Я бы, конечно, мог Вам сказать, что дежурная была похожа на мою супругу, но толку от этого получилось бы мало, поскольку супругу мою Вы не видели, а если бы даже и увидели когда-нибудь, то это ничего бы не изменило.
Во-первых, человек в разные периоды своей жизни выглядит абсолютно по-разному. Во-вторых, точно такой же постановки света вновь уже будет довольно тяжело добиться. А, в-третьих, у каждого свои вкусы и восприятие окружающего заметно расходится у отличных друг от друга категорий граждан.
Но именно тогда, на вокзале столицы Архангельской области, было поразительное единство взглядов: все четверо представителей подводного мира любовались столь неожиданным в их жизни явлением — дежурной по вокзалу.
С трудом собравшись, оторвавши свои взгляды от удивительных выпуклостей бровей дежурной и вернув себе дар речи, моряки пытаются объяснить, какой у них случился удивительный конфуз, а «бровястая» выслушивает и моргает, тоже с удивлением. Все бегут обратно к вагону. Дежурная, которая привыкла к гармонии во всём, а не только в своём милом лице, с ещё большим удивлением смотрит, что действительно имеется несоответствие напечатанного действительному. Сразу видно — на Флоте не служила. Достав рацию, она спрашивает сборщиков состава, что это ещё за шуточки и на каком таком основании. Последние отвечают, что всё как положено: по накладным и по понятиям, и выключаются.
Тут уже не только подводники, но и купейные пассажиры завозмущались до крайностей. Понимая, что в нашем Царстве из-за одного вагона поезд стоять не станет, они стали задерживать его руками и ногами. И опять, из всей толпы обманутых локомотив удерживали только бравые ребята, представляющие Военно-Морской Флот. Железная дорога, видя потенциальную агрессию подводников и опасаясь за ценное подвижное имущество, пригласила в качестве подмоги правоохранительные Органы, которые шатались без надобности по вокзалу.
Прибежали Органы. Спорят, разбираются, дискутируют. Среди отдельных лиц гражданского населения начинает зреть лёгкая паника, поскольку сразу с поезда они планировали попасть на самолёт в зелёную Норвегию. Только майоры сохраняют хладнокровие и удерживают отправление, пусть даже возможной ценой своих конечностей.
Органы, осознав смысл происходящего (не так уж и легко им это осознание пришло), плавно переходят на сторону подводных сил. Но вагон-то от перехода Органов в купейный не превращается.
Прошёл час, а все упоминаемые персонажи так и стоят на улице. А небо плачет и плачет на их грешные головы. От впитанной в себя воды фуражки моряков стали тяжёлые как камни, а чудесные тёмно-рыжие локоны дежурной по станции превратилась в нечто, похожее на траурную рамку. Вдобавок ко всему, у неё потекла тушь, и её стало особенно жалко, как бедного человека, который просит денежку на Припяти. Подводники, было, потянулись за мелочью, дабы поучаствовать в благотворительности, но в этот самый момент дежурной, славной девушке с большими намокшими ресницами, по рации сообщают, что в конце состава прицеплен их долгожданный вагон. Купейный…
… Все спешат туда.
Да, вагон есть. Только он закрыт наглухо и проводников нет, а в остальном — полный порядок.
Опять подводники бегут обратно, в начало состава. Хватают проводницу ошибочного вагона подмышки и скачками несутся снова в конец. Кто-то, в суматохе, прихватил и дежурную, но после звонкой пощёчины, разлетевшейся по путям эхом, этот кто-то оставил свою затею в покое.
Наконец, размещаются. ЕДУТ. Находясь в состоянии незначительного потрясения, пассажиры находятся в проходе, как бы опасаясь, что вернувшийся вагон может внезапно растаять, и они упадут прямо на рельсы.
Вагоновожатая просит всех разместиться по каютам, в смысле по купе, как бы невзначай замечая, что осталось последнее испытание. На технической станции О-к, которую они проходят глубокой ночью, их могут и не прицепить на Мурманск, поскольку там думают, что в данном направлении только первые три вагона. Вот тут майоры — морепуты, повидавшие всякое, быстро осознали реальность возможности неприкрепления и пожалели, что взяли с собой мало горючего. Приближающийся День Подводника попал под реальную угрозу…
Глубокой ночью всему вагону снился один и тот же сон. Глухая, покрытая мраком станция, на краю которой, окружённый красными семафорами, стоит одинокий вагон. Темнота съела его почти полностью, если не считать фонаря, раскачивающегося из стороны в сторону. Рядом с фонарём, если смотреть внимательно, виднелись смутные очертания проводницы. Вдалеке гремели составы. За оврагом хор кошек кричал свои песни. Холод полз по рельсам… В коридоре слышался храп. Спящие ворочались в муках… Кто-то пускал холодный пот…
В такой звонкий праздник госпожа Удача не посмела обделить юбиляров своим приятным визитом. Поезд прибыл в желаемый пункт вовремя.
Даже самый лютый зверь имеет хоть каплю жалости. У меня её нет — значит, я не зверь.
Вильям Шекспир
Если бы только одна железная дорога доставляла нам неприятности, то жить стало бы легко и просто. Мы летали бы, как соловьи, и пели, словно ласточки. Но, в основном, неприятности сыпались не из транспортных структур и, даже, не с неба, а от командования и человеческого безразличия. И били всегда прицельно сильно или пытались так ударить.
И вот, когда начальство одним махом Вас всего лишило, то в последующем оно судорожно начинает искать, за что бы ещё Вас можно было бы ущипнуть. Вариантов, честно могу Вам сказать, очень мало. Их практически и нет вовсе.
Но на то они и моряки, чтобы бороться до последнего издыхания, пусть даже борьба их неправая и соперник доктор, который их же лечил, лечит и будет лечить. «Менталитет быдлизма» неисправим.
Собрался я как-то в отпуск. Подошёл утром к командиру с рапортом, пока он не захмелел, и тот меня отпустил, потому что дело лютой зимой было, а сам торжественно убыл в посёлок Вихляево на очередную попойку.
Вечером, в отсутствие отдыхающего командира, я, по команде, подхожу к заму, коим был ранее известный товарищ Хамченко, чтобы забрать заветный отпускной. Захожу, предварительно постучавшись, к нему в кабинет. А в кабинете, ё-моё, только разве что конь не валялся. Не-е, пол отражал чистоту, и бумаги не лежали разбросанные (матросы же у нас порядок на совесть наводили). Смущало многое другое.
В первую очередь, воздух (если вообще такую газовую смесь можно воздухом назвать), прокуренный насквозь, томный, воздух, который вперемешку с природной сыростью кабинета создавал особо затхлый запах. Нос непроизвольно сжался.
Во вторую — мебель, на которую не только дышать было страшно, но и смотреть тоже, поскольку она могла развалиться прямо под тяжестью взгляда, буквально в самые считанные секунды. Дверцы колыхались, а по полкам шли волны.
Но больше всего убивало кресло. Замусоленное, замученное кресло, грязно-красных оттенков. Спинка этого кресла сливалась с подлокотниками, на которых отчётливо прослеживались прожоги от сигарет. В сочетании с истончением материала сального цвета в центре можно было дать полную характеристику хозяина данного кресла, даже не общаясь с ним. И совершенно всем нам понятно, какого цвета имелся у этого хозяина зад.
Зашёл я значит в чахлый кабинет. Прошу отпускной билет вручить. Зам же, смастерив хитрую рожу, выкладывает мне:
— А напишите сначала рапорт, что обязуетесь сдать по приезду свой загранпаспорт, тогда мы вас отпустим.
— А на каком основании, я должен сдавать загранпаспорт? — спрашиваю я мягким тоном, с некоторыми оттенками изумлённости.
— А не волнует. Именно так напишите — поедете в отпуск, — не унимается Хавченко, так уж им хотелось мой паспорт отобрать, а потом потерять.
Хорошо. Беру белый чистый лист. Разборчивым почерком пишу чернильной пастой рапорт: «.. обязуюсь сдать загранпаспорт в соответствии с действующим на настоящий момент Законодательством РФ». Внизу автограф. Фамилия, отчество. И привет.
Приезжаю из отпуска. Думал, отдохну маленько, а мне, не дав переступить порог, кричат:
— Ну, вы сдали загранпаспорт? — теперь уже пристаёт командир.
— А на каком основании? — любимый вопрос.
— Нате, — небрежно бросает командир.
Суёт мне под нос директиву Командующего Флотом, где чёрным по белому написано, что паспорта хранятся в отделе кадров, если моряк осведомлён в гостайне.
— Но у меня же нет допуска, и секретов я не получал, — возражаю в ответ, как по написанному сценарию.
— А я считаю, что вы осведомлены, — упрямится командир, ворочая носом.
— Я тоже много чего считаю, товарищ капитан первого ранга, а факты где? — протестовал я, как настоящий невоенный, поскольку истинные военные боятся с начальством не только спорить, но и вообще хоть как-то мало-мальски пререкаться.
