Движение вперед всегда приносит новые проблемы. Скажем, вслед за шоссе появились машины, а там, где машины, там и пыль столбом. Стоило машине или трактору в сухой день проехать по глинистой дороге, как пыль застилала полнеба и долго не оседала, такчто сельчане насмешливо прозвали свои дороги «пыленками» в отличие от иностранных «бетонок». На Старой улице было еще ничего, а на Новых и крыши, и окна, и балконы были покрыты толстым слоем пыли. Только во время дождя все очищалось. Другая проблема – отсутствие канализации. Сельчане выпускали все стоки из домов и лавок прямо на улицу. В солнечный день сохло быстро, а в дождливый улицы превращались в канавы, заполненные жидкой глиной и отбросами. Шоферы-лихачи так забрызгивали стекла в домах, что никаких занавесок на окна не требовалось – экономия! Говорят, что, когда староста Ван со своими подчиненными разрабатывал план реконструкции села, он велел по обеим сторонам Новых улиц провести сточные канавы. Кто-то заикнулся насчет канализации.
– А разве канавы – это не канализация? – удивился Ван. – У нас тут не Кантон и не Шанхай, нечего подражать всяким заморским штучкам!
Он настоял на том, чтобы на плане были изображены именно канавы, провел этот план через сельский ревком и поручил отделению милиции направить на рытье канав помещиков, кулаков, контрреволюционеров и приспешников «банды четырех».
Между новыми предприятиями села постоянно возникали противоречия, стычки, а то и драки. Все эти мастерские или заводики строились на Лотосовой, чтобы удобнее было брать воду, подвозить сырье и сливать отходы. Только бумажная фабрика расположилась на Ручье нефритовых листьев, в четырех ли от винзавода. Сначала между ними не возникало никаких конфликтов: строятся на разных водных путях, да еще далеко друг от друга – молодым рабочим обоих предприятий, крутящим любовь, приходилось немало времени тратить на дорогу. Но едва бумажная фабрика заработала и щелочная вода с белой пеной пошла по ручью в Лотосовую, как все поняли, что тут и двадцать ли не спасли бы, не то что четыре. В вине появился горький привкус, руководство винзавода забило тревогу и потребовало от бумажной фабрики возмещения убытков. Та же в ответ предложила ни много ни мало как перенести винзавод: вам вода не нравится, вы и переезжайте, а нам и здесь хорошо. Дело дошло до укома, но уком вернул его в сельский ревком. Винзаводовцы дошли до окружкома, тот спустил дело обратно в уком, а оттуда – опять в сельский ревком. Что мог поделать Ван Цюшэ? У него и так не три головы и не шесть рук; перенос винзавода стоил миллионов, а сельский ревком пока еще не печатает ассигнаций. Боясь, что между предприятиями начнется настоящая драка и кого-нибудь просто убьют, он ринулся в уездный ревком и начал плакаться председателю Ян Миньгао и его заместительнице (она же племянница) Ли Госян. В результате директоров обоих предприятий вызвали на учебу для повышения идейного уровня, и они, следуя «серединному пути» всеми обруганного Конфуция, построили трубопровод от винзавода к чистому горному источнику, причем завод выделил для этого рабочую силу, а бумажная фабрика – деньги. Так проблема была разрешена, и оба директора втайне даже извинили уездное начальство за проведенную над ними процедуру, поскольку с этого времени кадровые работники бумажной фабрики легко покупали на заводе бракованное вино, а бумажная фабрика чем могла ублажала кадровых работников винзавода.
Ну а во что превратились древние Лотосовая и Ручей нефритовых листьев с их чистой водой и красивыми берегами, утопавшими в зелени? Об этом люди уже вовсю судачили, но в напряженной повестке дня сельского ревкома для такого вопроса не нашлось места. Поскольку все предприятия сбрасывали в реку и ручей свои отходы, на берегах перестала расти даже трава, а сами берега начали обрушиваться. На них скопились кучи мусора, это оправдывали тем, что реке и ручью совсем необязательно быть такими широкими, они могут и потесниться. По воде плыли не только белые пузыри бумажной фабрики, но и обрывки бумаги, какие-то коробки, иногда, говорят, даже мертвые незаконнорожденные младенцы. Раньше в Лотосовой в изобилии водились красные лотосовые карпы, а теперь и креветок с крабами почти не осталось.
Некоторые утверждали, что загрязнение и шум – это неизбежные спутники общественного прогресса, как и во всех передовых промышленных странах. Газеты рассказывали, что в Японии или Соединенных Штатах даже воробья не встретишь, Англия импортирует кислород. Почему же Китай, принадлежащий к развивающимся странам, в том числе и далекое горное село Лотосы, должен пойти по другому пути? К тому же у нас пока воробьев вдоволь, да и кислорода хватает. Воробьи в Долине лотосов даже считались вредными птицами: каждое лето, когда начинала созревать пшеница, члены коммун ставили на полях соломенные чучела, которые отпугивали прежде всего воробьев.
Если говорят, что наука и демократия – родные сестры, то феодализм и темнота – это своего рода коллеги, типа Золотого юноши и Нефритовой девушки, стоящих перед изваяниями будд. Двадцать с лишним лет мы боролись против капитализма, прежде чем поняли наконец, что капитализм – это все же прогресс по сравнению с феодализмом. А может быть, фактически произошло другое – молодой социализм был отравлен глубоко укоренившимся феодализмом?
Глава 2. Ли Госян переезжает
Было время, когда один известный пекинский вуз собирался создать у себя «факультет классовой борьбы» и считал это крупным революционным актом в истории просвещения. В действительности он просто за деревьями не увидел леса или, как говорят, маленький колдун не заметил большого, потому что классовая борьба давно превратилась в предмет, распространенный по всей стране, причем этот предмет преподавался по-разному для учащихся всех возрастов. Скажите откровенно, найдется ли среди миллионов наших кадровых работников хотя бы несколько человек, которые бы не прошли это жестокое, мучительное воспитание или не занимались бы им сами?
В то время в Пекине была одна начальница – Цзян Цин, которой оставалось всего несколько шагов, чтобы превратиться в императрицу наподобие Люй Чжи, У Цзэтянь или Цыси. В период «критики Линь Бяо и Конфуция» она особенно настаивала на необходимости воспитания женских кадров. «Что в вас, мужчинах, такого замечательного? Одним членом больше, вот и все», – заявила как-то она, и это считалось последовательным материализмом. Цзян Цин осчастливила своей милостью все уголки Китая, выступала перед руководителями всех рангов, и именно ей Ли Госян была обязана своим выдвижением на пост секретаря укома. Конечно, секретарь укома – это не очень много, в нашей стране насчитывается несколько тысяч уездных центров и не менее миллиона кадровых работников соответствующего масштаба. Некоторые сверстницы Ли Госян поднялись выше – до округов, областей и провинций, их имена звучали по радио, их фотографии печатались в газетах. Одна из таких женщин дослужилась даже до заместителя премьер-министра и перед японскими медиками как-то заявила всем на смех, что не знает, вернулся ли товарищ Ли Шичжэнь [39]из школы трудового перевоспитания. Кого винить в появлении таких революционеров? Разве не чувствуется тут единая выучка? Ли Госян просто не удалось попасть в Запретный город [40], а то и она бы, чего доброго, стала заместителем премьер-министра.
В последние годы Ли Госян напоминала коротышку, карабкающуюся по лестнице, хотя карабкаться ей было нелегко. Она пережила несколько крупных изменений политической линии и сама старалась лавировать с ними. Вышла наконец официально замуж – за ответственного работника провинции, который потерял жену в начале «культурной революции». Пока они жили порознь: Ли Госян считала, что в уезде ей будет легче выдвинуться. Когда пала «банда четырех», то на собрании всех кадровых работников уезда она так страстно обличала приспешников банды и их левацкий курс, что у многих исторгла слезы. Ну как же: несчастную женщину, руководительницу народной коммуны, выволакивают из дома, вешают ей на шею черную доску и старые туфли, заталкивают ее в ряды омерзительных вредителей, «уродов и чудовищ», выставляют напоказ толпе… Потом она тяжко трудится на строительстве моста, просит добавить ей ложку грубой каши, а ей угрожают ремнями с медными пряжками и заставляют плясать танец «черных дьяволов» или прыгать на четвереньках по-собачьи! Кто не возмутится до глубины души, услышав такое? Вот как подлые приспешники «банды четырех», ее «черные когти и зубы», терзали настоящих кадровых работников, настоящих женщин… Хотя они притворялись левыми, это была фальшивая левизна, граничащая с фашизмом, а она, Ли Госян, – подлинная, революционная левая, тут принципиальная разница! Правда, однажды она приказала проткнуть стальной проволокой набухшие груди беременной женщины, но эта женщина была новой кулачкой, классовым врагом, вызывавшим у всех революционную ярость. Как известно, милосердие к врагу оборачивается жестокостью к народу…
