Освальдо посмотрел вокруг и увидел жесткие, враждебные лица. На губах Карлино застыла злобная улыбка. Амадори, казалось, наскучила процедура, и он с нетерпением ждал момента расправы; Утрилли положил руки на стол, довольный своей речью; Вецио избегал его взгляда и, стараясь придать себе непринужденный вид, зажигал папиросу. Теперь-то уж Освальдо наверняка знал, что его убьют, в нем не было больше страха, а только покорность. Но ему хотелось оставить о себе память: «Надо красиво умереть», — мелькнула у него мысль. Твердым голосом он заявил:
— Это письмо подсказала мне совесть. Сегодня меня не поняли, но я уверен, что когда-нибудь дуче выслушает меня.
Они не дали Освальдо кончить: Амадори первый ударил его наотмашь. Вецио встал и направился к двери.
— Учтите все-таки, что это работящий парень, — сказал он на пороге, и дверь за ним захлопнулась.
Но смерть — это не потаскушка, которой можно назначить свиданье. Ее ждешь, а она проходит мимо. Когда Освальдо посмотрелся в зеркальные стекла кафе «Колоннине», оказалось, что у него даже нет никаких ссадин на лице, он только стал весь красный, был оглушен и обессилел, словно после долгого бега. У него стучало в висках, мозг и сердце жгло огнем, мокрая одежда пропахла мочой. Он помнил, что Карлино, выталкивая его последним пинком, сказал:
— Это еще цветочки! Скоро будут и ягодки. А Утрилли, приоткрыв дверь, добавил:
— А пока что жди исключения!
В этом— то и был для Освальдо весь ужас: исключение, гражданская смерть! Невозможность участвовать во «второй волне», а ведь она близится и должна быть «решающей»… «Жизнь кончена», -думал Освальдо. А в довершение всех бед у него были основания подозревать, что его невеста снова встречается со своим соблазнителем, первым своим возлюбленным. И по всем этим причинам Освальдо решил не показываться больше в Монтале Альяна.
В этом году из-за засухи хлеб сгорел на корню. Крестьяне просили священников отслужить святой Маргарите молебен о ниспослании дождя. Фатторе, приятели Ри-стори, гадали у Сесто Кайо Баччелли, и тот посулил дождь на сентябрьское новолуние, но на этот раз тосканский чернокнижник ошибся в пророчестве. Барометр на площади Синьории предвещал великую сушь, а на термометре было тридцать шесть градусов! И это тридцатого сентября! Газета «Национе» запросила падре Альфани, городского оракула по вопросам погоды. Альфани заявил, что такой жары не было с 1895 года. К тому же тот номер, который в лотерейной гадательной книге называется «дождевым», вот уже сто три недели не выходил в розыгрышах. Стадерини без малого два месяца напрасно ставил на него. И этого было вполне достаточно, чтобы сапожник усомнился в мудрости зиждителя мира, коему повинуются солнце и звезды.
Но если господь бог и устроил себе каникулы, то управители домовладельцев весьма пунктуально являются за квартирной платой в конце квартала. Правила гласят, что жильцы обязаны сами вносить деньги в контору, но это ухо у корнокейцев глухо. Управляющие приходят с заготовленными расписками и грозят, что утруждают себя в последний раз: в следующий квартал на другой же день после истечения срока они «расторгнут договор». Однако управляющие прекрасно знают, что не так-то легко сдать квартиру на виа дель Корно. К повышенному тону они прибегают, чтобы заглушить жалобы жильцов на вонючую уборную, на потолки, с которых осыпается последняя штукатурка, на дырявые крыши и водосточные трубы.
На виа дель Корно никто, кроме Синьоры, не имеет собственного крова. Левая сторона улицы принадлежит Будини и Гаттаи, а правая — графу Бастоджи. Графский управляющий — толстяк, у которого вечно торчит во рту незажженная сигара. Мачисте всегда предлагает ему выпить, чтобы отблагодарить его за беспокойство. А управитель синьоров Будини и Гаттаи, человек с больной печенью, говорит в свое оправдание:
— Со всех вас вместе взятых мы за год и тысячи лир не собираем. Живете у нас дешевле, чем в ночлежке.
Для управителей самое главное — собрать квартирную плату, а через три месяца они являются снова. Они знают, что каждый корнокеец день за днем откладывает по одной — по две лиры, чтобы к концу квартала накопилась нужная сумма. Деньги обычно хранятся под мраморной доской комода, где их не могут достать мыши, против которых бессильны и кошки и капканы. Мышей на виа дель Корно уйма, они скребутся по ночам, не дают спать, как будто мало людям жары да собственных мыслей.
Особенно беспокойно спит молодежь. Марио вертится под простыней; на уме у него то Бьянка, то Милена, то разговор с Мачисте; ему кажется, будто он плывет один в утлой лодочке и ветер уносит его в открытое море. Но все-таки у него весла в руках, и он кое-как выгребает к берегу.
У Бьянки плеврит. В лихорадочном бреду ей чудятся во всем дурные предзнаменования: она целиком поддалась суеверию, в котором ее упрекает Марио. Она рисует себе страшные картины: вот она лежит на больничной койке, как Альфредо, «уродливая, хуже чем старуха»; си кажется, что Марио покинет ее.
Комната Милены — этажом выше. Милена спит в своей девичьей постели; из соседней комнаты доносится сонное дыхание матери. Милена долго не тушит свет; ей хочется заснуть, но не удается. В бессоннице она винит жару, мышь, скребущуюся за шкафом, фокса Каррези, который лает неизвестно почему. Винит и петуха Креции Нези, мух, комаров, слетевшихся на лампу. Милена тушит свет и подходит к окну подышать воздухом.
Улица пуста, насыщена обычными скверными запахами. Полицейский обход уже закончился, и кажется, что во всем городе улицы так же пустынны, как виа дель Корно. Безотчетно Милена поправляет комбинацию: бретелька спустилась с плеча, приоткрыв грудь, а ведь окно Марио почти напротив. Что если он увидит ее неодетой?… И невольно она обращает свой взгляд к окну Марио.
В комнате молодых Нези Аурора разбудила Отелло, услышав, как он стонет во сне.
— Что тебе приснилось? — спрашивает она. Не подумав, Отелло признается:
— Снилось, будто мой отец обнимает Лилиану, а я в них швыряю камнями. Приснится же такая глупость! — И он снова заснул.
Если люди спят — значит, у них не болит сердце. Но тем, кто лежит без сна до утра, у кого как будто мыши гложут сердце, нужно принимать веронал. Без рецепта врача веронал не получишь, но у Элизы есть знакомые в аптеке Бидзарри. И поэтому она сейчас спит рядом с Нанни глубоким, но беспокойным сном.
Когда Освальдо вернулся в гостиницу, Ристори сказал, что Элиза просит ее извинить — она устала и «сегодня не может». Освальдо пришлось провести ночь одному со своими страхами. Размышления принесли ему пользу: он наконец принял решение. Возможно ли, говорит он себе, что все ветераны-камераты ошибаются, а он один прав? Кто он такой, этот Освальдо Ливерани? Невольный дезертир, человек, опоздавший на войну и прозевавший поход на Рим! «Настаивая на своей ошибке, — добавляет он, — я рискую не участвовать и во „второй волне“! „Решающей“. Все говорят, что она вот-вот нагрянет!»
Освальдо берет бумагу, перо и пишет Утрилли письмо: дайте мне возможность делом доказать свое раскаяние, направьте мое рвение «как угодно, где угодно и против кого угодно».
Затем он принялся писать второе письмо — своей невесте о разрыве отношений с нею. Тут ветер захлопал рамами, и с неба хлынул первый осенний дождь. Виа дель Корно ослепили молнии, оглушили раскаты грома; гнетущая летняя жара вмиг исчезла. Ливень омыл фасады домов, двери и подоконники, затопил мостовую, и по ней понесся бурный поток; унес кучи отбросов и сорвал вывеску сапожника; залил часть угольного подвала и вынудил кошек искать убежища под навесами и в подъездах. На балконе у Нези петух убрался в курятник, а весь птичник Маргариты испуганно кудахтал и хлопал крыльями; фокстерьер Марии Каррези отчаянно выл.
Женщины проворно соскочили с постелей, чтобы снять белье, развешанное для сушки. А мусорщик, пирожник и землекоп, которые работают под открытым небом, перевернулись с боку на бок и выругались. Таков уж у нас народ: то просили дождя, а как полил дождь, кричат: «Чересчур ты милостив, святой Антоний», — и с испугом думают, что зима уже на пороге, зима с холодами и болезнями.
Только Джордано Чекки и Джиджи Лукателли не слышали грозы. Утром, едва проснувшись, они соорудят бумажные кораблики, и поплывут их флотилии из порта Стадерини в бухту Нези, огибая мыс Мачисте.
К утру буря утихла, показалось солнце, потом снова ночь и снова ураган. Дождь, ветер, молнии — до следующего утра. На третий день погода улучшилась. Вечер принес осеннюю прохладу. Ночью небо было звездное, светила молодая луна. Такой была эта Ночь Апокалипсиса.
Люди больше не болтались все время на улице — корнокейцы ходили друг к другу в гости, и под домашним кровом продолжались те же разговоры, какие летом велись на порогах домов. Пока еще рано было собираться у стола и резаться в лото — лото зимняя игра. Окна теперь держали закрытыми, и комнаты освещались так ярко, как того допускали средства семьи.
