас это уже тоже в прошлом?
Пацан присел на корточки рядом со мной.
— Красиво тут у вас, — сказала я очевидную банальность. Просто, чтобы поддержать разговор.
— Я знаю, — гордо сказал он, и от этой гордости в его голосе я почувствовала, что сама становлюсь патриоткой этой красивой земли. — К нам сюда художники пачками ездят. Говорят, такого вида даже Левитан не видел.
— Ого. Ты знаешь, кто такой Левитан?
Пацан презрительно взглянул на меня.
— Я в «художке» учусь, — его ответ был для меня полной неожиданностью.
— У вас есть художественная школа? — удивилась я.
— А почему бы ей у нас не быть? — строй его речи был совсем не деревенским, и все это продолжало меня удивлять. — К нам тут художник один со своей семьей переехал. Говорит, осточертело ему в городе — суета да беготня бестолковая. А здесь он душой отдыхает. Вот и студию художественную для местных открыл.
— А он вас за деньги учит? Или просто так?
На лице пацана отразилось возмущение.
— Они с женой земли немного взяли, овощи выращивают, на рынок отвозят. У наших-то с деньгами туговато. Работы почти нет. Перебиваются все.
Я задумалась. Через пару дней у меня будет огромная куча денег, а вот в этом конкретном селе жрать нечего? Все же этот мир устроен немного странно. Я вздохнула.
— Послушай, а чем у вас тут раньше занимались? — Пацан вопросительно глянул на меня и наморщил лоб. Я уточнила: — Ну, где твои папка с мамкой раньше работали?
Пацан сообразил, что я от него хочу.
— Да колхоз тут раньше был. Туда все и ходили. А потом, как и везде, все исчезло. Землю раздали. Кто свою пропил, кто огород сделал. Вот так и живем.
«Почти как у нас в Зауралье, — подумала я. — Такая же разруха. И везде, куда ни глянь, сплошная дыра».
— Слушай, а у вас народ сильно пьет? — спросила я.
— Да по-разному. Как и везде. А зачем ты спрашиваешь?
Вот это «ты» было первым словом, которому я могла приписать чисто деревенское происхождение. В городе мне бы обязательно «выкали».
— Да вот думаю у вас тут землю купить. Красиво тут. И спокойно. Можно какую-нибудь ферму построить. Или, там, коровник. Ну, я не знаю. Я потом у специалистов уточню. Мне просто здесь очень нравится.
Пацан почесал лохматую вихрастую голову, и в его взгляде я уловила нечто похожее на уважение.
— А ты не врешь? — вдруг спросил он меня. Чем поставил в настоящий тупик. Это же я так, теоретизировала, и вдруг такой вопрос в лоб. Я растерялась. Но пацан смотрел на меня в упор и ждал ответа. Я сдалась.
— Мне правда здесь очень понравилось. Но я вот пока думаю.
— Чего там думать? — вдруг возмутился пацан. — Если деньги есть, то давай, покупай нас со всеми потрохами. У батьки с мамкой хоть работа появится. А то они меня шпыняют за то, что я в «художку» хожу. Говорят, что за профессия такая бестолковая — бумагу пачкать. Это все потому, что им самим заняться нечем. Батя случайными заработками перебивается, а мамка как с фермы ушла, так теперь дома сидит. Платки вяжет. Этим и живем, — пацан шмыгнул носом, и неожиданно добавил: — А мамка у меня хорошая, добрая.
У меня комок подкатил к горлу. Я давно уже не думала о своей матери, но вдруг мысль о ней волной накатила на меня. «Интересно, где она сейчас? Уже столько лет прошло. Наверное, совсем меня не помнит». Мы виделись в последний раз, когда мне стукнуло четырнадцать. Мое сердце сжалось от тоски. Я не была сентиментальной, я не была дурой, и именно по этой причине я, иногда вспоминая о матери, старалась побыстрее загнать эти мысли куда-то далеко-далеко, в самые темные глубины своего подсознания. Потому что я знала — я никогда не увижу ее. И зная это заранее, я не хотела бередить свою душу бесплодными и несбыточными желаниями. «Мне просто не повезло», — я давно придумала для себя эту формулу и, словно магическую печать, наложила ее на свое детство, отрочество и любые проблески воспоминаний о тех далеких днях. Мне просто не повезло.
Я тряхнула головой, сбрасывая с себя остатки ненужных и недопустимых мыслей, и вернулась в августовское солнечное утро.
Выслушав грустную исповедь пацана, я в очередной раз подумала, что у меня, наверное, какая-то миссия на этой земле — помогать людям. Я уже наобещала кучу всякой всячины. Купить квартиру Фёкле. Сделать ее человеком. Не забывать бабу Машу. Помочь Палычу. Найти невесту Дэвику. Господи, теперь еще и эта деревня! Ну откуда все они берутся на мою голову?
Но меня отрезвил серьезный взгляд пацана, который по-прежнему, не отрываясь, смотрел прямо мне в глаза.
— Ну, хорошо. Я даю тебе слово, что помогу вашей деревне вылезти из этого дерьма. Во всяком случае, я постараюсь. Очень.
Пацан вдруг перестал быть серьезным и радостно улыбнулся мне. И в одно мгновение исчез маленький мужичок, и передо мной появился настоящий вихрастый веснушчатый ребенок. Улыбка его была открытой и дружеской.
— Меня Егором зовут, — сообщил он мне.
— А я Зина, — я протянула ему ладошку. — Будем знакомы.
Он осторожно пожал мою руку.
— А я здесь пока вот гусей пасу. Соседи просят. За это мне немного денег дают. Кто сколько может. Гуси хорошие. Они меня слушаются.
Я смотрела на него, и на меня откуда-то сверху снизошел вселенский покой. Я вдруг твердо решила, что обязательно сдержу все свои обещания. Ведь человеку, чтобы сдержать обещания, совсем не нужно переться в депутаты всяких там разных дум, советов и аппаратов. Надо просто однажды понять, для чего ты пришел сюда и в чем заключается твое самое главное дело. И тогда у тебя обязательно все получится. А все остальное — просто надуманные пустяки.
