– С ней... С ней все в порядке? – Рот почему-то пересох, слова не шли.
Врач покачал головой.
– Но я...
– Нет. – Слово тяжело упало на стол. – Совсем нет.
И тут Маринка завыла. Завыла в голос, без слез, одним сухим горлом, страшно и жалко, как умеют только бабы в глухих деревнях. Она выла по своей пропавшей счастливой жизни, которая, что бы ни случись с нею дальше, будет совсем невозможна без маленькой рыжей дочки, которую она и видела-то только раз, и не держала на руках, и не успела покормить молоком, давящим ей спеленутую дурацкими тряпками грудь, и...
Кто-то постучал ей по плечу. Марина дернула головой. Врач протягивал ей стакан воды.
– Не надо так, – тихо произнес он. И продолжил, как бы через силу. – Жива ваша девочка.
Маринка мгновенно затихла. Уставилась на врача, как собака. Тот отвел глаза.
– Ее забрали. Усыновили. Это все по закону, – заторопился он, как будто Марина утверждала обратное. – Очень хорошая женщина. Красивая. Богатая. Из Москвы. Вы не волнуйтесь, с ней все будет очень хорошо, с девочкой. Я...
– Где? – хриплым голосом сказала Марина.
Врач покорно, как будто иначе быть не могло, и даже будто с готовностью, ответил ей:
– Я сажал ее в такси. Она сказала шоферу: «В аэропорт».
Маринка поднялась со стула. Врач метнулся к телефону.
– Подождите. Мы можем туда позвонить.
Его пальцы уже щелкали по кнопкам, набирая номер.
– Справочная? Алло? Будьте любезны, когда сегодня улетает рейс на Москву? Что? А следующий? Понятно, спасибо.
Он повесил трубку и поглядел на Марину виновато.
– Они сказали, рейс улетел в десять утра. На нем она быть не могла, я чуть больше часа, как ее проводил. А следующий только завтра. Но она сказала: «В аэропорт». Я не знаю...
Догадка молнией сверкнула в маринкиной в голове. Будто бы она сама была той неизвестной женщиной, да отчасти оно так и было, по крайней мере нить, связывающая их, была более осязаемой, чем, скажем, след дичи в джунглях, который все же безошибочно берет хорошая охотничья собака. Марина была теперь такой собакой, и охотником, и жертвой одновременно. Она сказала коротко:
– Вокзал. Поезд.
Врач послушно набрал другой номер.
– Поезд на Москву уходит в девять пятнадцать. Это, – он взглянул на часы, – через сорок минут.
Марины уже не было в его кабинете.
Через пару кварталов Ирина протянула руку, легонько похлопала водителя по плечу:
– Я передумала. Отвезите меня, пожалуйста, на вокзал. Извините.
Водитель бросил было на нее недоумевающий взгляд, но Ирина даже внимания не стала обращать. У нее и без того голова пухла. Как, как, как, черт побери, она справится со всем этим на вокзале? Сумки, детка, билеты и еще ведь надо два часа где-то просидеть. И покормить, и переодеть малышку. Зачем, зачем она отказалась от помощи Ильи. А кстати, действительно, зачем? Были же ведь какие-то разумные соображения – вот бы еще вспомнить, какие.
– Вокзал, – прервал ее размышления недовольный голос водителя.
Ну и подумаешь, недоволен он. Кто его спрашивает! Ирина нашарила в кармане купюру, протянула.
– Достаточно?
– У меня сдачи нет, – буркнул водитель, но Ирина только отмахнулась и стала выгребать из машины свое имущество.
К счастью, комната матери и ребенка на вокзале все-таки была. Другое дело, какой она была, эта комната! Но тут уж, как говорится, не до жиру. Был стул, на котором удалось притулиться, был кусок стола, на котором можно было, как-то приспособившись, переодеть малышку. Та проснулась во время ирининых метаний по вокзалу в поисках пристанища, начала хныкать, бедняга. Есть хотела, наверное. Эта мысль только добавляла нервозности, а ее, честно говоря, хватало и без того. И даже, собственно, было не очень понятно, почему. Казалось бы, все подходит к концу, даже практически кончилось, чего психовать? Но Ирина дергалась, чувствовала себя как-то затравленно, и никак не могла успокоиться. Ее раздражали неудобные сумки, грязная комната, колченогий стул, собственные трясущиеся руки, просыпавшие сухой порошок детской еды мимо горлышка бутылочки, предстоящие два часа до поезда, в общем, все. Наверное, это наступала реакция – больно уж гладко и быстро пронесла ее волна надо всем произошедшим, такое все-таки не может выйти совсем уж даром. Быстро несло – больно потом приложит об твердый берег.
И в общем да, приложило. Обихоженная и накормленная малышка снова тихонько посапывала у нее на руках, сумка не оттягивала плечо, а мирно лежала под стулом, который вроде бы тоже не собирался развалиться, время послушно, хоть и не очень быстро, ползло вперед, а паника у Ирины внутри не только не улеглась, но, казалось, выросла только сильнее.
От ужаса хотелось громко, в голос, завыть. Потому что – «Мама дорогая, что ж я сотворила-то!», – стучала в висках рвущаяся наружу безумная мысль, и единственным способом сделать так, чтоб голова от этого не лопнула был, похоже, этот самый вой, но и этого было нельзя. Оставалась внутренняя медитация.
Что, что, что! Что я наделала! И главное, Господи – зачем! Зачем мне понадобился этот прекрасный, но совершенно чужой ребенок, у меня есть свои. И что они-то скажут?! А Сашка! Они же мне все говорили, и все были правы, и почему я, дура, не послушала близких людей, и что я теперь буду делать!!! Ведь это – не конец, совсем не конец, это только самое начало, дальше только больше, пеленки, распашонки, ночей не спать, и никуда не денешься, это же даже не собака, это ребенок, это на всю жизнь, а я ее не то, что ее любить, я и от раздражения-то избавиться не могу! У-у-у!
Но нелепое, казалось бы, в данном контексте упоминание о собаке внезапно оказало на Ирину если не целительное, то по крайней мере успокоительное воздействие. Она вспомнила, как принесла впервые домой свою собаку, тогда еще двухмесячного щенка, и как, взглянув на него на следующее утро на свежую голову, испытала сходный по силе удар разочарования и страха. «Мамочка дорогая, зачем я это сделала?! Это ж теперь на всю жизнь. Лужи на полу, прогулки, кормежки по часам, не уехать никуда.» И тут же вспомнилась своя тогдашняя реакция – щенок-то не виноват. Он хочет есть, ему нужно на улицу. Действуй! И за этими простыми, рутинными действиями страх отступил, растворился, превратился в бытовые заботы и тем самым изошел совсем. Есть надежда, что и сейчас будет так же... Потому что младенец уж точно ни в чем не виноват!
Ирина осторожно поглядела на спящее личико. Какая хорошенькая все-таки, красавица будет. И умница, и воспитанная – что мы, не вырастим, что ли? Дочка. Можно будет, наконец, кому-то платьица покупать, баловать. И Сашка привыкнет, и дети. Нет, ничего. Справимся потихоньку. Не так все страшно. Вот только до дому доехать...
Ну и на будущее, конечно – думать надо головой, а не нестись, сломя ее же, по волнам драйва. Чистый драйв хорош в юности, а с возрастом к нему в придачу хорошо бы иметь четкий план. Да ведь был, был план-то, – спохватилась вдруг Ирина. Еще какой четкий! Не будь у нее такого плана, никакого драйва не хватило бы. План – да, был, – неохотно согласилась она сама с собой, но... В нем не было главного пункта, в этом плане! Решающий вопрос – а на фига мне все это надо? – остался, как говорится, неохваченным! И в этом вся соль момента! Хорошо еще, все вышло, как вышло, а ведь могло бы и хуже быть!
Закончив на этой позитивной ноте свой внутренний философский самодиспут, Ирина глянула на часы и стала потихоньку собираться. До поезда оставалось двадцать минут, пока найти, пока дойти, а там, глядишь, уже и купе откроют...
Когда она вышла на нужную платформу, поезд уже стоял, но двери вагонов были пока закрыты. Ирина, приглядываясь к номерам, дошла до своего вагона, который оказался почти у дальнего края перрона, остановилась напротив двери, но не близко, чтобы не затолкали, а чуть отступив. Опустила сумки к ногам, переложила поудобнее люльку в руках, перевела дух. Оглянулась на остающийся сзади вокзал и город за ним...
И увидела. Там, пока еще далеко, в толпе, прорезая ее, как нож, в ее сторону бежала высокая девушка с раскиданными по плечам густыми рыжими волосами.
Она неслась по перрону, обгоняя, расталкивая, сметая с пути бестолковых и непонятливых пассажиров, толпящихся, как нарочно, у нее на пути со своими узлами и телегами, мешающих везде, где только можно, но, тем не менее, все равно не могущих остановить ее и отнять, отнять... Никто не мог сейчас ей помешать, она мчалась к цели, каким-то лишним чувством безошибочно зная, где именно находится эта цель, как будно ее и в самом деле вел неведомый доселе инстинкт. Вокзал, расписание, пути, московский поезд, крытый перрон, четверть часа до отправления и эти корзинки под ногами...
Не сбавляя скорости, она продвигалась вдоль состава, успевая сканировать напросвет вагоны и толпу... Где, где, где...
И вдруг она увидела ее. Их. Там, на несколько вагонов впереди, стояла среднего роста светловолосая женщина с голубым свертком на руках. Марина на секунду застыла. Рыжие волосы, всклокоченные от бега, упали на лицо. Она досадливо смахнула их рукой. И сделала следующий шаг.
