Я хотела его, а он уже не мог, но я ничего не могла поделать с бьющимся внутри неудовлетворенным желанием. И я ревела у него на груди и дергалась в конвульсиях, и тогда он сказал:
– Хорошо, сейчас я все тебе сделаю. Ложись. Ну ложись же. Раздвинь ноги.
Он уложил меня плашмя и раздвинул мои ноги, заломив их коленками вверх, и вдруг поцеловал мне нижние губы.
Я замерла от нового удовольствия. А он стал нежно целовать мои срамные губы и вылизывать их языком и даже проталкивать этот язык в мою трубочку, а потом высасывать, высасывать мою щель.
О, это было что-то!
Блаженство похоти разлилось по телу, я поддавала ягодицами навстречу его поцелуям, но мне еще чего-то не хватало, не хватало чего-то внутри моей трубочки, но он и это компенсировал – указательным пальцем вошел в эту трубочку, не прекращая сосать и целовать мои срамные губы. Теперь это было полное совершенство – обжимать трубочкой его палец и держать срамные губы у него во рту – он сосал их, оттягивал, вылизывал языком, я почувствовала, как блаженство выламывает мне хребет, ноги, живот, я захрипела от муки истомы и…
Господи! вот для чего я родилась, оказывается, вот где пронзительно истинный миг жизни – я кончила!
Я выплеснула что-то внутри себя, но даже это блаженство освобождения продолжало выламывать мне суставы.
Обессиленная, пустая и хмельная, как новорожденный младенец, я лежала в постели и пела – каждая моя клеточка пела усталую счастливую колыбельную песню…
Через неделю я освоила все приемы секса, мы трахались и лежа, и стоя, и сидя в постели и на полу, то я верхом на нем, то он на мне – по семь-восемь раз за вечер, но мне все было мало, я требовала еще и еще, и сосала его опавший член до тех пор, пока он хоть чуть-чуть не вставал, и всовывала его в себя, и он уже довозбуждался внутри меня, потому что моя золотая волшебная трубочка тут же приводила Игоря Петровича в состояние повой готовности. А когда и это иссякало – мы занимались тем, что называется «69», и при этом Игорь Петрович старался вовсю, вызывая во мне бешеные приступы желания, целуя и оттягивая губами мои срамные губы, и тут я уже кончала подряд по три-четыре раза, пока совершенно обессиленная, счастливая, с трудом держась на ватных от усталости ногах, уходила к себе домой…
А назавтра, отбыв в школе свои шесть уроков, я уже с трех часов дня дежурила под нашим домом, высматривая зеленый «Москвич» Игоря Петровича.
Да, я была как помешанная, я ничего не соображала в те дни, ничего не слышала на уроках, вся моя жизнь была в моей матке, в моей трубочка, которая требовала, требовала держать что-то, обжимать, тереться, чувствовать!
И если бы Игорь Петрович пропустил хоть один день, если бы я не дождалась его к вечеру хоть один раз, я бы не выдержала и отдалась первому встречному в любом подъезде, на любой садовой скамейке – ничто не остановило бы меня, потому что ничто мной тогда не управляло, кроме бешеной, ненасытной похоти.
Но Игорь Петрович и сам рвался ко мне, спешил ко мне каждый вечер. Все его предыдущие бабы, все эти Зины и Маши, говорил он мне в перерывах секса, это были просто лоханки с выменем вместо груди, сопливые вонючие лоханки.
«Целочка» – называл он меня. – «Ты моя целочка! Иди ко мне! Ты не знаешь, как вкусно входить в тебя, я за двадцать лет не видел ничего подобного! Трахни меня, трахни меня сама! Высоси из меня все твоей золотой трубочкой! Еще! Еще! Боже мой, как хорошо! Боже мой!…»
И я сосала – и трубочкой, и губами, и вылизывала языком – да, я очень полюбила этот коричневый, большой и могучий член Игоря Петровича, я любила его как своего ребенка, мне нравилось нянчить его, ласкать, возбуждать и играться с ним – и возбужденным и опавшим. Он был мой, любимый, ласковый, сильный, он по пять-восемь раз за день становился частью моего тела, причем какой! – самой сладостной частью. Я выучила его как свою грудь, да что там – лучше! Я знала наизусть все прожилки на нем, когда он вздымался, и гладкую головку, и темно-розовую прогалину, и морщинистый, поросший жесткими черными волосами мешочек его яичек, и каждое его яичко в отдельности я ощупала через мешочек и вылизала по сто раз, и я знала наизусть, на ощупь, какой он в опавшем виде – мягонький, податливый, с движимой кожицей, которую можно натягивать на головку, так что и совсем спрятать ее…
Что говорить?! Каждая женщина помнит всю жизнь тот первый мужской член, который стал частью ее тела и дал ей первое блаженство настоящего секса. И если бы я была поэтессой, я сложила бы гимн мужскому члену – этому самому восхитительному творению природы.
Боже мой, сколько потом я перевидала их – вишнево-красных, фиолетовых, розовых, коричневых, больших и маленьких, стойких и вялых, таких, которые вламываются в тебя с оглушительной силой боксерского кулака и, кажется, готовы пронзить насквозь, прорвать матку и добраться под горло, и ты обжимаешь их своей трубочкой, имеющей удивительное свойство расширяться под любой размер, и, повторяю, сколько я повидала вялых, неохотных, ленивых, которые приходится чуть ли не силой заправлять в себя и втягивать, втягивать своей трубочкой, возбуждая их уже там, внутри себя (да, это беда нашей России – вялые мужские члены, ослабленные потомственным и массовым алкоголизмом) – сколько я повидала их, но, пожалуй, самым памятным все равно останется этот коричневый, родной до прожилок, стойкий, большой и теплый член Игоря Петровича!…
… Это случилось в воскресенье, средь бела дня.
Мы еще только-только приступили к делу, опустили жалюзи, постелили на пол простыни, разделись догола и легли, и Игорь Петрович стал ласкать меня, как обычно, и, когда наше возбуждение достигло апогея, он лег на меня, а я подняла ноги вертикально, обняла ими его за спину, и мой родной, любимый коричневый красавец вошел в меня и стал действительно моим, тем единственным членом, которого нам, бабам, так не хватает.
Мне помнится, он сделал семь-восемь движений, и я уже потекла первым оргазмом, как вдруг… вдруг Игорь Петрович рухнул на меня всем телом, больно ударил меня головой по лицу и сразу стал тяжелым и неживым.
Я еще не поняла, что произошло, я даже не слышала, как он охнул или застонал, и, может быть, этого и не было – он просто свалился на меня тяжелым кулем. Ничего не понимая, я недовольно дернулась под ним, удивляясь, почему он так неожиданно кончил, и вдруг увидела его закатившиеся глаза и высунутый изо рта язык.
Я с трудом отвалила его от себя, при этом что-то захрипело у него в горле, словно воздух вышел, и тут до меня дошло – он умер!
Еще не веря в это, я приложила ухо к его груди, как видела столько раз в кино, но ничего не стучало там, ни звука.
Я посмотрела на член – мой дорогой, мой любимый коричневый член бессильно висел, чуть свернутый набок.
У меня хватило ума убрать с пола простыню, быстро одеться, выскользнуть из его квартиры, незамеченной выбраться из подъезда и с улицы позвонить в «скорую помощь».
Не называя себя и стараясь изменить свой голос под старушку, я сказала, что у соседа плохо с сердцем и он просил меня вызвать «скорую».
Через два дня были похороны, но я на них, конечно, не пошла.
А потом в квартиру Игоря Петровича въехала его бывшая жена с дочкой Аленкой.
Алена перевелась в нашу школу – красивая девчонка моего роста и с похожей на мою фигурой. Она перевелась в нашу школу, и мы с ней учились в параллельных классах, и она все не могла понять, почему я не хочу с ней дружить и ходить вместе в школу.
Однажды она даже пригласила меня в свою компанию – как она сказала, «к одним знакомым художникам на сабантуй».
Но я отказалась.
Глава VI. КОГДА МУЖЧИНЫ ДЕРУТСЯ.
Вообще-то, можно было бы написать целую главу о том, как мы, бабы, деремся из-за мужчин. Последнее время это стало особенно модно, и в наших судах полно таких дел. То девчонки в кровь избили друг друга из-за школьного красавчика, то взрослые женщины подрались из-за любовника. Но писать о женских драках мне как-то не хочется -может быть, из женской солидарности.
А вот о том, как приятно, когда мужики дерутся из-за нас, женщин…
Конечно, как юрист и служитель закона я категорически осуждаю всякие драки. Но с другой стороны – из-за чего им тогда вообще драться, мужчинам?
Драться за женщину было принято испокон веков, еще пещерные люди дрались из-за баб дубинками. Я уж не говорю о том, что это вообще закон природы – лоси дерутся за лосих, тетерева – за тетерок, даже голуби дерутся за голубок. А мужикам и подавно Бог велел из-за нас драться, не так ли?
Конечно, были времена, когда это умели обставлять красиво – рыцари дрались из-за дам на рыцарских поединках, мушкетеры – на шпагах, дворяне стрелялись из-за женщин на пистолетах.
Я уверена, что женщинам было приятно приезжать на такие дуэли в закрытых каретах или стоять над сражающимися на трибуне, видеть, как из-за тебя кто-то рискует жизнью и даже умирает, затем бросить победителю тонко пахнущий духами платок или красную розу, а после, в ночных альковах, отдаться тому, кто завоевал тебя с оружием в руках…
