— Да-а, это понятно, — со вздохом проговорил Тема.
— Вот потому тебе и понятно, что тебя тоже родаки держат в ежовых рукавицах. Ведь они же там, в школе, все врут. Врут, что понадобятся тебе в жизни эти формулы-уравнения. Врут, что если ты на пятерки учишься, то на пятерку и работу себе найдешь, и на «отлично» потом жить будешь… Врут, что вообще от них, от учителей, все на свете зависит. А на самом деле они такие же люди, как наши папки-мамки. Так же небось квасят по праздникам…
Подобные разговоры бывали у них и раньше, но только теперь Санек выложил перед приятелем все свои мысли и доводы. Тема почувствовал вдруг, что Санек намного его старше. И вот ведь странная вещь — вроде был во всем согласен с ним, а в голове роилась, жужжала мухой странная мысль: «Хорошо, что Санек уходит, — мы с ним наверняка бы раздружились».
Саня на похоронах был лишь раз в жизни — этим летом на Дону. Умер старый дедок, дальний их родственник, — впрочем, все в деревне были дальней родней друг другу.
Окна в доме были закрыты наглухо. Внутри стоял тяжелый кислый запах. То ли так пахло покойником, то ли похоронами, то ли скудным стариковским жильем. С порога, поверх голов, Санек увидел торчащий из гроба острый и узкий нос — совсем не такой, как был у дедка при жизни. Ему сразу стало так плохо, что он выкатился наружу.
Закурил на крыльце — там уже стояли мужики, опершись о перила, смолили вовсю, обсуждая детали похоронного обряда. Тогда-то Санек и узнал, что саван шьется из льняного полотна, сложенного поперек. Что пол в избе после похорон выметают от красного угла к дверям. Что с кладбища ничего в дом нести нельзя. Что поминать покойного можно только после того, как тело предадут земле. Даже о том, что в доме с покойником завешивают зеркала — даже об этом самом распространенном обычае Санька услышал впервые. Но так и не понял, зачем это делается. Закопали дедка быстро, кладбище было рядом. Несколько старух и женщин поплакали — но, как показалось Сашке, не столько над стариком, сколько над собственной несчастной судьбой, о которой задумались вот тут, на погосте. А потом, как только солнце склонилось к западу и жара немного спала, вся деревня отправилась поминать усопшего. Вся — кроме артельщиков. Им бригадир не позволил даже стопки, понимал, что и этого будет достаточно — сорвутся с катушек, тогда уже не остановишь. И всей работе каюк.
Лилу хоронили на Троекуровском кладбище. Отпевали в красном кирпичном храме, направо от главного входа. В дневное время службы в храме не было, только в боковом приделе, у самого входа, горсточка старушек слушала отпевание какой-то бабки.
С Лилой же проститься явилось народу немало — заняли почти всю церковь. Здесь был весь одиннадцатый «Б», много ребят из других классов, учительницы — Ирина Анатольевна, Снежная Королева, училка по труду, ребята и преподаватели из музыкальной школы, подруги Лилы, родня, знакомые ее родителей…
Гроб стоял прямо перед алтарем — роскошный, сразу видно, что дорогущий, полированного орехового дерева со скругленной крышкой и металлическими ручками по бокам. Саньку он напоминал деревянный чехол от зингеровской машинки, на которой шила его мать.
Лила, невероятно красивая, желтовато-белая, лежала на белоснежной подушке, отделанной кружевами. Брови ее отчего-то слегка поднялись на лоб полукруглыми дугами, придавая лицу удивленное выражение. Казалось, что она смотрит какой-то чудесный сон и в самый волнующий момент не может решить: проснуться ей или глядеть дальше.
Волосы Лилы были совсем не такими, как при жизни — лежали ровными плотными прядями, будто слипшиеся. Куда пропали вечные ее непокорные лохмушки, которые она беспрестанно поправляла?
Весь гроб был засыпан цветами. Священник и диакон ходили вокруг гроба, пели заупокойные молитвы. А поодаль, в стороне от толпы, прилаживаясь так и этак, ходил, тоже по кругу, фотограф, кто-то из друзей семьи. Время от времени оглушительно щелкал затвором, бил по глазам ослепительно-белыми вспышками.
Наконец прозвучало тихое: «Прощайтесь». Одноклассники тесным кольцом обступили гроб. Взгляды их были прикованы к Лилиному лицу. Санек думал, что все будут целовать Лилу — тогда поцелует и он. Но нет. Постояли, посмотрели, отошли. Подошли отец с матерью (ее поддерживали две подруги), бабка. Мать беззвучно плакала. Они почему-то тоже не стали ее целовать. Храмовая старушка велела забрать цветы — их брали уже не букетами, а охапками. Потом она покрыла Лилу белым кружевным покрывалом. Оглушительно щелкнув, закрылась крышка.
Гроб положили на убранную лиловым бархатом каталку, выкатили на паперть, по металлическим рельсикам спустили вниз.
Все толпились на паперти, не зная, как быть дальше. Но вот в толпе вильнула какая-то тетка-погребальщица, стала всех выстраивать. Четверо мужчин — при каталке, за ними парами несли венки, остальных сбили в длинную колонну. Санек стоял в стороне, не зная, куда бы приткнуться. Тетка подошла к нему и вручила большой Лилин портрет — цветное фото под стеклом, сделанное, наверное, прошлым летом. Лила была в белой маечке-безрукавке (девчонки называют их «тишками», от английского «ти-шорт»). Смотрела немного исподлобья со счастливой улыбкой на губах. И казалось, вот-вот поднимет руку, чтобы поправить сбившуюся прическу.
Санек взял портрет двумя руками. Крепко прижал к груди. И вот, на тебе — та же тетка взяла да и поставила его самым первым, во главе похоронной процессии. Оказывается, так уж полагается.
— Да я дороги не знаю, — пытался отказаться Санек.
Невысокий лысый мужчина в дубленке, державший ручку каталки с гробом, вполголоса подсказал:
— Прямо по аллее, потом за краном поворот направо, дальше я скажу. Не торопитесь только. Здесь скат, трудно управляться.
Санек медленно пошел вперед по пустой аллее.
Из-за металлических оградок, с присыпанных снегом памятников в глаза ему сами собой кидались имена, фамилии, даты. С фотографий, с рисунков на могильных камнях смотрели покойники — не на него, а на новую здешнюю поселенку, пока еще такую для него живую. Будто вежливо представлялись ей: мол, мы твои новые соседи. Санек не слышал движения сзади, он шел словно вдвоем с Лилой. Провожал ее, как и много-много раз при жизни. Вдруг сзади послышался приглушенный голос:
— Молодой человек, молодой человек!
Санек остановился, оглянулся:
— Я же вам сказал: не торопитесь. Мы за вами не поспеваем!
И дальше Саня пошел мелкими-мелкими шажками, ловя ухом скрип колес и тяжелые шаги двигавшихся за ним мужчин.
Могила Лилы располагалась в нижней части кладбища, круто спускавшегося в низину. Здесь все захоронения были похожи на ступени одной гигантской ведущей вниз лестницы — только для чего-то каждая ступень была окружена высокой железной решеткой — то черной, то серебристой. Яма с высокими рыжими отвалами видна была издалека. Возле нее уже дожидались три могильщика.
Вокруг было тесно. Ребята узкой змейкой протянулись далеко вверх по проходу. На белесых ремнях, похожих на парашютные стропы, гроб опустили в могилу. Могильщики заработали споро, яма заполнялась прямо на глазах. Когда они уже почти достигли уровня земли, опустили лопаты, отошли в сторону.
Теперь подходили по очереди все прощавшиеся. Бросали по кому желтоватой холодной земли. Санек стоял в стороне с портретом. Комок он не бросил. Да ему и не хотелось. Странное дело — помогать зарывать в землю человека, который был тебе дорог. Который таким же дорогим тебе и останется…
Наконец могильщики сделали аккуратный холмик, обхлопали его лопатами, засыпали вокруг цветами, безжалостно откручивая у них по полстебля — чтобы кладбищенские побирушки не растащили снова на букеты.
В головах могильщик воткнул в землю жестяную табличку на колышке с надписью масляной краской. Протянул руку к Саньку:
— Давай портрет!
Забрал и расположил его в окружении цветов и венков. Санек глянул — у него захолонуло сердце. Какая Лила была на портрете живая и счастливая!..
Сделав свое дело, могильщики смотали ремни, оббили лопаты от земли. Сдвинулись куда-то в сторону. Все стояли, никто не уходил.
С горечью думал Санек о том, что для многих из бывших его одноклассников похороны Лилы — это всего лишь экскурсия. Экскурсия в неизвестную пока область жизни. Как одеваться, куда становиться, что на лице изображать — всему этому они учились прямо сейчас.
Наконец распорядительница стала их отгонять:
— Идите, идите к автобусам! Дайте родным проститься!
Все дружно и, казалось, с облегчением повалили вверх по дорожкам и дальше, к выходу с кладбища.
Санек было задержался — но кто он такой, чтобы остаться здесь вместе с родными? Все ушли вперед уже шагов на двадцать, когда он решился пойти прочь. Возле соседней ограды увидел обломок свежей еловой лапы, втоптанной в снег — отвалился от венка.
