– Э-э… есть некоторые аспекты его поведения, которые все же внушают нам тревогу…
– Он мешает другим детям?
– Не совсем так.
– А как?
– Мешает, но немного иначе.
– Я не очень понимаю.
– Например, недавно он спокойно говорил своим одноклассникам, что Бога нет…
Лицо учительницы исказилось болезненной гримасой, в классной комнате повисла пауза. До меня дошло, что она ждет моего ответа.
– Э-э… да, но… Бога действительно нет. Я даже не знаю, чем тут можно помочь.
Возможно, виной тому были мокрые трусы, но мне показалось, что температура в помещении резко понизилась.
– Не забывайте, мистер Далтон, что наша школа учреждена при Англиканской церкви. Вы сами решили отдать Джонатана к нам, а не в школу по соседству.
– Да-да, конечно. Но только потому, что в школах Англиканской церкви лучше учат. Я не думал, что придется иметь дело с религией.
– Не думали?
– Нет.
– В школе при Англиканской церкви?
– Да… То есть нет. Ведь у вас учатся дети разных конфессий, не так ли?
– Разумеется. Мы учим детей, что веры бывают разные и все они равны – христианство, индуизм, сикхизм…
– Но не атеизм?
Мисс Хэмпшир рассмеялась и посмотрела с упреком:
– Это только сбивало бы детей с толку, вы не находите?
– Ну-у-у…
– Дети еще слишком малы, чтобы мыслить самостоятельно. Пока что им гораздо проще принять существование Бога как данность. Повзрослев, некоторые из них, возможно, переменят взгляды, но сейчас, если мы искренне хотим оберегать их, ничего не остается, как внушать им, что Бог существует.
– Вы объяснили это Джонатану?
– Да, но в более простых выражениях.
– И что?
– Он сказал, что возражения не допускаются. Так и сказал.
– Во дети пошли, а? Где он только такого понахватался?
– Я то же самое подумала.
Чтобы заполнить паузу, я несколько раз прокашлялся.
– Полагаю, вы поговорите с Джонатаном, мистер Далтон? Это довольно важный момент. По закону, школа обязана учить детей уважать религиозные чувства. Вы должны отдавать себе отчет, что поведение Джонатана может быть истолковано как насмешка не только над христианством, но и над религией в принципе. Ни этическая позиция школы, ни государственные юридические нормы не позволяют смотреть на подобные вещи сквозь пальцы.
– Других проблем нет?
– Есть подозрение, что он кормит хомячка пластилином. Но это пока не доказано.
– Ну как? – осведомилась Урсула, лежа на диване, когда я, едва волоча ноги, переступил порог нашего дома.
– Ты ведь слышала, что случилось с мисс Битти?
– Да.
– Похоже, Бог все-таки есть… Я – на кухню, с холодильником заканчивать.
Оторвитесь от текучки – это освежает
Мы с Урсулой еще ни разу не ездили в Германию вместе. И слава богу, потому что, если нас двоих посадить в ограниченное замкнутое пространство какого-нибудь транспортного средства, оно мигом превратится в арену борьбы, где дозволены любые приемы, кроме укусов и выдавливания глаз пальцами. Врозь мы всегда путешествовали и еще по одной, пожалуй, главной причине – я терпеть не могу самолеты. Раньше я летал самолетами, но потом перестал. Знаете, что мне больше всего не нравится в авиапутешествиях? Камнем падать вниз, будучи запертым внутри охваченной пламенем, кувыркающейся, разваливающейся на лету металлической коробки. А еще мне не нравится, что в самолетах нельзя вытянуть ноги.
Бернард на удивление легко удовлетворил мою просьбу об отпуске. Правда, поначалу он не хотел меня отпускать, считая, что в центре много дел, а будет еще больше. Но, в конце концов, даже он понял, что мне нужна передышка и будет лучше для всех, если мне ее предоставить. После Дня рационализатора он уже сам уговаривал меня уйти в отпуск Конечно, я слегка тревожился: если мукзэпой и диспетчер в одном лице одновременно уйдут в отпуск, в компьютерной группе наступит полный развал, в котором меня же и обвинят по возвращении. Однако я скорее был готов примириться с этой гнетущей тревогой, чтобы на неделю избавиться от другой гнетущей тревоги: что вот-вот за спиной распахнется дверь офиса и в нее вломится рассерженный китайский господин, размахивая какой-нибудь остро заточенной штукой вроде меча. Расплатившись с триадами, я больше о них не слышал, но мне с трудом верилось, что этим дело закончится.
Мы планировали несколько дней пожить у предков Урсулы, потом отправиться кататься на лыжах с ее братом и его женой – у них была своя квартирка на небольшом лыжном курорте у ледника Штубай. Урсула прибыла на место раньше меня по той простой причине, что, если человеку повезет и он не окажется всаженным в землю на четыре метра в окружении тлеющих обломков, то самолет донесет его до Штутгарта всего за два часа, в то время как автобус преодолеет это расстояние лишь за сутки. Ездить автобусом не так уж плохо, особенно при наличии необходимых навыков. Прихватите с собой подушку; не рассчитывайте, что туалет будет исправен; проследите, чтобы места рядом не захватили болтливые, надоедливые как тараканы американские студенты – и можно спокойно проехать пол-Европы, даже урвать несколько часов неглубокого сна за вполне доступную цену.
Понятно, что, объявляясь в доме родителей Урсулы, я неизменно жутко выглядел, но меня это не волновало. Будь у меня вид удачливого умника, папаша Урсулы страшно бы расстроился, чего я себе никогда бы не простил. На этот раз он мог позлорадствовать вволю, потому что облик разбитого, растрепанного, красноглазого героинщика (а на кого еще походит человек, проделавший путь в автобусе от Северной Англии до Южной Германии?) докончил проливной дождь, накрывший меня чуть ли не на пороге их дома. Трущобная музыка падающих капель и хлюпающей обуви, не говоря уже о запахе сырости и телесных миазмов, источаемых одеждой, которую я не снимал целый день и целых восемьсот миль, не могли не порадовать его сердце.
Отец Урсулы открыл дверь и просиял.
– Урсулочка, – крикнул он через плечо, – Пэл приехал.
Мне до сих пор непонятно, как он удержался, чтобы не добавить: «Ну и видок у твоего муженька! И ты еще будешь утверждать, что я был не прав?»
– Привет, Эрих, – поздоровался я. – Как дела?
Эрих доложил, что кровообращение его скоро прикончит. Он совсем не говорил по-английски, а мой немецкий далек от идеала, я учил его в основном по диалогам с Урсулой и подписям в откровенных журналах, импортированных из Скандинавии. Поэтому мне не удавалось уловить тонкости, но вряд ли это имело какое-либо значение. Немцы все, от столбняка до самых смутных желаний, валят на кровообращение. Точно так же французы, не задумываясь, всегда пеняют на «печеночный криз». Трудно сказать, какая хворь отвечает за все беды англичан. Стресс, наверное. Но на самом деле стресс у англичан происходит от хронической боязни опростоволоситься.
Я прошлепал в дом, бросив сумки в коридоре. Эрих провел меня в гостиную, где играли дети, превратив деревянные фигурки святых в пистолеты. Здесь же Урсула с жаром обсуждала с матерью нижнее белье.
– Привет, Пэл, – сказала Ева. – Хорошо доехал?
Я не очень удивился, увидев ее совершенно голой.
– Э-э… нормально, – промямлил я, изо всех сил стараясь не опускать глаза ниже уровня ее лица.
В отличие от строгого чеканного выговора Эриха, Ева говорила с сильным швабским акцентом. Веселые «аи» заменялись унылыми «ой», звук «ш» обнаруживался в самых неожиданных местах – все вместе производило такое впечатление, будто Ева задыхалась от нехватки воздуха.
– Урсула привезла мне ваше английское белье.
– Оно не мое, – улыбнулся я.
Брови Евы приняли форму буквы «V».
– Ха-ха, – добавил я.
Ева посмотрела на дочь.
– Это он пытается шутить, – пояснила Урсула.
– А-а-а. – Ева успокоилась. – Шутка! Очень хорошо. Ты мне ее потом объяснишь, ладно, Пэл?
– Ну-у…
– Мне кажется, ваше английское белье гораздо лучше немецкого. Я особенно довольна лифчиками.
По-немецки «лифчик» в дословном переводе «грудедержатель», что вызывает у меня ряд ассоциаций и образов, от которых глаза сами собой норовили сползти ниже, на грудь Евы, так что мне пришлось собрать в кулак всю свою волю. Вместо ответа я слабо пискнул.
– Они красивее, чем те, что у нас продают, ты только посмотри… – Ева наклонилась, запуская руку в сумку. Мне захотелось провалиться сквозь землю, но смерть гордо отвернулась от моих простертых объятий. – И женственно, и качественно, ты не находишь?
– Мне нужно помыться, – сказал я. – Я не мылся с тех пор, как сделал ручкой Виктории.
– Кто такая Виктория?
– Виктория – это автовокзал.
– Ах, ну да, конечно, иди, мойся. Ты же знаешь, где что находится?
Я, разумеется, знал.
– Твое полотенце – синее. Оно справа. Синее, справа, – наставлял Эрих. – Как душем пользоваться, помнишь?
– Да, ты в прошлый раз объяснил.
