— Я знаю, — сказал Степа, — они на колокольне поставили пулемет.
— Вот оно что, — Губарев помолчал, подумал, — хорошо бы пулеметик этот захватить, — тихо сказал он. И вдруг оживился: — И захватим! Что думаешь? Захватим, черт дери, и так шарнем, что им там в штабе жарко станет! Поглядишь, Косой! Итак, место сбора — церковный двор. Припечатано. Только осторожно, чтоб нас раньше срока не заметили. Понятно? А теперь, ребята, выметайтесь. Пора.
— Губарев, послушай, — сумрачно сказал Меер, — сколько же сегодня наших убито, не знаешь?
Губарев встал. Он был босой и без шапки, как на мосту утром, когда он бежал от чубатого.
— Много, — глухо сказал он, — много, брат. Завтра подсчитаем. Очень много.
— И Бера убили, — сказал Леша.
— Знаю. Ну, идите. Пора.
Расходились тихо и не группами, а в одиночку. На небе все так же полыхали зарницы. Но грома не было. И высоко наверху теплились звезды.
Степа вышел на Пробойную. По улице шлялись бандиты, пьяные и говорливые. Ночь была душная, но бандиты разгуливали в шубах. Одежа богатая. Снимать жалко. Гармонист у Совета все еще наяривал на гармошке. А великан с запорожскими усами кивал в такт головой и говорил вдумчиво и грустно:
— Ладно граешь, Петро. Ладно граешь. Соб-бака!
«Погодите, дьяволы, — думал Степа, — погодите, доиграетесь».
Глава двенадцатая
Графская роща
Часа в два ночи Степан услыхал шага под окном и шорох. Степа приподнялся и прислушался. В хате все спало, только муха билась в паутине, трепыхала крыльями и громко жужжала. А под окном кто-то ходил, чья-то рука царапала стекло и приглушенный голос звал Степу по имени. Степа встал, вышел в сени и, не откидывая засова у дверей, спросил тоже шепотом:
— Кто там?
— Я, — ответил голос. — Я, Меер.
Степа открыл дверь. Было темно, как в колодце. И тихо. В хлеву вздохнула корова и зашуршала соломой. Далеко в поле пролаяла собака. В Славичах пьяный бандит пел и плакал. Ни один звук не пропадал в этой гулкой тишине.
— Чего ты? — спросил Степа.
Голос Меера коротко сказал:
— Одевайсь. Идем.
Степа, не рассуждая, — идем, так идем, — вернулся в дом, натянул сапога, надел штаны и рубаху и беззвучными шагами, чтоб не будить никого, вместе с Меером вышел на улицу. Вдруг Меер остановился.
— Лопату взял?
— Нет, — сказал Степа. — Зачем?
— Возьми. Лопату или заступ. Надо.
Тут Степа догадался, куда они идут. Оружие откапывать. Но почему нет Губарева? Без него в этакую темь разве найдешь что?
— Губарев где? — сказал он.
— Там.
Где там — Степа не спросил. Придем, увидим. Раз Губарев там, значит все в порядке.
У кузни Меер свернул и пошел куда-то вкось по полю, по ржи. Идти было трудно: высокая рожь цеплялась за ноги. Приходилось часто подпрыгивать обеими ногами, как стреноженная лошадь. Вспугнутые лягушки поспешно удирали. Шли молча. Степа не совсем еще проснулся. Он зевал, потягивался. Было зябко и хотелось спать. Вспоминался последни сон. Глупый сон, а не лез из головы: будто он, Степа, подымается в гору, а на горе стоит птица, лохматое созданье в очках. Птица долбит носом землю и пронзительно пищит: «Что? Не так? Не так?» Глупый сон.
Стал слышен плеск воды. Поле закончилось ложбиной, поросшей травой и кустарником, а в ложбине протекал ручей. Меер приостановился.
— Что-то не то, — сказал он. — Не туда зашли.
— А куда надо? — спросил Степа.
— Надо к графской роще.
— Фью, — свистнул Степан, — вот так поводырь. Графская роща где ж? Знаешь?
— Не скули, — проворчал Меер, — веди ты, коли знаешь.
Степа повел. Шел он наугад, все равно дорогу не найти было. Графская роща, по его расчету, была левей. Он и шел все влево и влево. Долго, пока не уткнулся в стенку. Степа удивился: откуда в поле взялась стена? Ощупью Степа добрался до двери. Выходит, что не просто стена, а дом целый. Что за черт?
— Спички есть? — спросил он.
Меер вместо ответа чиркнул спичку. Слабый свет на миг вырвал из темноты корыто с водой и над ним точильный камень.
— И ты, брат, поводырь аховый, — сказал Меер, — узнаешь, где мы?
— Узнаю, — буркнул Степа. — Кузня.
— То-то и есть, что кузня, — сказал Меер. — Опять двадцать пять. Откуда вышли, туда и пришли.
— А кто виноват? — сказал Степа. — Я…
Меер вдрут толкнул его в бок.
— Т-ш-ш, — шепнул он, — засохни.
К кузне приближались люди. Судя по голосам, трое. Один все кашлял, надрывно и хрипло, по-собачьи, — так мог кашлять только дьяк, и в промежутках говорил:
— Сам слыхал, — говорил он. — Своими ушами слыхал, как он сказал: «в роще». Я — вас искать. А пока я бегал, искал, они пропали, провалились, как в бездну. Но мы их найдем, мы их найдем, бесов. Они там, в роще…
Дьяк закашлялся.
— Много их было-то? — спросил другой голос.
— Много, — прохрипел дьяк. — Все они туда придут. У них там великое собрание будет. Я слыхал. Я знаю…
— Ежли многа, — сказал третий голос, выговаривая слова туго, по-северному, — то что с ними поделашь? Другиж пойдем. Народу наберем.
— Нет, нет, нет, — зачастил дьяк, — не годится. Они теперь собрались вместе, а потом их не найти будет. А бояться их можно ли? Трусы же. Я знаю. Я их знаю.
— Знаешь, так и лови, — сказал второй голос — а мне спать охота. Вороти оглобли, Микола.
— И то, — охотно согласился Микола. — Другиж пойдем.
— Да что вы? Да что вы? — забеспокоился дьяк, — разве можно? Я вам говорю — все они там, весь кагал ихний. Ради господа бога, не уходите. Другой такой случай когда представится? Ради господа бога…
Бандиты, видать, и сами не знали, как быть.
— Что скажешь, Микола? — нерешительно сказал второй голос. — Темно дюже, не увидишь ни черта. Где тут поймаешь? Он тебе дулю под нос, а ты подумаешь — морочится. Разве в этой мге разглядишь что? Ни черта.
— И то, — согласился Микола.
— Ради господа бога, — молил дьяк, — ради господа бога…
— А близка? — смачно зевая, спросил второй голос, — а то, може, это за три версты?
— Да что вы? Да что вы? — заюлил дьяк, — рядом, совсем рядом.
— Вот нам и поводырь, — шепнул Меер. — Он-то, пес, дорогу знает.
Но Степа испугался.
— Как быть-то? — прошептал он, — накроют они наших, боюсь.
— Ты не бойся — тогда не накроют, — спокойно сказал Меер.
— Наган с собой?
— С собой.
— Достань-ка его.
Они шли за бандитами следом, на расстоянии шести-семи шагов. Степе приятно было ощущать в руке холодную сталь нагана. Славная игрушка. Не подведет, когда понадобится, и не выдаст.
— Как начнут подходить к роще, стреляй, — шептал Меер.
— Надо, чтобы наши догадались, в чем дело. Понимаешь?
— Не видать ничего, — сказал Степа, — да и лопата мешает.
— Все равно стреляй, — шепнул Меер. — Я скажу когда. А лопату дай мне.
— Я их всех по именам знаю, — хрипел дьяк, — запомнил. И все как один — грабители, насильники, богохульники. У меня есть книжечка. В ней я изо дня в день записывал все их деяния. Как летописец Нестор, я записывал в книжечку сказание за сказанием. А сказания-то эти на моих глазах совершались. И все они кровью омыты. Да. Я свидетель. Изо дня в день. Изо дня… — Дьяк поперхнулся, закашлялся. — Изо дня в день, — захлебываясь, хрипел он, — изо дня в день…
— Ты у нашего писаря спроси, — серьезно сказал второй голос. — Он описывает тож. Еройства наши описывает. Ох, едрено лапоть, и хлестко ж пишет. Все как полагается.
Микола вдруг выругался длинно и замысловато.
— Что такое? — забеспокоился дьяк, — случилось что?
— Чурки, вишь, пошли, — сердито ворчал Микола. — Ступать худо.
— Господи боже! — обрадовался дьяк. — Это же роща!
Меер дернул Степку за рукав и быстро шепнул:
— Стреляй, ну!
Степа поднял руку и, не глядя, — бац — выстрелил в темноту. И удачно. Кто-то взвизгнул и повалился.
— Стреляй! Стреляй! — торопил Меер и топал ногой.
Степа выстрелил еще и еще раз. Громко сопя, мимо пробежали два человека. Степа вдогонку им пустил остальные три заряда. И тотчас же должен был сам отскочить в сторону: по нем стреляли из рощи.
— Стой! — крикнул Меер. — Стой! Свои!
Из рощи ответили:
— Кто?
— Да свои! Я да Степка! Ну!
— Так чего, сукины вы дети, пальбу открываете? Засыпать хотите?
Подбежали Губарев, Мейлех и Леша.
— Спятили вы, сукины сыны? — кричал Губарев. — Очумели?
— Постой ругаться, — сказал Меер, — фонарик есть? Дай.
Меер пошарил фонариком и сразу нашел то, что искал.
— Видали? — сказал он.
Обхватив руками черный пень, в траве лежал дьяк.
Меер наклонился к самому его лицу, прислушался — дьяк не дышал.
— Ловко ты его, Степка, — сказал Меер. — Скапутился, товарищи, наш дьяк. Душу богу отдал. Аминь!
